Разбив толпу на три части, враги принялись рубить, колоть, крушить булавами.
Какой страшной глупостью было посылать против этих демонов маленький отряд юных воинов!
Печальной стала бы участь и второго отряда, не будь с ними пары гостей посёлка. Отразив щитом первый удар добравшегося до него противника, Бхулак попытался достать его копьём, но тот стоял уже слишком близко, а длинным древком орудовать неловко. Враг, между тем, размахнувшись, попытался рубануть остро заточенным ребром своего копья, тем самым подтвердив первоначальную догадку Бхулака, что странные копья иргов предназначены не только для укола.
Он отразил и этот удар, но его щит оказался частично разрублен. Отшатнувшись, Бхулак швырнул его в противника, заставив того поднять свой, чтобы защитить лицо. Потом перехватил своё древко обеими руками и ударил ирга в середину груди. И сразу понял, зачем коровьи юноши делают для своих копий настолько сильные наконечники — для таких вот доспехов. Острая бронза раздвинула роговые пластины, одну, кажется, сломала, пробила толстую поддёвку под панцирем и глубоко вошла в грудь. Схватившись обеими руками за поразившее его оружие, ирг завалился навзничь, увлекая за собой копьё Бхулака.
И тут кто-то из неприятелей зацепил его крюком и потащил вперёд. За миг до того Бхулак услышал резкий приказ предводителя иргов и понял, что он касался именно его: ломая строй, враги бросились к нему, протягивая ещё несколько копий с крючьями. Но Бхулак уже выхватил меч и перерубил древко, его захватившее. Прыжком оказавшись вплотную к противнику, который заносил топор, он всадил меч ему подмышку, схватил обмякшее тело и прикрылся им от копий остальных.
Подоспела Арэдви в образе быстрого, словно текучая вода, молодого воина. Держа в каждой руке по кинжалу, она легко скользила между врагами, делая молниеносные, обманчиво хаотичные жесты, но каждый из них заканчивался тем, что клинок находил щель в броне и впивался в тело. Где она проходила, ирги падали, словно деревянные куклы, разбрасываемые капризным ребёнком.
Воины из посёлка, только что терпящие поражение, воспряли и атаковали со всех сторон. Однако ирги ещё совсем не были сломлены. Защищались они так же, как и нападали — с безоглядной храбростью, словно вовсе не боялись смерти — но при этом очень умело. Рубящие удары их копий наносили страшные раны, правда, сами копья при этом часто гнулись на втулках, вынуждая воинов бросать их и браться за острые ножи с обратным изгибом — тоже страшное оружие.
Окинув взглядом поле боя, Бхулак понял, что его сторона едва держится — многие воины были ранены, некоторые убиты, и все страшно устали. А ирги продолжали драться столь же неустанно, словно сутью своей походили на Арэдви. Она, кстати, перетянула на себя внимание противников, и те теперь отстали от Бхулака, пытаясь повалить её — что им, конечно же, не удавалось.
А Бхулаку это дало возможность сделать то, чего он хотел уже очень давно… Он бросился в тыл к иргам, где тех уже совсем не оставалось — лишь лошади под присмотром молодого парня, почти мальчишки. Но когда Бхулак в несколько прыжков достиг его, тот повёл себя вполне достойно — атаковал, прикрывшись щитом и выставив копьё. Правда, против такого противника шансов у него не было — тот просто одной рукой перехватил копьё, отведя его от себя, а второй ударил мечом в полуприкрытое щитом лицо, попав прямо в широко открытый глаз. Лицо юноши мгновенно застыло и посерело, он мешком свалился на снег.
Вырвав меч, Бхулак мельком взглянул на него. Он был из тех иргов, которые не смуглы и узкоглазы. А ещё — его сыном, одним из двух или трёх среди отряда врагов…
Подавив в себе чувство вины, Бхулак схватил за повод одного из коней, который стал вырываться, тревожно ржал, пытаясь достать человека передними копытами. Но тот быстро заговорил на канувшем в небытие языке ореев, и ещё на другом языке — тоже древнего народа коневодов, стараясь успокоить животное. Как ни удивительно, это помогло — конь перестал дёргаться и стоял, словно бы прислушиваясь. Не переставая говорить, Бхулак подпрыгнул и оседлал лошадь.
Да, всё так — в последний раз он делал это почти тысячу триста лет назад. Просто не представлялось случая, да и к Гхверу он относился больше, как к другу, чем как к живому орудию, и после его смерти ему казалось невозможным близко сойтись с другим конём. Но с тех пор, как он нёсся по ночной степи под сверкание молний и небесный грохот, в нём жил испытанный тогда восторг и желание его повторить.
В этот раз конь покорился почти сразу — кончено, побрыкался, попытался пару раз сбросить с себя всадника, но быстро понял, что тот сидит крепко и прекратил борьбу. Возможно, сыграло роль то, что он привык уже к узде, а может, кто-то из иргов и раньше пытался на него садиться.
Какая разница! Бхулак подхватил торчащее из снега копьё убитого юноши и пустил коня вскачь.
— Беги, Гхвер, беги! — вряд ли он сам понимал, что кричит на мёртвом языке эти слова — самые живые изо всех, когда-либо исходивших от людей.
Почти мгновенно они оказались среди сражающихся и буквально разметали их — и иргов, и воинов из посёлка. Бхулак вновь страшно закричал и принялся разить копьём, стараясь попасть врагам в наименее защищённые места — головы и шеи. Его появление на коне стало для них явной неожиданностью, и они впервые дрогнули — начали оттягиваться к берегу, прикрываясь от ударов щитами. Одноглазый отдавал резкие команды, стараясь, чтобы отступление не превратилось в паническое бегство. Бхулак успел рассмотреть его: невысокий, но очень подвижный, с острым хищным лицом в чёрно-белом боевом раскрасе, запачканном ещё и кровью — своей и чужой. В бою он потерял уже щит и топор, отбиваясь булавой и большим изогнутым ножом.
Бхулак поскакал к нему, нацеливаясь копьём, однако противник стоял на его пути, никуда не уходя. И лишь когда конь поскакал почти вплотную, неуловимым движением метнул нож и тут же отпрыгнул, чтобы не попасть под копыта.
Бросок стал настолько неожиданным и резким, что избегнуть его было невозможно — конь и всадник летели прямо навстречу смертоносному снаряду, который непременно по рукоять вонзится бы в грудь Бхулака. Но перед мордой коня что-то промелькнуло, и он, испугавшись, прянул в сторону, сбросив всадника на лёд.
Тот тут же вскочил на ноги, мимолётно удостоверившись, что ничего серьёзно не повредил, и увидел стоящую поодаль Арэдви с пойманным ножом в руке. Уповая, что никто из сражающихся не заметил, как волшебно удлинилась её рука, Бхулак выхватил меч и вновь кинулся к немногочисленным оставшимся на ногах противникам.
А дальше произошло нечто не менее чудесное, чем трюки Арэдви: предводитель иргов опять что-то повелительно воскликнул, и вокруг врагов возникли огромные клубы густого смрадного чёрного дыма, полностью их скрывшие. И воины посёлка, и даже Бхулак в растерянности остановились, многие стали кашлять и размахивать руками. Лишь Арэдви нырнула в это кромешное облако, но когда оно стало слегка рассеиваться, оказалось, что она стоит там одна.
— Они ушли, — констатировала машина, по обыкновению, без выражения.
— Куда? — спросил Бхулак.
— Очевидно, в лес.
Отступление врагов произошло с такой быстротой и эффектом, что воины стали делать охранные жесты от злых сил — случившееся и правда сильно напоминало колдовство. Может, таковым оно и являлось, но Бхулака интересовало другое — имеет ли смысл преследовать врага. И почти сразу понял, что нет: примерно половина его воинов ранены, многие, в том числе и предводитель отряда, погибли, а остальные измождены донельзя. Никто из них не выражал большого желания пускаться в погоню.
Да и особой необходимости добивать иргов не было — большая часть их тоже валялась на снегу убитыми или ранеными, которых воины-лесовики быстро отослали за ушедшими в страну предков соплеменниками.
Мёртвых врагов раздели догола и спустили в вырубленную тут же прорубь, своих же павших воинов в суровом молчании доставили в посёлок. Когда земля оттает после весны, их похоронят в двух братских могилах — одна только для юнцов из мужского дома. Двадцать семь тел улягутся рядом под большим курганом, окружённым деревянными изображениями богов. С павшими положат их головы и скальпы — те из них, что нашли на трупах врагов или притороченными к спинам их лошадей. А меднику положат орудия его мастерства — глиняную форму для отливки топоров, тигли, наковальню, молот и молотки из камня, чтобы и в ином мире он продолжал заниматься своим ремеслом.
