Некоторые раздумывали, иные подолгу, кто-то и правда уходил — таких было мало, но они были, и у Бхулака больше не оставалось шансов пропеть им свою Песню. Зуру-Шалик решил сразу, и это хорошо.

— Собери головы в мешок… — из последних сил прохрипел, проваливаясь во тьму, Бхулак. — И вытащи стрелу из меня… Жди.

Когда он очнулся, юноша молча сидел рядом с двумя плотно набитыми большими мешками, на которых обильно выступали тёмные мокрые пятна. Плечо совсем не болело — Зуру-Шалик вытащил из спины обломок стрелы с каменным наконечником, перевязал рану и удобно положил Бхулака на плащ, снятый с одного из мёртвых хапиру.

Бхулак знал, что творится сейчас в парне: когда-то — это было очень давно, но он помнил всё в мельчайших подробностях — он и сам проходил такое. Потрясение от того, что ты — оставаясь прежним — больше не принадлежишь самому себе, а обязан исполнять чужие приказы, подавляло. И то, что это были приказы богов или богоподобных личностей, потрясение лишь усиливало. Для Бхулака оставалось загадкой, почему большинство его детей, услышавших Песню и его речь, по собственной воле принимало пожизненное послушание. Он и про себя-то не мог точно сказать, почему тогда, в незамутнённой юности, не отверг пришедших из ниоткуда существ и не продолжил жить понятно и просто. Он умер бы эпохи назад, его плоть унесли бы на небеса хищные птицы, да и от костей, захоронённых под полом дома его матери, уже ничего бы не осталось. И дома этого уже не было, и память о его народе исчезла. И всё шло бы своим чередом в этом мире…

Наверное, именно потому, что в глубине души этот упорядоченный и мимолётный мир был ему чужд, он и согласился служить тем, кого до сих пор называл тьюи — боги, уже давно понимая, что это не так. Но они разрушали установленный ход вещей, обещали яркую бесконечную жизнь… Тьюи его не обманули, но не сказали, сколько мук предстоит ему вынести в этой новой жизни.

— Ты готов следовать за мной? — спросил он Зуру-Шалика, не сомневаясь, что так оно и есть.

— Да, господин, — повторил тот.

Конечно же, из него сейчас рвались сотни вопросов, на большую часть из которых он никогда не получит ответ. Но парень молчал, словно сосредоточенно и осторожно примеряя на себя новообретённую судьбу.

Бхулак поднялся на ноги. Колени дрожали и временами накатывала дурнота, но рука действовала нормально. Всё остальное тоже пройдёт со временем. Ему бы сейчас полежать в полном покое, восстанавливая силы, однако оставались неотложные дела.

«Пошли», — мысленно бросил он юноше.

Тот посмотрел с великим удивлением — не мудрено, ему ещё предстоит привыкнуть к тому, что отец отныне всегда будет рядом, став голосом в его голове.

Бхулак зашагал обратно к посёлку, не проверяя, идёт ли парень за ним. Старался держаться прямо, лишь шаг его стал более медленным и мерным. Ему нельзя было показать сейчас, насколько он слаб. Можно, конечно, было уйти во внутренние покои и позвать Поводыря — тот может придать ему сил. Но расплата за это будет ещё ужаснее, её просто можно не пережить. Лучше всё сделать самому — он сможет.

Подойдя к городу хапиру, Бхулак с силой дважды стукнул в его ворота рукоятью хопеша. После краткой паузы ворота распахнулись. Он молча вступил в город и зашагал к небольшому храму Ваала. Зуру-Шалик с двумя мешками, с которых капала кровь, шёл за ним, как привязанный. Местные — разбойничьего вида мужчины и не менее грозные женщины — в таком же молчании провожали идущих взглядами, некоторые шли следом.

Когда они достигли храма, там уже собралась небольшая толпа, и она всё время пребывала. Бхулак встал перед входом в храм, распрямившись во весь свой внушительный рост, молча ожидая, пока на тесной площади не соберётся почти всё население посёлка. Когда это произошло, он отдал юноше мысленный приказ и тот развязал мешки, вывалив на утоптанную землю мёртвые головы. Они упали грязной грудой, некоторые откатились в стороны.

Толпа взвыла — гневно и горестно. Многие подняли оружие. Сейчас они бросятся на двоих стоящих у храма.

Но почему-то не бросились.

— Слушайте меня хапиру! — заговорил Бхулак, и, хоть он и не кричал, слова его услыхали все. — Ваш рабиум Циди-Аман, явив мне лицо дружбы, в сердце таил горький яд предательства. Он хотел убить меня — посланца божественного царя Чёрной Страны! Но длань божества простёрлась надо мной, и я сам убил посланных за мной. Я сделал это с печалью — лишь для того, чтобы явить вам могущество моего господина. Зуру-Шалик видел это, и теперь он со мной.

Толпа глухо заворчала, но не двигалась.

— Убить египтянина и предателя! — раздался громкий крик, в котором, однако, порывались визгливые нотки страха.

Толпа расступилась и перед Бхулаком появился Циди-Аман в сопровождении двух-трёх охранников.

— Убить! — продолжал взывать он. — Вы что, не слыхали меня, рабы? Он убил моих воинов, он не должен жить!

Однако хапиру, даже охрана князя, явно не жаждали исполнять его приказ.

— Над ним рука бога, — послышалось из задних рядов. — Он и сам бог. Только бог мог сотворить такое…

— Ваал, Ваал, — раздалось в толпе. — Он убивает громом.

Бхулак в душе усмехнулся — он знал, что так будет.

— Почему ты хотел убить меня? — спросил он князя.

— Потому что я не поклонюсь царю Египта! — злобно выкрикнул Циди-Аман.

Для Бхулака это было очевидно.

— Но почему ты не убил меня ночью? — спросил он.

— Потому что проклята будет душа моя, если я убью гостя под крышей своего дома, — тоном ниже ответил князь. — И царь Египта меня не простит…

— Я понял, — кивнул Бхулак. — Ты с почётом принял посланника, дал ему дары и отпустил, но на пути из твоего города тот пропал в горах, и ты неповинен в этом горе. Но есть ведь ещё и царь Ура, и он с радостью увидит голову египетского посланца… Я прав, Циди-Аман?..

Тот молчал, но всё было и так ясно: Египет далеко, а Ур и его лугаль Ибби-Суэн, владыка Аккадской державы, которой подчинились в своё время земли Ханаана — близко. Только вот Циди-Аман не ведал — просто не дошли до него ещё вести — что могущество Ура сломлено, его держава в Двуречье распадалась и на куски её зарились эламиты и прочие хищники. А Бхулак знал это от Поводыря.

Коротко шагнув к Циди-Аману, Бхулак разрубил ему голову. Тело мешком рухнуло наземь, вокруг расползалась кровавая лужа. Толпа охнула, но по-прежнему оставалась на месте.

— Бросьте его псам, — распорядился Бхулах. — А умерших своих похороните.

Он сделал знак Зуру-Шалику, и они отправились во дворец, вернее, в большой дом, который ушедший в загробный мир Циди-Аман называл этим словом. Никто им не препятствовал, лишь одна из женщин сделала в сторону Бхулака жест изгнания тёмных сил и крикнула:

— Будь ты проклят, демон — душитель ягнят, волк, терзающий дитя!

Наверное, среди убитых был её близкий. А вот сама она была дочерью Бхулака. Они молча прошли мимо неё.

По дому покойного князя в панике носилась прислуга. Не обращая на это внимания, Бхулак прошёл через длинный захламлённый внутренний двор, откуда поднялся по лестнице на второй этаж, к дальней комнате, где провёл прошлую ночь. Там имелось застланное ложе и дверь, запирающаяся изнутри — это всё, что ему сейчас нужно.

— Охраняй двери, — сказал он Зуру-Шалику. — Никого не пускай, скажи, что я общаюсь с богами. Будь здесь, пока я сам не выйду. Вели принести себе еды, но смотри, чтобы не отравили.

Всё это было рискованно, но выбора не оставалось. Бхулак запер дверь, скинул сумку и плащ, упал на ложе и впал в беспамятство.

Когда он очнулся, в комнате по-прежнему стояла темень. Бхулака всё ещё не отпускали только что покинутые им видения, но они уже стремительно забывались. Помнились лишь разгневанные морские воды и высокие горы. А ещё там опять были воины в юрких боевых повозках, запряжённых огромными стремительными животными. Но Бхулак понимал, что это не те воины, которых он видел раньше. И ещё там был Зуру-Шалик и, почему-то, в двойной красно-белой египетской короне, с накладной бородой, скипетром и царским цепом Та-Кемет…