На стадах, полях и чёрном камне, из которого получаются самые острые ножи и самые ясные зеркала, покоилось могущество Аратты — главного поселения великого народа ар.
Раньше охота и правда была необходима, но теперь из-за неё только уменьшается число мужчин — которых и так мало. Но они по-прежнему нет-нет, да обходят запрет — это у них в крови. Мало им защищать стада от нападений волков и леопардов, они сами хотят нападать, сражаться с дикими зверями, а потом поедать добычу. Уж такими создала их Триединая. Вот и глупый Таур пошёл на того проклятого быка, взяв с собой Пеку, только что посвящённого и радовавшегося своей первой охоте…
Как же больно!
И Ойно такой же. Только хуже — говорит ей, что намерен после посвящения с ещё несколькими парнями уйти в новую страну за западным морем. Но откуда мало кто возвращается, а если и возвращается, то лишь для того, чтобы сманить туда ещё нескольких молодых мужчин — или даже безумных девушек.
— Скоро ты станешь мужчиной и старейшие позволят тебе носить передник и головную повязку из шкуры леопарда. Ты перестаешь работать с женщинами и детьми на полях, и будешь уходить с мужчинами пасти стада, — твёрдо сказала она сыну.
«Хотя видела уже больше вёсен, чем трижды пальцев на обеих моих руках, моё лоно всё ещё жаждет мужского семени, — горько думала она. — Но никто из свободных мужей не возьмёт себе старую вдову, когда вокруг столько молодых дев. А я не хочу оставаться одна!»
Спустя год после гибели мужа и сына дочь вышла замуж и ушла в дом свекрови. А вскоре заболел и умер младший сын — в последние годы всё больше детей рождались слабыми, а то и вовсе порченными, и часто болели. Ойно — всё, что у неё оставалось.
Конечно, Ерати не пропадёт и одна — у неё ещё достаточно сил для работы в поле, и она прекрасно умеет прясть, шить одежду и разукрашивать её узорами из цветных камушков и ракушек. Да даже если бы и не могла, старейшие не дадут ей умереть от голода — Аратта изобильна. Но остаться без Ойно…
Нет!
— Я не дам тебе предать Триединую и уклониться в ересь древних! — яростно бросила она.
— Мама… — начал было Ойно, но Ерати прервала его:
— Слово моё!
Ойно исподлобья бросил взгляд на суровую женщину, сидящую на низком ложе, слишком просторном для неё одной, в слишком просторном для них двоих доме. Он еле сдержался, чтобы не наговорить матери своих слов — немыслимых и преступных. Но в чём-то она была права: в поселениях за морем и правда, как рассказывал ему Кхерс, не особенно чтили Триединую — больше обращались к прочим тьюи. Да и старейшими там были чаще мужчины. Он, правда, не понял, причём тут ересь древних, но выяснять это сейчас было совсем не нужно.
— Да, мать Ерати, — сказал он, поднимаясь с пола.
Несмотря на отсутствие леопардового передника поверх обычной набедренной повязки, со своим обнажённым мускулистым торсом и широкими плечами он выглядел совсем уже взрослым мужчиной.
— Куда ты идёшь? — спросила она.
— В дом молитвы. Хочу говорить Триединой.
— Это доброе, ступай.
Она провожала сына взглядом, пока он ловко поднимался по приставной лестнице к выходу, ведущему на крышу.
Поднявшись туда, Ойно долго стоял, вновь переживая тяжёлый разговор. Нет, он, конечно, не думал, что мать легко отпустит его, но не ожидал от неё такой злобной решимости. А ведь он уже больше года пытался подготовить её принять его решение — сам принял его уже давно, когда Кхерс, друг его мёртвого отца, вернулся в Аратту из-за моря, чтобы позвать туда ещё людей. Как понял из разговоров с ним Ойно, в западных поселениях народа ар женщин брали у местных племён, обменивая или похищая, а вот мужчин не хватало. Но не хватало их и в Аратте, потому старейшие были очень недовольны прибытием Кхерса. Больше всего им хотелось просто прогнать его, а то и убить, но сделать это было трудно — он был славен среди мужей и вряд ли нашелся бы желающий поднять на него копьё.
Поэтому он пробыл в поселении целую луну, свободно приходил в дома, беседовал с жителями — и с Ойно тоже, а ушёл в сопровождении двух десятков человек, среди которых были и молодые парни, ещё не нашедшие жену, и вдовые охотники, и даже одна только что поженившаяся пара.
Когда они вышли за стены Аратты, старейшие с крыши прокляли уходящую женщину именем Триединой, но, кажется, совсем её этим не испугали.
Ойно очень хотел уйти с ними, но не мог: пока он не обзаведётся женой, власть над ним принадлежала матери. И вот теперь она сказала своё слово.
Юноша тяжко вздохнул, вбирая в себя привычный смрадный воздух посёлка — вонь от испражнений живых существ и гниющего мусора — всё это в изобилии громоздилось между домами, и по мостику из досок перебрался на соседнюю крышу.
Дом молитвы, который посещала его семья, находился крышах в десяти отсюда. Ойно бежал по ним, не обращая внимания на занятых своими вечерними делами людей. Добравшись до нужной крыши, он сказал сторожившему вход старику с копьём:
— Я иду просить Триединую.
Сторож молча отступил, и Ойно спустился по лестнице внутрь святого дома.
Он был тут один. В белой комнате пахло свежей известкой и стояла звенящая тишина. Это святилище принадлежало третей ипостаси Триединой — возрождению, потому здесь везде были изображения быка, символа силы лона великой богини.
Усевшись на пятки и обратившись к ряду закреплённых на стене чёрных скульптур бычьих голов, скрывающих черепа мёртвых старейших, юноша стал бормотать заученные формулы молений. На самом деле он пришёл вовсе не к Триединой — отношения с ней у него как-то не складывались. Он хотел увидеть отца.
Потому, быстро закончив молитвы, он встал и подошёл к глубокой нише в стене, где теперь был Таур. Ойно часто видел эту картину, но всё равно ощутил холодок потустороннего страха, когда на него взглянули десятки лиц ушедших людей Аратты. Юноша, конечно, понимал, что это были лишь отделённые у мертвецов головы, с которых птицы объели всё мясо. Служители домов молитвы обмазывали черепа глиной, искусно воссоздавая лицо умершего, потом раскрашивали — так, что получались новые головы людей, почти такие же, как при жизни. Но — не совсем такие… И это вызывало ещё больший страх и почтение.
Он нашёл голову отца — героическая смерть давала ей право быть здесь — взял в обе руки, и, вновь опустившись на пол, стал вглядываться в заменяющие глаза яркие камни. Такие же синие, какие были глаза Таура при жизни.
— Отец, отец, — шептал юноша, — научи меня, как поступить. Ведь ты сам хотел уйти за море — Кхерс сказал мне. Но женился на маме и решил остаться. Может, теперь я могу сделать то, чего ты не успел? Там чудесный новый мир, там может случиться всё, что угодно. Там путешествия, охота и сражения. А здесь… ничего здесь не меняется и не измениться никогда. Потому что старейшие этого не позволят.
— И это великое благо для людей ар, — раздался за спиной Ойно неприятный писклявый голос.
Юго-восточная Анатолия, Жилища Бога. 2005 год до н. э.
Сила, великая, опасная и злая — так Бхулак всегда воспринимал это место. А ещё ощущал единение с ним — ведь здесь родился его народ, отсюда он отправился в странствие и дошёл уже до самых отдалённых краёв земли, изменив свои облик, язык, повадки, забыв даже, откуда начался его путь. Но место помнило народ, и, наверное, ожидало, когда он возвратится к своим истокам.
Пока же пришёл один Бхулак, хотя и без особенной радости — здесь ему было тяжело и неуютно. Однако он не мог не прийти, и дело даже не в спрятанном золоте. И спрятал-то его здесь тысячу лет назад именно потому, что клад его пребудет в сохранности, поскольку люди никогда не любили бывать здесь.
Стоя на вершине кургана у старого фисташкового дерева, Бхулак окинул взглядом горизонт. В опускающихся вечерних сумерках безлюдный пейзаж с поросшими бурьяном холмами напоминал некий иной, свободный от человечества мир. Поселений здесь и правда не было на много стадий во все стороны — словно место это было наполнено смертельным ядом. Лишь в дневном переходе отсюда, в неглубокой низине, скрывались несколько жалких хижин семьи козопаса — а может, и разбойника — из племени каски. Бхулак провёл там прошлую ночь, отведал немудрящего угощения и принял предложение хозяина, чтобы жена одного из его сыновей согрела гостю постель. Женщина была чумазой, но молодой и довольно привлекательной, а ему не мешало почувствовать себя живым перед сошествием в царство мёртвых.
