А все усилия всех людей, их мысли, чувства, дела, любовь, ненависть и творчество сливаются воедино, создавая вокруг планеты светящуюся живую сферу. Сейчас она очень тонка, почти эфемерна, но поминутно крепнет, питаемая каждой новой человеческой жизнью.

У Бхулака вновь закружилась голова от грандиозности этого на первый взгляд хаотичного, а на самом деле выверенного и точного движения. Но даже оно казалось ничем — лёгкой ажурной пеной на поверхности тёмной бездны, суть которой не знали, наверное, даже мудрецы Нации и прочих могучих космических народов.

Всё это не могло — просто никак не могло быть случайной игрой природных сил. За всем этим непременно стоял непреложный замысел и воплощение. И руководство. Какой там Поводырь — жалкий механический Улликумми!.. Он в своих потужных стратегиях лишь следует природным циклам, пытаясь угнаться за ними. Даже его деяния ложатся в этот всеобъемлющий замысел, предусмотревший всё и всё расставивший по своим местам.

— Кто Ты?!

Бхулак услышал этот крик словно со стороны и не сразу понял, что он его собственный.

— Я Поводырь.

— Прости, я просто говорил сам с собой, — сказал машине Бхулак.

— Понимаю — твои схемы напряжены и выдают спонтанные ошибки. Я пытался донести до тебя ментальным путём кое-какие принципы функционирования твоей планеты и развития человечества. Но твой мозг, кажется, слишком болезненно воспринял это.

— Ничего. Я хочу понять.

Но теперь изящное переплетение циклов, обеспечивающих жизнь всего человечества, исчезло, а вместо него перед глазами Бхуалака стали проступать величественные фигуры людей.

— Отец… Мама… — растерянно произнёс он одними губами.

Да, перед ним, как во плоти, стояли охотник и пастух Таур из Аратты и жена его Ерати. Они глядели на него с любовью и печалью, не произнося не слова. Но Бхулак совершенно точно понял, что они хотели сказать ему: невозможно отринуть своё наследие, то, что тебя породило — будь то родители, или народ, или весь вид, и даже планета. И касалось это не только его одного, но и всех людей. А вечная битва между Отцом и Матерью, которую он наблюдал всю свою долгую жизнь, на самом деле пестовалась и разжигалась Поводырём — для того, чтобы лишить людей их рода, замутить их истоки, подрубить корни… Радуется же этому лишь тот, кого люди по неведению истинной его сути называют Змеем — вечное зло, враг, всегда ждущий момента для нападения. Отец же и Мать на самом деле сущи где-то в невероятных далях, которые даже не космическая бездна, но вне неё и выше, и там пребывают слитыми воедино.

Это было слишком огромное открытие, и он закрылся от него, чтобы не сойти с ума. Лишь шептал:

— Прости меня, мать Ерати.

Но тут отец и мать пропали, и стали появляться другие люди, некоторых из которых он смутно узнавал. Вот этот длиннобородый муж в белоснежных одеждах чем-то напоминает Аирьяшу. А юноша с безмятежным ликом, сидящий скрестив ноги под огромным древним деревом — Шамью. И нет ли в лукавом лице этого пастушка со свирелью черт его райяни Тапати и их новорождённого сына Куру?..

Многие прошли перед ним: мужи с узкими глазами, при виде которых он вспомнил госпожу Ай, другой муж, павший ниц перед пылающим странным нездешним огнём кустом — этот чем-то напоминал Анат-ханаанку и одновременно хапиру Зуру-Шалика. Как и другой, с огненными глазами, словно бы потрясённо внимавший чему-то — в одиночестве, в тёмной пещере…

Многие ещё прошли перед ним, и в каждом видел он знакомые черты, понимая, что это его далёкие потомки. Но когда перед ним явилось видение невысокого голого холма с тремя деревянными крестами и стоящего перед ними измученного окровавленного человека, который взглянул ему прямо в глаза взором, в котором словно бы сияли все звёзды, Бхулак понял, что вот к Нему он не имеет никакого отношения. И когда случится то, что ему показывают сейчас, экс-эмиссару Нации, а ныне Пастуху Земли следует быть как можно дальше от этого места, и никак не пытаться влиять на те события…

Бхулак отвернулся от окна, и видения пропали.

— Что ты видел? — спросил Поводырь. — Я сейчас не передавал тебе никакой информации.

— Неважно, — ответил Бхулак охрипшим вдруг голосом. — Я очень устал. Мне надо отдохнуть, хотя бы немного.

— Я могу устроить тебя здесь, создать привычные для тебя условия.

— Нет. Отправь в Аркаин. Я там нужен.

— Хорошо.

Неужели в голосе звучало разочарование?..

Надо что-то сказать ему… ей. Но что?

— Арэдви…

— Что Бхулак?

Он помолчал, но не придумал ничего лучше, чем спросить:

— С чего мы начнём, когда я отдохну?

— С того места, где закончили.

Бхулак не успел ответить, канув в радугу.

Страна городов, вара Аркаин. 1993 год до н. э.

Центральная площадь Аркаина не могла вместить всех собравшихся — многим пришлось стоять в проходах между домами. Собрались здесь не только местные жители, но и люди из других вар, два дня назад сражавшиеся в великой битве, и союзные дасы, в их числе и старейшина Срп. Все они победили страшного врага, но очень дорогой ценой. Пали или умерли от ран многие вожди, великий старец Анга из Аюдхи и бессчетное количество иных славных воинов. Несколько вар тоже лишились предводителей, а Аркаин — ещё и геройски погибшего в битве главного брама.

Всех их позже с почестями похоронят рядом с их варами. Но теперь люди собрались, чтобы почтить память великого райжи Гопты, пропавшего без следа. Он явно ушёл к богам — туда, откуда не возвращаются. И чтобы проводить его и сделать лёгким путь его в иномирье, сегодня принесут жертвы быков и коней и пропоют многие священные гимны.

Тяжело раненую в битве райяни Тапати принесли на носилках и удобно усадили на мешки с соломой. На руках у неё спал недавно родившийся младенец — Куру, наследник райжи, а позади застенчиво пряталась дочь Гопты Бханда. Однако, как выяснилось, не все верили в смерть вождя Аркаина. Вот на окружённое людьми свободное пространство вышел Шамья из рода Шакья — после рождения Куру он стал вторым колесничим, то есть третьим по достоинству воином вары.

— Райжа Гопта исчез, но он не умер, — сказал он, не особенно напрягая голос, но услыхали его все. — Я знаю это. Не могу сказать откуда, но знание то верное. Потому я горько скорблю теперь по жене моей Нойт, убитой иргами, но в сердце моём нет скорби по Гопте — моему другу, вождю и… отцу. Он ушёл от нас так же, как и пришёл — нежданно и неведомо откуда. Я не знаю, где он теперь, но знаю, что где-то в чужедальних краях он сейчас сражается за нас со злобными демонами. Потому что Гопта, конечно, человек — но не просто человек. Он избран богами как защитник и пастух… всего нашего мира.

Собрание потрясённо замолкло, гадая, сошёл ли молодой колесничий с ума или он говорил сейчас, вдохновлённый свыше. А Шамья произнёс строчки древнего священного текста, который брамы с детства заучивали наизусть, но вот откуда знал его воин-кшатри — бог весть:

— Я видел Пастуха. Он никогда не утратит своего положения. Иногда он близок, иногда — далёк. Он бродит разными путями. Он друг, украшенный разнообразными одеждами. Он снова и снова приходит в этот мир…*

Помолчав ещё, Шамья произнёс с великим убеждением:

— И я верю, что Гопта вернётся!

Собрание зашумело, и в большинстве голосов прорывалось недоверие. Но тут случилось чудо. Всех вдруг охватила тошнотворная тревога — словно невидимые демоны разом сжали каждое сердце. Всё замерло, люди не издавали ни звука, казалось, даже мир остановил своё извечное вращение вокруг священной вары. Раздалось зловещее потрескивание, словно бы в лютый мороз. И хотя стоял тёплый конец лета, похолодало вдруг резко и страшно, но, может, случилось это не в воздухе, а в людских душах.

И тут рядом с Шамьёй беззвучно вспыхнуло ослепившее всех пламя. Люди разом издали крик ужаса, а когда глаза их несколько мгновений спустя обрели способность видеть, они им не поверили. Перед ними в радужном сиянии стоял неведомо откуда взявшийся Гопта!