— Хочу, чтобы ты знал…

Начинаю спорить я, когда вмешивается Остин.

— Да, не буду врать. Я тоже переживаю по этому поводу. На этой неделе я провожу собеседования с потенциальными сотрудниками, и будет не очень хорошо выглядеть, если я буду постоянно бегать туда-сюда из туалета.

Мальчики хихикают, как будто это самая смешная вещь в мире, а я подхожу к Айзеку и хватаю его за руку, прежде чем вытолкнуть его прямо из кухни к моему дебильному брату.

— Уносите свои задницы отсюда. Единственная причина, по которой кто-либо из вас проведет следующую неделю, обделываясь, заключается в том, что вы наконец поняли, как глубоко зарылись в задницы друг друга, и это превратится в кровавое соревнование, кто быстрее выберется наружу.

Остин просто смотрит на меня.

— Как ты смеешь так отзываться о моей заднице?

— Если уж на то пошло. Я ставлю на мудака номер 2, — говорю я, указывая на Айзека. — Не пойми меня неправильно, он определенно похож на любителя задниц, но, когда дело доходит до твоей, даже женщины бегут в противоположном направлении.

— Вот и пропал мой аппетит, — бормочет папа, прежде чем уйти с мамой.

Айзек ухмыляется, встречая мой взгляд.

— Спасибо. Я ценю твой вотум доверия, — говорит он. — И поскольку ты заговорила об этом, я действительно любитель задниц.

Остин изумленно смотрит на своего лучшего друга, а затем шлепает его по голове.

— Не говори таких вещей моей младшей сестре. Какого хрена, чувак?

Я едва могу сдержать смех. Если бы он только знал, что еще ему нравится говорить мне. Черт, если бы он только знал, какие вещи он делал со мной, в каких разных позах нагибал меня, и как он засовывал этот большой, восхитительный чле…

Смех Айзека прерывает ход моих мыслей, и я быстро отворачиваюсь к своим пакетам, пока румянец не появился на моих щеках.

— Ладно, вы оба убирайтесь. Мне нужно сотворить волшебство.

Остин усмехается.

— А у меня есть пицца, которая будет ждать, когда ты облажаешься.

— А у меня есть толстый двенадцатидюймовый розовый фаллоимитатор, который я засуну тебе прямо в задницу, — бросаю я ему в ответ. — В конце концов, Айзеку, должно быть, там одиноко. Я уверена, что компания ему не помешала бы.

Айзек заметно сглатывает, а его лицо морщится.

— Мне вдруг стало очень не по себе.

— Мне тоже, — бормочет Остин. — Должна ли так сильно сжиматься моя задница?

Я широко улыбаюсь, и с этими словами мальчики выходят из кухни, бормоча что-то друг другу, и я могу только предположить, что это бормотание во многом связано с тем, что я несу чушь, но все в порядке. Это был бы не семейный обед, если бы мы втроем не поиздевались друг над другом.

Наконец-то я могу приступить к работе и начинаю разгружать пакеты, а затем готовлюсь приготовить свои знаменитые спагетти с фрикадельками, потому что, давайте посмотрим правде в глаза, это единственное, в приготовлении чего я хоть немного разбираюсь. На самом деле, если подумать, я действительно не знаю, как я выжила в колледже, живя одна.

Остин, Айзек и папа выходят на задний двор и стоят на террасе, любуясь видом с пивом в руках. Они стоят прямо перед кухонным окном, и я не могу не заметить, как Айзек незаметно наблюдает за мной. Каждый мой шаг отслеживается его темным взглядом, отводя глаза только тогда, когда Остин привлекает его внимание.

Мое сердце бешено колотится, и мне это безумно нравится. Это могло бы стать нашей вечностью, и я никогда не хотела ничего большего.

Еда почти готова, и я абсолютно уверена, что не собираюсь всех отравить, но, черт возьми, если бы это случилось, я бы точно выбрала Остина счастливым победителем, чтобы пожинать плоды такого подарка. Я начинаю доставать все тарелки и столовые приборы, а затем мчусь в кладовку, чтобы найти мамины модные солонки. Если Остин хочет сделать нам какое-то объявление, то, конечно, нам не помешают модные солонки.

Зайдя в кладовку, я окидываю взглядом полки, проклиная маму за то, что она вечно реорганизует свою кухню. Клянусь, с тех пор как мы с Остином переехали, она занимает свое время тем, что делает нелепые вещи вроде перестановки в доме. Должно быть, она получает нездоровое удовлетворение от того, что папа никогда ничего не может найти и постоянно просит ее о помощи. Наверное, это даже мило.

Найдя на одной из верхних полок солонки, я поднимаюсь на цыпочки и тянусь за ними, как раз когда кладовка погружается в темноту. Я задыхаюсь, когда большое тело прижимается ко мне, а теплые руки опускаются на мою талию. Я резко оборачиваюсь, и не успевает улыбка растянуться на моих губах, как губы Айзека оказываются на моих.

Он целует меня глубоко, и я таю в нем, каждый нерв в моем теле на пределе, пока я не вспоминаю, где, черт возьми, мы находимся, и не отталкиваю его от себя.

— Какого черта, по-твоему, ты делаешь? — я кричу шепотом. — Из-за тебя нас поймают.

Он снова делает шаг ко мне, и я упираюсь рукой в его сильную грудь, заставляя себя не распускать пальцы и не щупать упругие выпуклости его грудных мышц под рубашкой. Неужели мне будет так плохо, если я хоть на секунду почувствую их?

Черт.

— Притормози, Ковбой. Мы не будем делать это здесь.

— Давай, — стонет он. — Спорим, я смогу заставить тебя кончить еще до того, как кто-нибудь поймет, что нас нет. Это будет идеальная закуска к тому, что ты пытаешься здесь приготовить.

— Во-первых, мои спагетти с фрикадельками будут потрясающими. А во-вторых, я не сомневаюсь, что ты сможешь так быстро заставить меня кончить. На самом деле мы оба прекрасно знаем, как быстро ты можешь это сделать, но это произойдет не в маминой кладовке, — говорю я ему. — И раз уж мы заговорили о неподобающих вещах, которые любит делать Айзек Бэнкс, не мог бы ты хотя бы попытаться не делать это таким очевидным?

— Это все часть веселья, Птичка. Разве тебя не возбуждает мысль о том, что нас могут поймать в любой момент? — спрашивает он. — Кроме того, Остин слишком занят сексом с Бекс, чтобы обращать внимание на то, чем мы занимаемся.

У меня отвисает челюсть.

— Что он делает?

Дверь кладовой распахивается, и моя мама стоит перед нами, ее понимающий взгляд прикован к тому, как его руки сжимают мою талию, и к тому, как наши тела, кажется, слились воедино.

Мои глаза расширяются от ужаса, и между нами троими воцаряется тишина, а когда она поднимает на меня взгляд, эта тишина начинает меня пугать.

— Мам, я…

— О, это будет весело, — говорит она, и на ее лице расплывается лукавая ухмылка.

Руки Айзека опускаются с моей талии, но они не отпускают меня, поскольку его пальцы скользят вниз по моей руке, минуют запястье, прежде чем схватить мою ладонь.

— Энджи, я могу объяснить, — начинает Айзек, готовый к последствиям.

— Не нужно ничего объяснять, любимый. Я надеялась на это долгое время.

— Правда? — я выдыхаю.

Нежность мелькает в ее глазах, когда она с любовью смотрит на меня.

— Конечно, милая. Я всегда знала, как много он для тебя значит, и какое-то время переживала, что этого никогда не случится, поэтому то, что между вами наконец-то что-то начало расцветать, согревает мое сердце так, как ты и представить себе не можешь. Лучшей пары для своей девочки я и желать не могла. Однако, — говорит она, и ее взгляд темнеет, когда она переводит его на Айзека. — Это моя кладовка, и она не предназначалась для твоих антисанитарных ласк. Если ты хочешь делать с моей дочерью непристойные вещи, то, пожалуйста, делай это в своей собственной кладовке.

Вот дерьмо.

Айзек прочищает горло, и я смеюсь, потому что никогда не видела его таким пристыженным за миллион лет, что я его знаю.

— Я, э-э-э… я позабочусь об этом.

— Позаботься, — говорит мама.

Айзек морщится и делает шаг, чтобы пройти мимо мамы в дверной проем, когда она останавливает его, положив руку на его широкую грудь. Его взгляд устремляется на нее, и напряженность в ее глазах говорит мне о том, что именно сейчас сорвется с ее губ.