Утром я проснулся рано. Похоже, мои внутренние часы еще не перестроились, потому что, несмотря на ранний час, я чувствовал себя бодрым и отдохнувшим. Что ж, пора заняться делами. Точнее, тем самым делом, ради которого я приехал. Мать наверняка еще спит, а я пока могу осмотреться. Жилище многое может рассказать о жизни своих обитателей.

Я вышел из комнаты и спустился на первый этаж, прошел через гостиную на кухню. Еще вчера я заметил, какой у дома скучный и типовой интерьер. Как под копирку. Наверняка если зайти в соседний дом, он окажется точно таким же. Но сейчас я мог внимательнее рассмотреть каждую деталь. Бежевые однотонные стены, мягкая мебель кофейного цвета, минимум вещей. Поражал почти идеальный порядок, и даже растения были какие-то слишком правильные, как будто искусственные. Захотелось даже подойти и потрогать листья. В таком интерьере глазу не за что было зацепиться, потому что никакой индивидуальности не было и в помине.

Впрочем, мой взгляд заметил несколько выбивающихся деталей: яркие подушки, пестрые накидки на кресла, небольшие статуэтки, пара необычных светильников. Отчего-то я знал, к чему именно в этом доме приложила руку моя мать. Я вспомнил квартиру Марьяны в Москве, где преобладали ванильно-розовые цвета, а вещи часто были раскиданы в творческом беспорядке, и хмыкнул. Интересно, ей комфортно в этом жилище, которое готово задушить своей безупречностью? Что-то мне подсказывало, что не очень.

Я без стеснений открыл холодильник. Зверский голод проснулся вместе со мной, и я вспомнил, что последний раз ел в самолете после пересадки, и это была очень невкусная и холодная карбонара в пластиковом контейнере. Про съеденный перед сном бутерброд можно было даже не вспоминать.

Холодильник был набит битком, но готовить не хотелось. Я заметил кастрюлю с тушеным мясом и картофелем. Похоже, именно это и был вчерашний ужин, на который я не попал, так что я справедливо решил, что могу съесть свою порцию сейчас.

Я выложил на стол нарезку, хлеб, разогрел вчерашнее жаркое, которое пахло просто умопомрачительно, и принялся за еду. Интересно, кто готовил? Не похоже, чтобы Картер был хорошим поваром. Он скорее напоминал слесаря из автомастерской. Хотя, нет. Кажется, у мужчины какой-то бизнес, такой же скучный, как и он сам. Жаль, я плохо слушал мать во время наших редких телефонных разговоров.

Я уже доел жаркое и жевал последний бутерброд, запивая кофе, когда на кухню зашел Мейсон.

— Доброе утро, — поздоровался он сухо.

— Доброе, — ответил я, улыбаясь и салютуя ему чашкой. Надо хотя бы попробовать быть приветливым. Но мужчина, видимо, не собирался идти мне навстречу.

Я жевал бутерброд и с интересом наблюдал за мужем матери. Он прошелся по кухне, недовольно окинул взглядом пустую кастрюлю и грязную тарелку, которые я сгрузил в раковину. Потом посмотрел на стол, где стояла опустевшая тарелка из-под бутербродов, а после воззрился на меня, скрестив руки на груди.

— Молодой человек, вы знаете, что на завтрак не принято есть то, что едят во время ужина?

Я удивленно вскинул брови и, не опуская взгляда, дожевал свой бутерброд, сделал глоток чая. Специально выдержал эту паузу, желая смутить Мейсона, но тот стоически выдержал психологический прием, не спуская с меня своих холодных рыбьих глаз.

— Вы предпочитаете морить гостей голодом? — ответил я вопросом на вопрос, вытирая пальцы салфеткой.

— Нет. Но в холодильнике полно еды, предназначенной именно для завтрака. Там есть яйца, бекон, молоко…

Я рассмеялся. Так вот ты какой, муж моей матери! Педант до мозга костей. Услышав мой смех, Мейсон стушевался и замолчал, сердито сопя раздувшимися ноздрями.

— Простите, — извинился я за свой смех, не чувствуя, впрочем, ни малейшего сожаления, — только можете считать, что у меня был ужин. По московскому времени.

Я понятия не имел, сколько времени сейчас в Москве, но Мейсон ошарашил своими абсурдными замечаниями, над которым хотелось смеяться в голос. Мужчина сощурил глаза, попытался меня пристыдить своим строгим взглядом, как я недавно — затянувшейся паузой, но со мной у него этот фокус не получится. Я тоже был крепким орешком.

— Мэри тоже так рассуждала. Но мне очень быстро удалось приучить ее к порядку.

Меня резануло, как Мейсон назвал мою мать. Конечно, в английской речи Мария звучала именно как Мэри. Но я-то свою мать даже настоящим именем никогда не звал. Она всегда и для меня, и для прочего окружения была Марьяной. Похоже, про свой псевдоним мать решила забыть. Новая страна, новая жизнь, новые правила, новое имя…

— Значит, порядки здесь устанавливаете только вы? — спросил я, согнав с лица улыбку. Смеяться резко расхотелось.

— Конечно. Это же мой дом, — высокомерно проговорил мужчина. — И мне бы хотелось, чтобы вы тоже придерживались моих правил, пока будете гостить у нас. Кстати, Мэри мне говорила, что вы в Канаду не собираетесь переезжать. Это так?

— Вам, видимо, помешал бы мой переезд? — спросил я, начиная злиться, но снова растянул губы в широкой улыбке, чтобы не выдать свое раздражение.

— Помешал бы, — нисколько не смутившись, кивнул Мейсон. — Я люблю Мэри, у нас с ней налаженная жизнь. А вы своим появлением можете внести сумбур и беспорядок. Ей незачем вспоминать свое прошлое, но вы о нем непременно напомните. Мэри очень чувствительна к подобным вещам, а мне бы не хотелось вносить хаос в наши с ней отношения.

Так вот почему Мейсон ко мне так настороженно настроен! Боится, что открою матери глаза на то, что ее муженек – эгоистичный придурок, который ценит только свои желания. Я знал, что в Канаду не переехал бы даже ради матери, но посчитал своим долгом охладить пыл этого любителя подчинять всех своим порядкам.

— Я еще не решил. Знаете, Канада мне очень нравится, и это местечко тоже. Жаль, что привыкнуть к вашим правилам я вряд ли захочу. И, кстати, я никогда не стану прошлым моей матери, потому что я ее сын, и навсегда останусь ее настоящим и, как бы ни прискорбно это звучало, будущим, — ответил я, широко улыбнулся и, похлопав Мейсона по плечу, вышел из кухни, даже не подумав убрать со стола и вымыть посуду, как собирался сделать раньше. Пусть сам моет, умник чертов.

Я вышел на улицу, чтобы разведать обстановку и оглядеться. Разведывать оказалось нечего. Прогулявшись по улице, я понял, что ряд практически одинаковых строгих домиков нагоняет тоску. Дома были настолько похожи, что я заблудился бы, не нашел дома Мейсона, если б не знакомый джип, припаркованный у гаража. Я еще раз полюбовался на монстра. Может, не зря говорят, что такие тачки выбирают те, кто не может похвастаться размерами члена? Но если этот тип еще и в постели плох, тогда я вообще не понимаю свою мать. Заколдовал он ее, что ли…

Хлопнула входная дверь, я посмотрел в сторону крыльца и нахмурился. Из дома вышла женщина, а я уставился на нее, не сразу признав в ней Марьяну. Возможно, если бы она не окликнула меня, я бы так и остался стоять в недоумении, пытаясь понять, не ошибся ли. Но она окликнула, и я подошел ближе, продолжая пристально рассматривать стоявшую передо мной женщину. Нет, я видел мать вчера. На ней было миленькое цветастое платье, на лице – скромный макияж, да и волосы были распущены. Правда, от усталости и творящейся вокруг суеты не разглядел ее как следует. А следовало бы. Потому что сейчас я смотрел на Марьяну во все глаза, пытаясь понять, не обманывает ли меня зрение.

Кто эта женщина? Я не узнавал свою мать. Не то чтобы она выглядела плохо, или так уж сильно постарела, но я ведь помнил ее совсем другой. Марьяна, которую я знал с детства, не напялила бы на себя этот жуткий сиреневый спортивный костюм, который подчеркивал несколько раздавшиеся бедра, добавлял ей десяток лет и делал похожей на тетку с рынка. Моя Марьяна не зачесала бы волосы в гладкий высокий пучок, в котором виднелись редкие нити седины. Раньше мать подкрашивала свои светлые волосы, чтобы подчеркнуть красивый натуральный цвет, заставить его играть и бликовать. Она даже дома ходила с укладкой, то завивая локоны, то подкалывая их в высокую сложную прическу. Марьяна, которую я знал, нанесла бы макияж, сделала маникюр и каждую секунду переживала о том, как выглядит.