Мажорная молодежь переживала «кислотно»-клубный бум. Когда на город опускалась ночь, питерские клабберы вперемешку с бандитами спешили в модный «Тоннель» или в помещение Планетария, чтобы оттянуться под долбежку «техно» и «хауса». Зрелище было сюрреалистическое. Известный промоутер рассказывал: «Приезжали ребята из Детройта, где зародилось техно как движение, и они были удивлены: “Всё, как у нас, только непонятно, почему так много гангстеров — это же альтернативная культура, «техно», а в России это всё приобрело вид такой, знаешь, гангстерской веселухи...”»

Добиться полного релакса «прогрессивной молодежи» помогали кокаин и таблетки «экстази», быстро вытеснившие старую добрую коноплю. («Мода на наркотики была такой мгновенной и острой, — вспоминал середину 1990-х журнал “Ровесник”, — что статьи про то, к какой музыке какой наркотик уместен, стали появляться уже чуть ли не в “Работнице”».) Неслучайно на клубные вечеринки регулярно врывались «люди в масках» — сотрудники милицейских спецподразделений.

На другом музыкальном полюсе буйно расцвели кабацкий шансон и «ненапряжная» попса. По итогам 1994 года фаворитом публики стал не «Аквариум», «ДДТ» или «АукцЫон», а их землячка Таня Буланова — в стране было продано (без учета пиратских копий) почти 200 тысяч ее аудиокассет.

— Рокеры растерялись, — вспоминает рок-критик Андрей Бурлака. — Что делать, было непонятно. У рок-групп тогда было очень мало концертов, потому что это дорогостоящее мероприятие — нужно везти кучу музыкантов, аппаратуру. А попса брала на гастроли только фонограмму и кошелек для гонораров. К тому же в ситуации экономического падения людям, даже молодым, было трудно и страшно. Рок-н-ролл в тот момент особого позитива не давал.

Многим тогда казалось, что в последнее десятилетие XX века на условном пьедестале, состоящем из 5–6 российских «рок-динозавров», не появится больше никаких новых имен. Нужен был прорыв, чтобы появилось new generation. Но молодая поросль русских рокеров вместо того, чтобы развивать традиции «отцов» и «старших братьев», в массе своей ударилась в модный «гранж» — психоделический панк-рок с садомазохистскими текстами.

Рассказывая об этом стиле, заявившем о себе в 1987–1988 годах в американском Сиэтле, журнал «FUZZ» в декабре 1993-го напечатал статью с характерными подзаголовками: «Предчувствие перемен» и «Возвращение хиппи?». «Музыканты, играющие гранж, — сообщал автор, — стараются вернуть на сцену старый гитарный звук, работая с гитарными приставками типа “фузз” и “вау-вау”, имитируя при этом манеру игры, практиковавшуюся в роке конца 60-х — начала 70-х годов. Снова возвращаются “развернутые” гитарные соло, эффектные “запилы”. Всё это сдобрено нарочито “грязным” саундом...» Возвращаются не только музыкальные формы 60-х, но и модные «прикиды» тех лет. Широкие балахоны, брюки «клеш», длинные волосы — чем длиннее, тем лучше, вязаные шапочки а-ля хиппи.

Но сходство с эпохой Вудстока было чисто внешним. Изменилось самое главное — настроение. Место вселенской любви заняли всеобщая подавленность и депрессия.

Было непонятно: рок-н-ролл то ли жив, то ли лжив.

30 апреля 1994 года Чиграковы вышли на перрон Московского вокзала. Их встретил Олег «Оливер» Львов и привел в свою коммуналку на Миллионной улице, буквально в двух шагах от Эрмитажа и по соседству с Институтом культуры, где когда-то учился Чиж.

В квартире было три комнаты. В одной жили соседи, в другой была прописана старушка, которая наведывалась туда раз в год, в третью заселился Чиж с семьей.

— Вскоре пришел контейнер: они привезли с собой старый телевизор, шкаф, у которого отваливались дверцы, даже швабру, — вспоминает Оливер. — Я говорю об этом потому, что на тот момент не до конца представлял, как они бедствовали в Харькове. Первое время я думал, они приходят к нам в гости, потому что, может, больше пойти не к кому. А оказалось, они приходят просто поесть, потому что у них не было денег...

Большую часть комнатушки Чиграковых в 16 квадратных метров заняли свои и хозяйские шкафы, телевизор и детская кроватка; угол был завален магнитофонными бобинами. Старинный стол-бюро, купленный по дешевке у местного алкаша, служил сразу и обеденным, и письменным столом.

Вели себя квартиранты достаточно скромно. Выполняли, как положено, свой коммунальный долг. Быстро наладили хорошие отношения с соседями. Авторитет новых жильцов серьезно поднял БГ, который вскоре заглянул к Чиграковым со стопкой компакт-дисков под мышкой. (Вышло, как в известном анекдоте: «Не знаю, кто они такие, но компашки им носит сам Гребенщиков!»)

Ситуация тем временем развивалась стремительно. Приезды Чижа в Петербург в 1993 году не прошли впустую.

— Еще не было ни одного концерта, а его уже узнавали, — вспоминает Ольга. — Буквально в первую неделю, когда мы делали ремонт в комнате, к нему подходили на улице девочки и спрашивали: «А когда у вас будет концерт?»

Поэтому первые выступления Чижа не пришлось особо рекламировать.

— До него, — говорит Юля Лебединова, — у Березовца была пара музыкальных проектов, то есть у него уже были связи. А круг организаторов концертов был в то время очень узким, буквально три-четыре человека. И, конечно, не все концерты были абсолютно бесплатными. Там были договоренности типа «ты мне — я тебе» или просто элементарные уговоры.

Первый концерт Чижа (в акустике) состоялся через месяц после переезда, 25 мая, в малом зале Ленинградского рок-клуба (в 1987 году, помимо большого зала, у ЛРК появился «красный уголок» во дворе дома № 13 по ул. Рубинштейна; здесь прошли несколько лучших концертов того времени, в частности Билли Брэгга с «Аквариумом»).

Когда на икону часто молятся, про нее говорят «намоленная». А если в зале сыграно много хороших концертов, там тоже создается своя аура. Малый зал на Рубинштейна передавал именно такие добрые вибрации. «На маленькой сцене никуда не спрятаться, — делился ощущениями Чиж. — Ты там такой, какой есть: как тебя раздели, так ты голый перед всеми и играешь».

Этот акустический концерт напоминал «квартирник»: половина публики пришла по знакомству, половина — «с улицы», по билетам, которые стоили 5 тысяч рублей (примерно 2 доллара по тогдашнему курсу).

Ира Львова, жена Оливера, которой Чиж предложил «проходки», рассказывает:

— Я была потрясена — народ валом валил! Очень много было молодняка. «Олег, — с гордостью говорю мужу, — а Чиж-то — как Цой!..»

Питерский журналист Елена Вишня вспоминает, что на первые концерты Чижа приходила совершенно разная публика: от хиппи до «новых русских», которые, собственно, еще так не назывались: «И у всех его песни вызывали чувство ностальгии по андеграундным временам. Он быстро понравился всем, но, что гораздо важнее, никого не раздражал... А его хиппизм и песни о любви выглядели, как ни странно, оппозицией политике, захлестнувшей страну».

Концерт в рок-клубе прошел замечательно, но одновременно выявил курьезный факт, типичный для конца эпохи «магнитофонного рока»: песни Чижа были более известны питерской публике, чем он сам. Выходя из зала, Сергей Паращук из группы «НЭП» удивленно сказал: «Я-то думал, что “Мышка” — народная, хиппанская песня. А она, оказывается, чижовская...»

«Сергей Чиграков, — говорит Елена Вишня, — переехал в Питер тогда, когда первая волна отечественного рока уже практически сошла на нет. В ту пору многие называли его “последней надеждой рок-н-ролла”. (Во внутреннем дворике дома по Рубинштейна, 13, долго сохранялась надпись: “Чиж, ты спас рок!”)» Но цели самого Чижа, хотя он и переехал в «русский Ливерпуль» в возрасте Христа, в тридцать три года, были намного скромнее:

— Я ехал знакомиться с новыми музыкантами, звездами рок-н-ролла. И, конечно, играть. Я по-прежнему мечтал оставить жене стопку денег и сказать: «Я пошел играть концерт».

С финансами в семье, кстати сказать, было довольно туго.

— Какие-то деньги стали появляться, — вспоминает Валера Пастернак из группы Colney Hatch, — но ровно столько, чтобы купить колбасы, хлеба, ребенку что-то надеть. Единственное, что он купил, — музыкальный центр. Помню, после концерта мы огромной тусовкой зашли к Чижу на Миллионную — у всех была водка, но не было закуски. Чиж спустился — я представляю, какой это был для него шаг! — и вынес нам пару кусочков хлеба и нарезанную колбасу-варенку. Подозреваю, что еды как таковой в доме больше не оставалось...