Из состояния ступора вывело сообщение, что Горьковский рок-клуб «заявил» «ГПД» на фестиваль в Кирове. Это всех подхлестнуло. Но без «ядерной» гитары Быни «металлический» репертуар, исполняемый втроем, звучал хило, слабо. Акустический вариант — нелепо. После мучений с перебросами инструментов было решено оставить бас-гитару, барабаны, а Чиж взял в руки аккордеон. На столь радикальную для рокера идею его натолкнул Федя Чистяков из группы «Ноль», которого он однажды наблюдал в Питере. На своем баяне «Рубин-5» этот паренек в тельняшке выдавал такой крутой «панк», что нельзя было не прийти к мысли: настоящий рок можно сыграть даже на ведре — был бы драйв.

Новому полуакустическому составу потребовался новый репертуар. Именно тогда Чиж отдал на усмотрение коллектива свои песни «Хочу чаю», «В старинном городе», «Ассоль» и т. д. В итоге была подготовлена целая программа в стиле «russian rock», получившая концептуальное название «Вы хочете “метал”? Их нет у меня».

После того, как группа сняла «металлические» вериги, публике открылся новый Чиж. «До этого он довольно несмело исполнял собственные акустические песни, — рассказывает Светлана Кукина. — Явственно помню, с какой неохотой он пел лирику: я очень любила романс “Глазами и душой”, и он поддавался только на уговоры и давление моего авторитета и нытья, потому что песня не была социальной[55]».

После сольного концерта в областном ДК им. Горького, где Чиж впервые получил небывалый гонорар в 86 рублей (тут же пропитых в соседнем общежитии), администратор рок-клуба Игорь Крупин отметил, что Чиж один из немногих, кто действительно развивается — меняет песни, меняет программы. Другой рок-клубовец, рассказывая о концерте памяти Александра Башлачева на страницах «Нижегородских рок’н’ролльных ведомостей», назвал выступление Чижа «приятным исключением этого занудного вечера». В начале февраля Чижа даже пригласили на Горьковское ТВ, чтобы записать «Я не хочу здесь больше жить» и «Автобус».

Это был важный этап. До этого, говорит Чиж, к его сочинительству никто всерьез не относился: «Пишет, мол, парень какой-то “говно-рок”. Единственные, кто меня поддерживал, были Майк Староверов с Женькой».

«Человек универсальный и многосторонний, он понял, что востребован и интересен во всем своем многообразии, — считает Света Кукина, — “Мой отец — металл” — на ура, джаз — на бис, “Ассоль” — до слез. Дальше он завоевывал уже географические ареалы и увеличивал публику, но не утверждал свое право на собственное многообразие».

Талант Чижа-криэйтора подтвердил успех на Кировском рок-фестивале, куда дзержинцы привезли 14 марта свою новую программу. Правда, на афишах, которые были отпечатаны заранее, «ГПД» по-прежнему значилась «металлической» группой. Это сильно смутило парней. За невольное «динамо» их могли освистать. Перед выходом на сцену пришлось даже подбодрить себя коньяком (по причине своей дороговизны он продавался в небогатом Кирове без талонов). «Начал барабанщик, — вспоминал Чиж. — Он должен был отпить и передать другому. А за разговором всю бутылку и засадил. Вышел на сцену и упал».

Но адреналиновый удар по вятичам всё же состоялся. Студенческая газета «Советский инженер» писала: «Исполнение “Группой Продленного Дня” таких вещей, как “Перестройка” или “Демонстрация”, вызвало у зрителей, особенно на галерке, полнейший восторг».

Настоящим хитом фестиваля стала «Хочу чаю». Неменьший восторг вызвал «Атаман», гимн партизан-махновцев:

— Когда мы ее сыграли, — рассказывает Баринов, — к Чижу подошел Свин[56]: «Слушай, а ведь эта песня-то — моя!» Чиж говорит: «Не знаю, мне ее Чернецкий показал, а ему Кинчев. Может, и твоя». «Ну ладно, — говорит Свин, — просто, чтоб знал: моя это песня!» Но она народная, авторов нет...

Вместе с «ГПД» на фестиваль был командирован их старинный приятель по Горьковскому рок-клубу Алексей «Полковник» Хрынов. На обратном пути, употребив коньяку, рок-бард предложил землякам «сварганить что-нибудь сообща». Тем более что после перехода дзержинцев на полуакустику их саунд и репертуар сблизились.

Полковник честно не умел играть на гитаре и не скрывал этого. Чтобы он смог выступать с бэндом, потребовались репетиции. Три раза в неделю, захватив чехол с гитарой, Леша после работы мотался на электричках в Дзержинск. В этот период, по наблюдениям друзей, он стал «неправдоподобно пунктуален и трезв».

Творческий союз был назван «Пол-ГПД» (Полковник плюс «ГПД»). «Мы сделали совершенно новую программу, — рассказывал Чиж. — Это где-то перекликалось с “Нолем”, но немножко в другом плане. На сцене просто устраивали праздник для себя и слушателей. Леша замечательный шоумен, этакий здоровенный мужик с бородой по пояс, георгиевский крест на груди. Я худенький, маленький, с аккордеоном, барабанщик в папахе с красной полосой, партизан... И если я пел “...и КГБ его забрил...”, то люди врубались, о чем идет речь».

«Врубались», однако, не только люди, но и сам КГБ.

Внук Брежнева[57], Андрей, с нескрываемым раздражением отзывался о своем тезке Макаревиче: «Он говорит, что пробирался на свои подпольные концерты через кусты. Но не говорит, что в этих кустах никто не сидел».

Рокеры часто бросаются в крайности: то они якобы дышали при Советах в полную грудь и отважно на всех плевали, то чуть ли не к каждому из них был приставлен «искусствовед в штатском» (агент КГБ). Правда, как всегда, лежит где-то посредине. Во всяком случае, Чиж о своих встречах с советской охранкой вспоминает неохотно: «Мне просто было страшно. Не то что “страшновато” — на самом деле страшно».

Всё началось как в плохом детективе: однажды в квартире, где жили Чиж с Ольгой, зазвонил телефон. («Они не слали повесток. Это же документ, след какой-то».) Сотрудник городского отдела КГБ пригласил Чижа в центральную гостиницу «Дружба». Двое чекистов ждали его в номере «люкс». На 28-летнего концертмейстера не давили, не играли в «плохого и хорошего следователя». Вероятно, они уже навели справки и знали, что в армии тот имел допуск к режиму секретности, то есть был проверенным человеком. Даже внешне Чиж выглядел вполне прилично: в сером костюме, с модным узеньким галстуком. Единственным признаком рокерства были длинные волосы (не желая смущать руководство ДК, где он работал, Чиж обычно собирал их в хвостик, «пони-тейл»).

— В Горьком, как они мне сказали, появилась какая-то нацистская группировка среди молодежи. Спрашивали: «На вас не выходили нацисты?» Я говорю: «Если они на меня выйдут, я пошлю их на х**, не дожидаясь вашей помощи. Потому что война и нашу фамилию стороной не обошла. И в этом отношении у меня не то что свои счеты — просто свой взгляд на эти вещи».

Попытки чекистов «найти Гитлера среди алкашей на химзаводе» выглядели забавно. Пока не стало ясно, что это только пристрелочная часть беседы. Вслед за ней начались другие вопросы: «Недавно вы были на фестивале в Горьком. Там всё прошло спокойно, без эксцессов?..» Судя по всему, главная цель КГБ заключалась в том, чтобы сделать Чижа источником информации о рок-тусовке, тем самым «сексотом», о котором он вспоминал в своей «Демонстрации».

Надо признать, что интерес чекистов к рокерам имел свою логику. Всё началось в июне 1987 года, когда на концерте «Черного кофе» в горьковском Дворце спорта милиция устроила облаву на «металлистов» (возможно, спутав их аксессуары с нацистскими). Обиженные фэны провели демонстрацию протеста. Четыре сотни «металлюг» не перевернули ни одной машины и не разбили ни одной витрины, но не сумели избежать драки с гопниками. Вскоре в областной газете «Горьковский рабочий» появилась разгромная статья «Под знаменами “тяжелого металла”». Кого-то из «металлистов» выгнали с работы, кого-то исключили из учебного заведения.