Через два часа «Мазохизм» был записан. Даже в тех суровых условиях, когда отовсюду лезли шумы, качество звука на удивление вышло вполне приличным.

— Это по-настоящему хороший рок-н-ролльный альбом, — резюмирует Чиж, — когда человеку просто есть что сказать.

В феврале 1991-го горьковская «Ленсмена» поздравила на своих страницах земляка-эмигранта с юбилеем («Чижу — тридцатник!»), а в апреле сообщила еще одну хорошую новость: на Украине готовится к выходу пластинка «Буги-Харьков», первая совместная работа Сергея Чигракова с «Разными людьми». Планировалось, что диск будет отпечатан тиражом в 50 тысяч.

Осуществить этот проект помог старый знакомый «РЛ», директор харьковского магазина «Мелодия». На совещании в штаб-квартире фирмы «Аудио-Украина»[70] он порекомендовал земляков своему руководству, и вскоре «Разных людей» пригласили в Киев, чтобы записать их пластинку.

— Когда затеялась эта фишка, — вспоминает Чиж, — Сашка худо-бедно был живчик. Но когда пришла пора ехать, работать он уже не мог...

Неудачник — не тот, кому не выпал шанс. Настоящий неудачник — тот, кому шанс выпал, а он не сумел им воспользоваться. Исходя из этой концепции, коллектив решил, что для пластинки вполне хватит чижовских вещей. Преимущественно это были проверенные дзержинско-питерские хиты — «В старинном городе О.», «Хочу чаю», «Ассоль», «Глазами и душой», «Куры-гуси», «Моя перестройка, мама», «Я не хочу», «Мне не хватает свободы». Новых песен было всего три — «Буги-Харьков», «Дорогуша» и «Предпоследняя политика».

Работу над пластинкой Чиж вспоминает по-разному. Впервые альбом целиком состоял из его песен, и ему нравилось работать над ним. Тем не менее вскоре он столкнулся с творческим диктатом. Сказалась сила привычки: все аранжировки в «РЛ», начиная с 1987 года, делали Клим с Пашей. При этом каждый исходил из своего понимания того, «что такое хорошо и что такое плохо», и тянули друг друга в разные стороны. В этой жесткой борьбе рождались интересные обработки — настолько необычные, что делали группу, по общему мнению критиков, «яркой и самобытной».

С приходом Чижа дуэт аранжировщиков не стал полноправным трио. Тем более что «скромный клавишник» не пытался лезть со своим уставом в чужой монастырь. Но даже слепой бы заметил, что эксперименты Паши и Клима превращаются порой в бесконечное новаторство без продуктивности.

— Репетируешь-репетируешь песню, — вспоминает Чиж, — всё хорошо, уже можно брать и записывать. И вдруг слышишь: «А теперь давайте-ка взорвем!.. Давайте про этот вариант забудем и начнем совершенно в другом ритме, в другом ключе и чуть ли не в другой тональности...» Но так ведь можно взрывать до бесконечности! А суть, которая была изначально, она ушла. Когда слушаешь тот же Jethro Tull или Genesis, там всё звучит легко и логично. А у нас получался наш «совковый» арт-рок, который высосан из пальца.

Эта музыкальная «камасутра» продолжалась и во время работы над «Буги-Харьковом». Песня «Моя перестройка», например, была переделана до неузнаваемости. «Она просто как пластилин была, — говорит Чиж. — И в итоге первый вариант был самым кайфовым. Все остальные — просто говно».

Чиж не нашел в себе твердости, чтобы отстоять свои аранжировки: «Я лавировал, как мог. Музыкальными терминами сыпал: нет, ребята, давайте так не будем, потому что с точки зрения...» Но такая «деликатность» привела к тому, что он стал аккомпаниатором собственных песен (не самое лучшее амплуа для автора). Единственное, на чем он настоял, — записать в своей версии «Дорогушу». Один из одиннадцати треков.

— А все остальные песни были пластилиновыми, — говорит Чиж. — «Чё вы там, парни, хотели? Хорошо, давайте!»

Впрочем, конфликт всё равно случился. Но не с Пашей и Климом, а со студийным звукорежиссером.

— Стал я играть соло на аккордеоне в песне «Куры-гуси», — вспоминает Чиж, — и вдруг он заявляет, что тут должны быть, по его мнению, не такие ноты, а другие. Поначалу я был вежлив: «Нет, Володя, именно это я и хотел сыграть». Он: «Нет, эта нота здесь выпирает!» Ну, думаю, человек, наверное, врубается в то, что говорит. Начинаю общаться с ним на профессиональном языке: «Ну, она же разрешается счастливо, потому что эта нота повышенная, на третьей ступени...» — «Нет, я не могу это пропустить, потому что я должен под этим поставить свою подпись». Стоп, говорю, это моя песня, это я под ней ставлю свою подпись. К тебе вопрос один: хорошо ты записал или плохо? Он: «Нет, мне будет стыдно смотреть операторам в глаза». Видимо, своим знакомым, крутым киевским операторам... В общем, я психанул: «Ну меня на х**, забираю аккордеон, гитару и еду назад в Харьков. У него я писаться отказываюсь — напрочь, вообще и навсегда!..» Потом нас, правда, замирили.

Эта нервозная обстановка определила конечный результат. Тем более что Чиж даже не пытался контролировать процесс звукозаписи: «Я этого не умел, в “Разных людях” это делали Клим и Павел. А я — записал песню и записал. Дальше мне уже было неинтересно».

Неудивительно, что, прослушивая готовые треки, Чиж был разочарован качеством саунда: картонно-стеклянные барабаны, плескучие гитарки; гулкий, как из колодца, вокал. Примерно так записывали на советском ТВ в середине 1970-х. Но гораздо хуже было то, что чересчур сложные аранжировки «гасили» песни, они не попадали в нерв. Редкие удачи вроде «Предпоследней политики» и «Дорогуши» не спасали общей картины.

«Если бы пластинка вышла в свое время, возможно, судьба группы была бы иной», — считает Чернецкий. Но упущенная рыба всегда кажется китом. Работа над альбомом была закончена в апреле 1991-го, когда Советский Союз уже трещал по швам. Реалии так быстро сменяли друг друга, что в строчке «Моя страна превращается во взвод люберов» неактуальных «люберов» пришлось заменить на «дураков». А в «Перестройке» Чиж уже просил познакомить его не «со своим депутатом», а «со своим президентом».

Даже если бы диск появился, как и планировалось, в июле 1991-го, до развала СССР оставалось чуть больше месяца. А вместе с гибелью Империи теряли свою социальную остроту «Предпоследняя политика», «Моя перестройка, мама», «Я не хочу здесь больше жить».

Скверную роль в судьбе «Буги-Харькова» сыграло стечение обстоятельств — этот злой фактор постоянно преследовал «РЛ». Матрицу для печатания пластинок «Аудио-Украина» заказала в Болгарии. Туда отправили мастер-тэйп, и там он... бесследно исчез.

Наверное, только мистикой можно объяснить тот факт, что пластинки всех рок-групп, которые записывались на фирме «Аудио-Украина» до и после харьковчан, вышли в срок все до одной.

Пока «Разные люди» записывали «Буги-Харьков», Чернецкому пришел ответ из западногерманского города Мемминген. Клиника Рудольфа Пархоффера была готова принять его на лечение. Однако немцы предупредили: операция по эндопротезированию обойдется в 60 тысяч дойчемарок. По тогдашнему курсу — почти миллион рублей. Совершенно запредельная, невообразимая сумма. Представителю советского «среднего класса» понадобилось бы, откладывая всё до копейки, зарабатывать ее почти 300 лет.

Помощь, как ни странно, пришла с того же Запада. Однажды на пороге квартиры Чернецкого, словно булгаковский Воланд, появился иностранец в длинном, до пят, кашемировом пальто, роскошном шарфе и лайковых перчатках. Этим «барином» был Жоэль Бастинер, французский продюсер «Воплей Видоплясова». (Его хорошо знали наши рокеры: он свободно говорил по-русски, а главное, ему нравилось тусоваться в Советском Союзе.) Когда «Вопли» приехали на гастроли в Харьков, француза привезли к Чернецкому общие знакомые.