Но Быня упрямо не хотел сходить с накатанных рельсов. Его амбиции подогревали новые успехи советских «мастеров металлопроката». Тот же «Черный кофе» получил в мае 1988 года приглашение на престижный испанский фестиваль «San Issidro», где выступил в компании таких грандов рока, как Фрэнк Заппа, Джо Кокер и Стинг. Другой «металлический» флагман, «Ария», отправился в Берлин на фестиваль «Дни стены», где сыграл на «разогреве» у Майкла Джексона и Pink Floyd и заслужил аплодисменты почти 120 тысяч зрителей. Было ощущение, что ГПД-шники запаздывают, что удача проходит мимо.

Кроме того, Быню категорически не устраивала нищенская жизнь полупрофессионала. К тому времени администрация ДК смекнула, что на «металлическом» буме можно погреть руки, и сделала концерты «ГПД» платными. Входные билеты стоили копейки, но Дворец все равно снимал неплохую кассу. Из этой выручки каждому «продленщику» платили по 4 рубля за выступление. Быня считал, что это оскорбительно мало, — даже на «халтурах» (свадьбах, похоронах) дзержинские музыканты зарабатывали от 30 до 70 рублей. Потребовалось бы сыграть пару тысяч таких концертов, чтобы он смог купить фирменный «Fender», о котором мечтал (такая гитара стоила 2–3 тысячи рублей), и такие же фирменные «примочки» — бустер, флэнджер и квакер.

— Каждый день Быня приходил в подвал, — рассказывает Баринов, — и с десяти утра до шести вечера пилил на гитаре: что-то «снимал», разучивал. Это был его рабочий день. Никто не знал, на какие деньги он живет. Он и на нас наезжал: уходите с работы, занимайтесь только музыкой. В ответ мы начинали кричать: «Нам надо семьи кормить!»

Налицо был конфликт интересов, и его первой жертвой стал сам Быня.

— В конце концов он объявил бойкот, — говорит Баринов. — Приходим на репетицию, а Быни нет. Либо является, но без гитары. Когда он пропустил очередную сходку, мы посидели, репу почесали, поднялись на вахту ДК. Чиж набрал номер Стаса Буденного (он уже был у нас директором): «Позвони Быне, поздравь его с Новым годом и скажи, что он у нас больше не работает».

Стресс был сильным. На шкале негативных вибраций развод (а раскол группы можно приравнять именно к разводу) опережает даже смерть близкого человека. Клин вышибался клином: в тот же день, 29 декабря, Чиж решил записать сольный альбом «Глазами и Душой» — одиннадцать песен под гитару. Своеобразный сборник «Greatest hits».

— Уже не помню, с чего это вдруг я начал писать этот сольник. Наверное, для самоутверждения. Для себя, скорее всего. Помню, что записывался у Вовы Котова на кухне. Мы работали в одном ДК — он, Сашка Титов и я. Все однокурсники по музыкальному училищу. У Котова был магнитофон-бобинник. Мы приехали к нему после работы. Я записался в один заезд: просто сел с гитарой, Вовка поставил микрофон — и поехали. Песни две споешь, перекуришь. «Ну, давай дальше...» Если найти эту пленку, там в одном месте слышно, как Вовкина дочка дверью хлопает, кричит «Папа!», а на нее шикают: «Тихо! Тихо!..»

От мрачных мыслей его отвлек неугомонный Саша Гордеев. В январе 1989-го, накануне Рождества, он пригласил Чижа с Ольгой в Звановку, свою родную деревню в Донецкой области. Туда же подтянулись парни из Харькова.

— Всей гурьбой мы ходили на предсвяточные колядки, — рассказывает Чернецкий. — У Гордея в деревне куча родственников (там, в принципе, все кумовья), и в каждой хате нам накрывали такую «поляну»!.. Мы ужаснулись: водка и самогон не заканчивались.

Резким контрастом с этой рождественской идиллией было здоровье самого Сашки. Коленный сустав его правой ноги практически перестал разгибаться. Чтобы обуться, он был вынужден ложиться на кровать, и кто-то из парней помогал ему зашнуровать башмаки. «Меня это сильно поразило», — говорит Чиж.

Чуть позже, во время питерской сессии, эти эмоции передались в песне «Мне не хватает свободы». Зацепкой стал припев из песни «Потом», написанной Чернецким в 1988 году: «Я полную ванну воды наберу, / И, пока все на смене, / Я вскрою вены и скоро усну, / Я знаю точно, что никто не успеет...»

— Я знал наизусть весь Сашкин репертуар, — говорит Чиж. — И мимо этих строчек пройти было нельзя, они засели в памяти. И моя строчка «Лежа в теплой воде ванной комнаты, я борюсь с искушением лезвия» — это отсылка к Сашке. Как и другая: «Кто-то поможет надеть мне ботинки и подыграет на старой гитаре». «Мне не хватает свободы» была целиком посвящена Чернецкому и рассчитана на тех пацанов, которые врубались, о чем идет речь.

Эту песню Чиж написал на квартире Великосельского. Первый вариант не понравился, он скомкал листок и выбросил в мусорное ведро.

— У меня каждый раз так происходит. В темноте кажется: всё здорово. Включаешь свет — полное говно. Я знаю за собой эту штуку, поэтому посидел, остыл. Пошел набирать ванну. Пока вода набиралась, все-таки поднял, разгладил — нет, надо оставить. Взял гитару, наиграл какую-то «рыбу», спел — оказалось, не так уж и плохо.

После Звановки Чернецкий пригласил Чижа с Ольгой на свой день рождения. Днем раньше, 9 января, в Харьковском институте радиоэлектроники (ХИРЭ) должен был состояться концерт в фонд помощи пострадавшим от землетрясения в Армении. По знакомству туда «протолкнули» Чижа.

«Чиграков за кулисами ужасно волновался, — вспоминал Сергей Мясоедов, директор городского рок-клуба, — он не знал, как встретит его переполненный зал, к тому же он должен был выступать один... А когда Чиж начал петь, то просто поднял зал на ноги. Он начал с песни “Хочу чаю”, которая является его хитом, и всем сразу стало ясно, что это за уровень. Уже к третьему-четвертому номеру все повскакивали с мест и двинулись к сцене».

Мясоедов пробился через толпу, чтобы крикнуть: «Играй, сколько можешь!» — и Чиж выдал почти часовую программу с поразившей всех «Сенсимильей».

— Тогда уже вопил и бесновался весь зал, — вспоминает Ольга Чигракова, — а какой-то парень кричал: «Лапа! Не уезжай! Мы тебя любим! Оставайся в Харькове!..» Я сидела ужасно гордая.

В конце января украинские рокеры нанесли ответный визит. Индустриальные виды Дзержинска повлияли на них угнетающе: заводы, трубы, дымы всех цветов радуги, но еще сильнее было ощущение общей депрессивности, казалось, разлитой в самом воздухе.

— Страшновато было, — вспоминает Чернецкий. — Мы приехали утром, всё было миролюбиво. Но вечером начались странные передвижения: здесь надо идти этой дорогой, здесь — шагать быстро, чтобы никто не пристал. Из дома в дом — чуть ли не перебежками. Как там Чиж выжил, как его талант пробился... Не хочу никого обижать, но Дзержинск — это ужасный советский город.

На вокзале, уезжая, «Разные» предложили Чижу перебраться в Харьков. Собственно, разговор об этом был главной причиной их приезда.

— К тому времени, — говорит Чернецкий, — я уже практически не мог ходить. Жизнь коллектива замерла, поскольку мое будущее было туманно. А Чиж был человеком нашей группы крови. Его песни были написаны в одном ключе с нашими. Плюс прекрасный инструменталист. И, наконец, он мог бы заменить меня как вокалиста.

На это предложение Чиж ответил отказом: после ухода Быни группа еще не потеряла надежду выжить.

Вначале обескровленная «ГПД» пыталась сохраниться в прежнем штатном составе. «Продленщики» даже дали объявление в «Ленсмену» о вакансии лид-гитариста. Вскоре в Горьком был найден подходящий кандидат из группы «Ромашка». Но когда пришло время первых совместных репетиций, они узнали, что парень повесился, не оставив даже записки.