Впервые с такой беспощадною откровенностью царь бичевал сам себя, своего брата Константина, своих родителей, всех бывших учителей и наставников, дядек и кавалеров.
— Нас слишком много учили ремеслу властвования над другими, но ничего или почти ничего не открывали нам из самой великой науки, из науки о том, как человеку сохранить в себе человека и прожить жизнь, достойную христианина. За все беспорядочные и бесчисленные связи, доходившие нередко до грани необузданного распутства, которые мы имели в молодости, творец наказал нас: ни я, ни брат мой Константин Павлович не имеем детей, которых бы мы могли признать. И это самое тягостное, самое разрушительное для меня чувство. — Он опять потянулся к клетчатому платку. — Как жестоко наказали мы с ним сами себя. Что может быть мучительнее для чувствительного сердца — подозревать в том или ином ребенке своего сына или дочь и не иметь возможности признаться в своем отцовстве... Страшно... И такой грех лежит на мне и на брате моем Константине... Под бременем разных возложенных на меня обязанностей я изнемог... Я чувствую, ангелы мои, как силы мои ослабевают с каждым днем. Вам первым признаюсь я в этом, зная, что вы оба достойны державного доверия. Я приехал к вам в Красное Село и уединился с вами за этим столом с тем, чтобы объявить вам совершенно доверительно и в полнейшей тайне свое окончательное решение, от которого будет зависеть не только ваше и ваших детей будущее, но и дальнейшая судьба всего вверенного мне от бога государства... Выслушайте же меня с мужеством и спокойствием...
Александр вышел из-за стола, опустился на колени перед иконой, висевшей на стене, помолился, вернулся на свое место. Великий князь и княгиня молча наблюдали за приготовлением царя.
— В нашем веке деятельным государям, кроме многих других качеств, нужна крепкая физическая сила и безупречное здоровье для исполнения огромных и постоянных трудов, — заговорил царь. — Я таким здоровьем и такими силами, как сами видите, уже не обладаю. Чувствую, что скоро окончательно лишусь потребных сил, а без них я не смогу исполнять свой долг так, как я его разумею. Потому я нашел за благо, считая это своим священным долгом перед любезным отечеством и моими подданными, отречься от свыше мне врученной власти... Я решился на сей шаг не в день и не в два, мое решение бесповоротно...
Николай резко откинулся на спинку стула, удивленный таким неожиданным для него откровением. Великая княгиня заплакала. Большие навыкате глаза великого князя смотрели на сутуловатого царя с тем тревожным выражением, с каким человек, пребывающий в здравом разуме, смотрит на сумасшедшего.
— Вижу, вы оба поражены моей решимостью, — продолжал Александр. — Отнеситесь к этому с необходимым спокойствием и привыкните к мысли о том, что отрекусь от правления с той минуты, когда почувствую себя созревшим для сего акта. Престол после меня унаследуете вы, мой любезный брат.
— Государь, мы поражены как громом! — сразу перешел на скороговорку Николай Павлович. — Что подумает, что скажет обо мне цесаревич Константин?
— Государь, не делайте нас столь несчастными, — зарыдала великая княгиня.
— Я знаю, что бремя власти над другими — несчастье для истинного христианина, но господь свершенным им во спасение наше подвигом требует от нас жертвы, — проповеднически успокаивал царь смятенных собеседников своих. — Константин не станет для вас преградой к престолу. К тому же, по причине вам известной, он имеет природное отвращение к сему месту. Он решительно не хочет наследовать престол. И какой смысл Константину занимать престол? Он почти одних лет со мною и в тех же, как и я, безнадежных семейных обстоятельствах. Мы с ним оба похожи на то черное засохшее дерево, что стоит на поле, где мы нынче делали смотр учениям. Кстати, велите спилить это дерево, чтобы к следующему смотру его не было на том месте. Я и Константин видим на вас знак благодати божией — дарованного вам сына! Теперь есть кому продолжить царский род. Вы должны знать, что призываетесь свыше на сие достоинство, и вам надо привыкнуть к этой мысли!
Царь еще раз вышел из-за стола и опустился перед настенной иконой.
— Итак, будем считать, что первый и главный шаг мною исполнен согласно велению божию, — заключил он, вернувшись за стол.
Николай тер глаза батистовым платком. Великая княгиня, поплакав, скоро успокоилась.
— Господи, господи, — повторяла она, — не заслуживаем мы сего достоинства.
Александр кротко и ласково начал утешать их.
— Пока что все остается по-старому, как и было, но вы, ангелы мои, должны привыкать к будущности, для вас с этого дня неизбежной.
— Ваше величество, во мне нет ни сил, ни духу на такое великое дело, — возразил скороговоркой Николай. — Мои мысли не достигают дальше того, чтобы безупречно служить моему государю... Я совершенно не готов к принятию непосильного для меня бремени.
— Срок для такого переворота еще не настал и не так скоро настанет, но к неизбежности такого переворота надо постепенно приучать самих себя, — наставлял царь терпеливо и дружески.
— Но, государь, я воспитанием не приуготовлен к приятию державной тяжести, — еще торопливее заговорил Николай, будто стараясь оправдаться. — Учитель Ламсдорф, которого никак нельзя сравнить с мудрым Лагарпом, своей хворостиной не вооружил меня даже азбукой государствоправления, зато он превзошел всех дядек своей грубостью. Потому-то я в учении с детства видел одно принуждение и учился без всякой охоты. Вам известно, что успехов в учении я не оказывал и за это был наказываем телесно...
— Но в математике, артиллерии и особенно в инженерной науке, а также в тактике ты обнаружил немалые успехи, — заметил царь.
— Да, лишь одни военные науки занимали меня страстно, в них одних находил я утешение и приятное занятие. Отсюда и желание мое служить по инженерной части, — признался Николай. — У меня решительно нет никакого опыта в правлении и достаточного знакомства со светом. Я весьма благодарен моему благодетельному государю за то, что он дал мне счастие вступить в управление инженерной частию, а затем государю угодно было сделать мне милость — назначить меня командиром 2‑й бригады. Вот, по существу, и весь мой опыт, он слишком мал для того, чтобы принять на себя всю полноту державной власти. До назначения в бригаду все мое обучение государственному управлению ограничивалось ежедневным ожиданием в передней или секретарской комнате вашего величества.
Царь не согласился с доводами брата.
— О, друг мой Николай, я оказался в несравнимо более тяжелом положении при моем вступлении на престол: приняв державную власть, я нашел все дела в совершенном запущении, полное отсутствие всякого основного правила и элементарного порядка в ведении дел государственных. Я дивился тому, как не развалилось все наше государство, а для этого достаточно было незначительного толчка извне или изнутри. — Царь перечислил цлинный ряд страшных злоупотреблений властью, ошибок и упущений со стороны его отца на престоле. — При Екатерине в последние годы порядку хотя было и мало, но еще живы были привычки... Родитель наш с первого же дня своего восшествия на престол начал ломать, рушить, искоренять все, что было установлено до него, не заменяя оного ничем... И в несколько лет государство наше сделалось воплощением хаоса, беспорядка, беззакония. Вот что досталось мне от моего родителя... Я же оставлю вам государство, в котором многое мною сделано к его улучшению, в котором каждому государственному делу придано законное течение, вы примете из моих рук великое отечество с установленным повсюду порядком, и вам останется только удерживать установленное мною...
Серые глаза Николая будто подернуло ледком от рассказа царя, очевидно без всяких оговорок верившего в свои слова о законном течении всех дел в преуспевающем государстве. Николай слушал, не возражая, но под молчанием его скрывалось решительное несогласие с братом. На щеках у великого князя время от времени набухали желваки, они всегда появлялись, когда он кем-нибудь или чем-нибудь возмущался.
