Сухозанет поцеловал ручку у госпожи Тевяшовой, затем обратился к хозяину:

— Разрешите представить моих подчиненных господ офицеров конноартиллерийской роты.

Офицеры один за другим подходили к Тевяшову и его жене, а Сухозанет называл каждого по фамилии:

— Косовский...

— Миллер...

— Унгерн-Штенберг-первый...

— Унгерн-Штенберг-второй...

— Гордовский...

— Сливицкий...

— Буксгеведен...

— Штрик...

— Ососков...

— Марков...

— Мейндорф...

Каждый пожимал руку хозяину и целовал хозяйке руку. Наталья, Настасия, Верочка приятно были удивлены появлением таких интересных людей. В семье много говорилось о войне, об армии, о доблести солдат и офицеров, которые находились где-то далеко и увидеть которых не было никакой надежды. И вот вдруг эти герои во всей красоте и простоте своей стоят перед ними. Как тут не закружиться голове, как не влюбиться с первого взгляда в этих нарядно одетых усачей и юношей с бляхами на киверах! Девочки были вне себя от счастья, от встречи, которой не забыть всю жизнь.

— Судя по мундирам с золотыми петлицами на воротниках, по бляхам на киверах за отличия и серебряным трубам, я имею честь принимать героев Красного, Тарутина, Березины, Лейпцига и Кульма? — осведомился Тевяшов.

— Пыль всех дорог России и Европы, от Москвы до Парижа, осела на ступицах колес наших пушек, — витиевато ответил командир. — Мои орлы под командованием графа Чернышева прошли сквозь огонь всех сражений. После возвращения в Россию и по сей день пребываем в движении — были в Гродно, Слониме, Столовичах. В начале пятнадцатого года наша батарея вторично вместе с российскими войсками вступила в пределы Франции, в городе Вертю ждали высочайшего смотру. После смотра на возвратном пути побывали в Вильно, в Мценске, а теперь вот примаршировали к вам в Острогожский уезд.

— Очень вам рады! Очень рады! И надолго прибыли?

— Сие зависит от начальника штаба 1‑й армии.

— Места у нас на Донце и Дону поистине благодатные, но развлечений, признаться, маловато, — завел приличный разговор Тевяшов. — Сидим лето и зиму по своим именьям, словно отшельники по монастырям. А ведь армия скучать не любит, это я по себе знаю.

— Зачем нам монастырская тишина? — усмехнулся Сухозанет. — Музыка и хорошая песня — спутницы победоносного воинства, как говаривает наш квартирьер прапорщик Рылеев. Кстати, почему его не видно?

— Рылеев все еще занят квартирьерскими делами, — ответил Миллер, — заботится о нашем удобстве и приятностях...

Тевяшов пригласил офицеров в беседку над прудом, а сам пошел в дом, чтобы распорядиться об обеде для офицеров и всей роты, что расположилась на привал за оградой обширного сада.

Офицеры не хотели идти в беседку без юных хозяек к несказанной радости последних. Верочка, Наталия, Настасия нарвали диких и садовых цветов и на глазах у самих героев стали плести венки, чтобы наградить каждого витязя, — все они были безупречными витязями в полудетском воображении девочек. В тенистой беседке было шумно и весело, так что важные гуси и болтливые утки, отдыхавшие на берегу пруда, сошли в воду и отплыли на другую сторону.

Друг Рылеева Миллер столкнулся со Штриком и Буксгеведеном, попытавшимся напасть на отсутствующего квартирьера.

— Что за привычка у вас, господа, плохо говорить о людях в их отсутствие? И почему вы всегда недружелюбны к Рылееву?

Буксгеведен медленно, с ленцой ответил:

— Или вы не знаете ветреника Рылеева? Рылеев самый бесполезный и нерадивый офицер в нашей роте.

— Буксгеведен прав! — вмешался Штрик, узколицый, узкоплечий молодой человек. — Никакие увещевания не действуют на Рылеева.

— Чем вы это, Штрик, докажете? Чем? — горячился Миллер, уже дважды вызывавший Штрика на дуэль в результате подобных схваток.

— Я докажу, — явился Буксгеведен на подмогу другу. — Фрунтовую службу Рылеев презирает.

— И гарнизонную ненавидит! — поддакнул Гардовский, которого в роте прозвали застежкой, одинаково годной ко всем ботфортам.

На Гардовского пошел атакой Федор Унгерн-Штенберг:

— Гардовский, постыдитесь! Или вы были глухи и слепы и не видели и не слышали всех стараний Рылеева? В городе Вертю, когда наша батарея готовилась к высочайшему смотру, Рылеев успел составить несколько записок о способах и средствах дальнейшего улучшения всего дела армейской артиллерии. В этих записках он высказал всю правду, на что не всякий генерал отважится.

— А вы их читали? — язвительно спросил Штрик.

— Читал!

— И я читал! Я согласен с моим братом! — заступился за квартирьера Григорий Унгерн-Штенберг. — И не вина Рылеева, что его записки положили под сукно.

В спор вмешался толстяк Косовский:

— Рылеев подрядился на службу к вам, немцам, и потому для него в России все дурно, все надо изменить, а как изменить, того и сам не знает.

— Верно, верно, Косовский! — шумно одобрил Буксгеведен.

— Вместо службы в строю то болеет, то сочиняет какие-то триолеты, — не переставал язвить Штрик.

— А вы, Штрик, знаете, почему он пишет? Потому, что он умнее вас, ему есть что сказать, а вам сказать нечего! — повысил голос Федя Миллер.

— Как раз все наоборот, Миллер, кому есть что сказать, те молчат, а те, кому сказать нечего, те пишут, — отбивался Штрик.

— К вашему сведению, Миллер, все элегии нашего ротного пиита я, не читая, уничтожаю, — надменно сказал Буксгеведен.

— Когда-то варвары уничтожили великий Рим, но они от того не перестали быть варварами, — не сдавался Миллер.

К спорящим подошел Сухозанет, которого Тевяшов успел ознакомить с расположением покоев в двухэтажном городском доме с мезонином и двумя флигелями. Миллер, взволнованный спором, обратился к старшему командиру:

— Скажите, Иван Онуфриевич, когда наша батарея из Виленской губернии выступила в Орловскую и Рылеев был назначен на квартирьера, как он исполнял свои обязанности?

Сухозанет хитро улыбнулся, помедлив, ответил:

— Вы все тому нелицеприятные свидетели.

— Исполнял весьма добросовестно! — враз твердо сказали братья Унгерн-Штенберги.

Неприятели Рылеева промолчали. Один Штрик не унимался:

— Рылеев — скрытный человек. Гордый гений... Ха, ха... Вития! На сочинениях Державина помешался. Хочет быть вторым Державиным... Но слишком высоко метит...

Нежное, как у девушки, лицо Миллера покрылось румянцем, он угрожающе, хотя и без жестов и крика сказал:

— Желая вам добра, господин Штрик, я советую в словах и выражениях впредь быть осторожней, иначе ваше новоселье ознаменуется третьим с вами поединком. А вы, кстати, не в пример Рылееву, стреляете неважнецки как из пушки, так и из пистолета.

Миллер говорил правду — по меткости стрельбы из любого рода оружия никто в роте не мог поспорить с Рылеевым.

— Уж не думает ли Федя Маленький меня запугать?

Штрик встал, выпятив грудь. Поднялся и Миллер. Друг против друга стояли: ни дать ни взять два петуха.

— Прошу прекратить препирательства, господа! — строго прикрикнул Сухозанет. Оба молодых офицера сели на свои места.

— Во избежание подобных столкновений, — сказал Буксгеведен, — было бы полезно перевести прапорщика Рылеева — ради его же блага — в другой род службы.

— Не так-то просто... Три мои представления остались без последствий, — ответил Сухозанет.

— Почему же, Иван Онуфриевич?

— Инспектор артиллерии барон Меллер-Закомельский повелел оставить Рылеева при батарее, — ответил Сухозанет, пошевелив широкими плечами.

— Барон Меллер-Закомельский? Чем же ему угодил Рылеев? Уж не в родстве ли он? — загорелся любопытством Штрик. — И для чего оставить?

— Приказано следить за ним строго, с тем чтобы во временем сделать из него полезного человека, хотя бы для общества, ежели не для службы.

— И вы верите в такую возможность, Иван Онуфриевич? — криво улыбнулся Штрик.

— Приходится верить.