И вышла, было, Наталья Платова, замахала платочком, зачастила:

Да на этом и стало дело — не отыскалась партнерша для Натальи.

Чуть погодя всех в клуб пригласили — вот когда он до краев наполнился!.. На сцене одиноко стоял длинный стол. Стоял, президиума дожидался. И когда его выкатали (без деда не обошлось), лебяженцы увидели за столом — нет, не секретаря райкома Болтовских, которого знали в Лебяжьем, а другого — в гимнастерке, лобастого, с тяжелыми, глубоко посаженными, глазами, лет тридцати пяти на вид.

Ждали отчета председателя, а тот, чисто выбритый, непривычно выглаженный, вышел на край сцены и предоставил слово секретарю райкома. Сам сел и безучастно уставился на неровные ряды знакомых лиц, как будто и не различал их вовсе.

Болтовских же встал над трибуной и ровным голосом объявил, что настала пора заменять председателя, что райком партии рекомендует нового — Басова Андрея Платоновича (Болтовских кивнул на «чужака» в гимнастерке), на место старого — Панферова Нефеда Савельевича…

Но даже после троекратного секретарского «Прошу голосовать!» ни одна рука не поднялась кверху, — не кого-нибудь — самого Панферова смещали, к которому привыкли и которого знали, что отца родного.

И когда Болтовских сказал: «Значит, единогласно!» и сел, с задних рядов бригадир наш строительный, Ваня Ушков, крикнул:

— Не согласны сымать! Пущай руководит Савельич!

— По какой такой надобности? — поддержал Ушкова еще чей-то голос.

Галдеж не начался исподволь, а грохнул — и видел, как побелело лицо у Панферова, как туго сцепил он губы, — видимо, все происходящее показалось ему ненужным, похожим на спектакль, с ним в главной роли.

Вот тут-то и встал Басов. Он вышел из-за стола — этакая громадина в хромовых сапогах, в галифе, подчеркивая ими кривизну ног. Подождал, пока стихли, а потом начал говорить, сперва ровно, затем, распаляясь, зачастил так, словно кипяток с блюдечка прихлебывал:

— …Я знаю, каждый имеет право высказать свое мнение, на то оно и общее собрание, и мы дали бы вам такую возможность, но коль не хотите, коль порядок забыли — стало быть, себя не уважаете, стало быть, послушайте меня… Я вам сразу скажу, что не котом в мешке сюда доставлен, а по собственному желанию, по доброй воле, то есть…

Он замолчал на какой-то момент — тишина стала еще устойчивей. Лебяженцы, вроде бы пристыженные, виновато опустили головы, а Басов уже властным, не допускающим сомнений голосом продолжил:

— И пришел я к вам не на готовое, а к разбитому корыту… Это точно! Тут ума много не надо, тут двух часов хватит, чтоб увидеть и фермы ваши без крыш и кормов, и жиденькую озимь… Кстати, на телеграфных столбах по всей деревне прибиты хорошие железные щиты, с так называемой «райской жизнью», наглядной агитацией, значит… Я тут прикинул — вышло, что если щиты эти сорвать и пустить в дело — на добрую крышу коровнику хватит! Или не так?

— Ты за себя скажи, а за опчество неча распинацца! — крикнул Ваня Ушков, задрав заросший редкой щетиной подбородок, всем своим петушиным, взъерошенным видом показывая, что пробил его час и что сейчас надо сбить «чужака» с толку. — Мы тут тожи-ить прикинули и порешили, дорогой товарищ, што опчество винить неча, мы в председателях не ходили, наше дело работать, как начальство прикажет, а его, слава богу, начальства-то, окромя Савельича, полтора десятка наберецца, энтих, што выписаны из городу, ученых то ись…

Притихшее было собрание загудело снова — Басов шире расставил ноги и поднял руки, требуя тишины. Ждал совсем мало — гул захлебнулся так же, как и вспыхнул.

— …Скажу и за себя!.. Но попозже… А вам, товарищ… Как вас зовут?

— Ушков мы! — оправил Ваня рубаху. — Бригадир строительной, значицца…

— Тем позорней, товарищ Ушков, вам, не только как бригадиру, но и как члену хозяйства, давно бы надобно знать, что в колхозе не приказывают — у каждого своя голова на плечах… Но поскольку вы привыкли жить по указке, поскольку за восьмичасовым рабочим днем погнались прежде времени, боковушничать привыкли, — придется поначалу денек-то растянуть… Как говорится, кому лето красное, а нам секунды считать! И понимайте как хотите, приказ это или нет, но мне думается, что своим умом дойдете, отчего у вас весной в ремонтных мастерских самый разгар той работы, которую еще в январе надо было сделать, и отчего у вас надои козьи…

— Так ведь посдавали коров-то, других догоняючи!..

Собрание загоготало. Краешком рта улыбнулся и Басов, потом пристально поглядел на деда и спросил:

— Может, вы нам и побольше скажете?

Болтовских недовольно поморщился, хотел, видимо, что-то сказать, но дед опередил его:

— Скажу!

И когда сел Басов, Афанасий Лукич сутуло поднялся, выбрался из-за стола и, точно стряхивая с себя излишний груз, посмотрел на ряды знакомых лиц; люди затихли под его взглядом.

— Я тожить прошу слова! — крикнул Ваня Ушков.

— Погоди, говорун! — остановил дед Ушкова. — Сперва я скажу, а уж опосля, без гамуза, каждый могет… — Он откашлялся, устроился за столом поудобней. — Я не об том хочу сказать, об чем тут новый председатель докладывал, и не об том, чего знаю, как председатель ревкомиссии нашей… Тут дело ясное, а главное, ему, новому человеку, со свежего глазу оч-чень даже правильно видные все грехи наши… Дак вот, дорогие земляки и землячки!.. Вы тут расшумелись попервам, мол, не надо Нефеда Савельича ослобонять, пущай, мол, дале колхоз в коммунизму ведет… Ясное дело, туда мы так и эдак прибудем со всеми вместе, но голышком-то нам неловко будет с другими за обчий, богатый стол садицца!.. Я понимаю так, что коммунизм — это крепкий улей, как у пчел, и иттить туды надоть со взятком, а с пустыми руками — неча!

Дед замолчал. Басов что-то черкнул в записной книжке, вырвал листок и передал его Панферову, сидевшему с краю стола.

Афанасий же Лукич тяжело вздохнул и продолжил:

— И жалеть Савельича тоже неча — не на погост его выпроваживаем, он ишшо долго жить будет!.. И всчет нового человека из району, председателя то исть, так скажу: он не виноват, всчет разбитого корыта, а виноваты мы… И посколь он коммунист и, надо думать, грамотный коммунист — пущай берецца за дело и выполняет его до конца!.. А Панферыч что ж… Постоял, и хватит, надоть теперя другому пробу сделать, потому как время того требует…

— Не согласны! — бухнул Ваня Ушков и растерянно замолчал, часто моргая и оглядываясь в ожидании поддержки.

— С чем не согласны, товарищ Ушков? — резко переспросил Басов.

— Оставить Савельича с головой! — выдохнул Ваня, напрягаясь в лице. — По душе он нам!

— Кто будет выступать, прошу сюда, к столу! — зло оборвал Болтовских. — Продолжайте, товарищ Отаров!

— Я кончил, — тихо сказал дед и уселся.

Басов поднялся снова, с уважением поглядел в сторону деда и обратился к народу:

— Ну, так кто будет говорить?

Люди молчали, кое-кто робко потребовал перекура, но Басов ответил, что время позднее, что пока дело не сдвинется с места — никаких перекуров!

…Когда же предоставили слово Панферову, он встал зелено-бледный, вытер платком влажную шею и жалко улыбнулся:

— Об чем говорить?.. Я теперь — бывший… А виноват в чем — отвечу!

…Вечером дед много курил, весело подмигивал мне, приговаривая: «Служивый!», а когда я собрался в клуб (меня ждала Ленка), он спросил:

— А ты, стало быть, конца собрания не дождался?

— Ты-то откуда знаешь?!

— Да уж знаю… Я ить видал тебя с Лавровой девкой у дверей, до самого конца почти стояли-то вы, а? Може, вы супротив Басова?.. Хоша, чего уж… Ломоть отрезанный ты теперя. — Он вдруг тяжело сел на скамью у стены и сказал каким-то ломким и оттого чужим голосом: — Ты хушь пиши, Едуард, оттеля дедушке-то свому, а?.. А може, посля армии домой махнешь? Жизнь-то какая затевается! Басов подсчитал ноне — вышло, што через два года мы в мильенеры сиганем! Дак пиши, а?..