Леон относится к мальчику, как к родному сыну. Нет, он не примерный папочка и не сюсюкается с ним, но все его эмоции и чувства читаются в глубине холодных глаз, где стремительно тает огромный айсберг.

– Да, домой пора бы, – шепчу с сожалением. Я бы погуляла ещё, но только вечером, не по этой жаре. Может, как-нибудь потом, а сейчас нас ждёт просторная квартира с кондиционером и ужин… С обедом мы сегодня что-то припозднились. – Пойдёмте, только по пути в магазин заскочить надо. Овощи закончились.

Встаю и инстинктивно хватаюсь за ручку коляски. Новак накрывает мою ладонь, ласково убирая её.

– Меняемся, – усмехается, занимая моё место у коляски. – А то я начинаю наглеть и отлынивать от отцовства.

Уголки губ сами летят вверх. Мы отдаляемся от лавочки и не спеша идём по асфальтированной дорожке, ведущей на выход из парка. Джека приходится посадить на поводок, чтобы он не ринулся за чужой игрушкой. Помимо нас здесь много собачников со своими питомцами.

– М, а мне казалось, ты неплохо справляешься, гуляя с Полей, – делаю маленький намёк на то, что с отцовством у него всё прекрасно.

– А мне кажется, ты хочешь меня убить за то, что я забираю у тебя дочь, – кидает колкую фразу, напоминая мне вчерашний разговор, от которого лёгкие начинает непроизвольно жечь. Точнее, причина в том поцелуе, что случился после диалога.

– Нет, – хмыкаю, опустив взгляд на своё сокровище. – Попытайся забрать, моя девочка всё равно будет с мамой. Да, радость моя?

Ловлю её за крохотную ладошку. Ах, вся в песке!

– Дя, – довольно кивает, бодро топая по дорожке. – И папой.

В этот момент смотрит на Новака, поглядывающего то на Матвея, попивающего смесь, то на нас. Мужчина в недоумении косится на меня. А я пожимаю плечами.

– Папой? – издаю нервный смешок.

– У кадой ма есь па, – словно цитируя кого-то, произносит малышка.

«Кого-то»…

До меня не сразу доходит, что это – мои слова. Однажды, в этом же парке, ко мне подбежала Поля. Спросила, кто такой «папа». И я, не придумав ничего умнее, сказала, что у каждой мамы есть папа, но я его ещё не нашла…

– Насёйся! – продолжает размышлять, разблокировав в моей голове воспоминания. Я уже забыла об этом! А она – нет! Порой я удивляюсь мышлению моего ребёнка. Слишком умная для своих лет… Но оно и понятно. Что моя мамуля, что бабуля носились с ней каждый день, занимаясь и уделяя ей всё свободное время.

– О чём она? – Леон хмурит брови. – Её отец здесь?

Он озирается вокруг, будто разыскивая его. И я напрягаюсь, поскольку замечаю побелевшие костяшки мужчины на ручке коляски и его зоркий взгляд.

– Да нет, – мягко улыбаюсь. Рука сама ложится на его плечо, успокаивая. Погладила бы его, да поводок мешает. – Потом как-нибудь расскажу тебе.

Он немного остывает. Странно, что так остро реагирует на тему, связанную с отцом Поли.

Думаю об этом – и опять тревога появляется.

Трусиха ты, Ника, трусиха.

***

По пути домой заходим в магазин. Покупаем овощи, фрукты. И моя девочка соблазняется на вредные сладости. Мне не жалко, но сегодня у неё просыпается желание взять то, что ей нельзя.

Тычет на шоколадку с карамелью.

– Мозя?

Смотрю в корзинку, где уже лежат разные вкусности.

– Солнышко, давай не будем много сладкого есть? Зубкам вредно.

Кроме того, Полю может обсыпать. А потом истерика… Было такое уже, было. И чесаться начинала.

Она вздыхает, идёт по отделам дальше. Цепляется за пачку сосисок, до которых дотягивается.

– А ета?

– А от этого у тебя животик пучит…

Потом на горшке полчаса сидит. Но последнюю фразу я не произношу вслух, потому что она остро реагирует на слово «горшок». Сразу после него хочет в туалет.

Опять тяжело вздыхает, показывая на клубничный молочный коктейль.

– Это можно, – решаю сжалиться над ней

Из магазина выходим с двумя пакетами продуктов. Откуда это всё – не пойму. Леон сам выкладывал покупки на ленту и оплачивал, пока мы с Полей и Мотей бегали в туалет. Джек же терпеливо ждал нас у входа.

Придя домой, быстро купаю Пуговку, переодеваю – и спешу на кухню готовить. Разбираю пакеты, часть продуктов пряча в холодильник, а что-то оставляя на столе для будущего ужина. Нахожу даже то, что запретила брать Поле! Та самая шоколадка, сосиски.

Как раз на кухню заходит Леон с Матвеем на руках. Мальчик тоже после душа, чистенький, с растрёпанными волосами.

– Это ты взял? – прищурившись, взмахиваю перед Новаком шоколадкой.

– Ага, – ни капли не раскаиваясь, кивает и делает вид, что изучает продукты.

– Я же ей не просто так запрещаю. Много сладкого – вредно. А мы и так набрали. Зубки жалко!

– Поменяются, – пожимает плечами. – На крайний случай, протезы в будущем никто не отменял. Есть деньги – нет проблем.

Как у него всё просто!

– А желудок?

– Таблетку выпьет.

– Сыпь!

– Да пусть. Всё равно никто не видит, дома сидит.

– Ага, а если сосиски съест, то пусть на горшке посидит. Жалко, что ли?

– Молодец, – довольно улыбается, с гордостью похлопывая меня по макушке. – Быстро поняла.

Хочется заурчать от неожиданной похвалы. Хоть и по такому дурацкому поводу. Да что со мной такое?!

Благо, Новак отвлекается на телефон, и моё секундное помешательство быстро проходит.

– Да? Слушаю.

Блин, он же из-за нас сегодня на работу не пошёл. Думаю об этом – и Леон вмиг становится серьёзным. Что-то случилось?

– Нет, не видел. Не до этого было. Что там? – на секунду его взгляд летит на меня. Встревоженный. Но мигом меняется, спрятав свою маленькую слабость.

Леон застывает, внимательно слушая собеседника и сжимая пальцами телефон. Матвей начинает крутиться, просится на пол. А Новак не реагирует.

Что-то случилось. Чувствую. Вижу по его лицу.

– Я понял, – разрушает паузу и детский лепет грубыми интонациями. – Встретимся через два часа. Надо малого уложить, с ужином помочь, и приеду.

Пытается подавить напряжённую атмосферу, но не тут-то было.

Сбрасывает звонок, продолжая невозмутимо копаться в пакетах. Находит морковку, которую взял себе на время просмотра кино вместо попкорна или чипсов.

– Что там? – интересуюсь, оставляя продукты.

– По работе, – чеканит коротко. Не распространяется, и это напрягает.

Сердце начинает давить, а нехорошее предчувствие так и дышит в затылок.

– Ты мне сейчас лжёшь.

– С чего ты взяла?

– Леон Новак, я жила с тобой два года и знаю тебя наизусть. Ты мне врёшь. Что-то случилось.

На меня накатывает раздражение, и я упираю руки в бока.

– Ничего серьёзного.

– Правда? – спрашиваю с вызовом. – А если я сейчас открою новости?

Игнорирует мою фразу, продолжая с показным интересом разглядывать пакет с морковью.

– Леон, – говорю с нажимом. Тянусь к сумочке, в которой лежит мой телефон. А он только вздыхает, отпуская Матвея на пол. Выпрямляется, откладывает упаковку в сторону и упирается ладонями в стеклянный стол.

– Тот мужик, – вдруг произносит, вызывая первый же вопрос – какой мужик? – Мерзкий боксёр, что клеился к тебе в туалете. Денис Ворохов.

– И которого ты избил? – дыхание перехватывает, и я начинаю волноваться ещё сильнее.

– Один раз ударил. Не преувеличивай.

– И что там? Он подал заявление в полицию? – игнорирую его.

– Нет, – бросает уверенно. Я хочу схватиться за колющее сердце, выдохнуть. Но не успеваю. – Всего лишь публично вызывает на бой.

– Что-о? – таращу глаза, ожидая чего угодно, но только не этого. – Как это понимать?

– Прямо. Вчера вечером, побитый, он дал интервью спортивному каналу, заявив, что просто так это не оставит. Поэтому вызывает меня на бой.

Для меня слышать подобное – дикость. Неужели у них так принято?

– За какой-то удар по лицу? – спрашиваю в недоумении. Выражение лица Леона не меняется, но я замечаю, как дёргается уголок его губ.