— Мы что-то очень однобоко вопрос рассматриваем, а кроме Америки есть еще и Британия, и та же Италия, в которой американцы уже несколько военных баз организовали, и Греция…
— Но вы же сами задачи нам нарезали, — ответил Петляков с легкой улыбкой на губах, — Европу отдали на откуп товарищу Мясищеву, и он, насколько я знаю, уже готов приличные манеры европейцам преподать.
— Почти готов, — добавил Мясищев, — планеры трех опытных машин уже построены, все приборы поставлены… ждем двигателей. Но Павел Соловьев, насколько мне известно, сроки еще не срывал, так что весной следующего года приглашаю вас на летные испытания.
— Следующей весной, говорите… А как идут дела в вашем проекте самолета-снаряда?
— Мы уже согласовали с товарищем Челомеем общую компоновочную схему, пришли к выводу, что она требуемым тактико-техническим параметрам должна удовлетворять…
— То есть это вы пришли к такому выводу? — решил уточнить Сталин.
— Да, а товарищ Келдыш наши расчеты проверил. Уточнил некоторые моменты… в целом должны уложиться. И даже есть предварительные оценки сроков выполнения работ по проекту. Есть, правда, определенные узкие моменты…
— Какие?
— Товарищ Глушко из ОКБ-456 готов приступить к разработке нужного для ускорителей двигателей, но…
— Ему нужно постановление?
— Постановление было бы тоже неплохо, но ему гораздо нужнее сейчас кирпич и цемент. А так же стекло, трубы, прочие стройматериалы…
— А какое это имеет отношение…
— Глушко, как и всем прочим предприятиям наших отраслей, дали право набирать нужных специалистов. И даже найти таких специалистов теперь не очень трудно, но, поскольку их просто селить некуда, он их на работу пригласить просто не в состоянии. У него, насколько мне известно, даже в общежитиях инженеры по четыре-шесть человек в комнате живут.
— А откуда вы об это-то знаете? Это ведь даже министерство другое.
— Проблема-то общая, у нас почти у всех то же самое творится. Вот за обедом как-то и делились наболевшим. Нас, конечно, полегче, мы с Валентином Петровичем даже кирпичом поделиться можем…
— И цементом, — добавил сидевший до этого молча Шахурин, — и оборудованием сантехническим… по мелочи. Но вот остальное…
— Я понял, — прокомментировал ответ министра Сталин, — мы этот вопрос продумаем. Позже… скоро. А совещание на этом, думаю, можно на сегодня закончить…
Когда почти все разошлись, Иосиф Виссарионович спросил у Берии:
— Лаврентий, насколько их сегодняшние обещания осуществимы? И насколько их запросы обоснованы, ты можешь в ближайшее время уточнить?
— Уже уточнил. Если сегодня дать Глушко возможность строить жилье, то через год, точнее следующим летом, он сможет приступить к разработке нужного Челомею ракетного двигателя. То есть к подготовке уже рабочих чертежей, составления детального проекта — а еще через пару лет мотор он, конечно, сделает. Но не раньше, все же набирать-то он будет молодежь, выпускников институтов, которым еще работе учиться и учиться.
— Хм… а кроме как Глушко новые сотрудники никому не нужны? И откуда Шахурин кирпич возьмет?
— Не Шахурин, а именно что Мясищев… и Челомей: у них в подсобных хозяйствах кирпичные заводики вовсю уже второй год работают. То есть они почти у всех предприятий МАПа работают, просто в Химки кирпич не из Казани же или из Воронежа везти. Кстати… забавный такой факт: авиаторы кирпич глиняный в основном делают и довольно много такого, который они «прессованным» называют, а наши атомные предприятия на силикатном сосредоточились.
— Это как? Что значит «сосредоточились»? Вместо бомбы кирпич производят?
— С бомбами все в порядке, там на посторонние дела не отвлекаются. В Электростали своими силами, на субботниках в основном, печь поставили для металлолома: сталь, конечно, паршивая получается, но в Подольске из этого хренового железа делают — тоже на субботниках — автоклавы для выпуска силикатного кирпича. В Мытищах на кирпичном, на третьем кирпичном, уже девять таких поставили — и в сутки штампуют полмиллиона штук, и из мытищинского кирпича сейчас даже в Москве больше половины домов строится. Делали бы и больше, но вывозить продукцию с завода не успевают… Кстати, прессы для его формовки как раз у Челомея сделали: у него с гидравликой на опытном заводе дело туго поставлено.
— Я думаю, что не дело, когда атомные заводы кирпичом занимаются… надо эти все заводы в соответствующие министерства передать. Не кирпичные, а…
— Заводы для выпуска оборудования еще построить нужно, а на это того же кирпича много требуется. И опять же: люди там сверхурочно работают, без сверхурочной зарплаты — но для себя. То есть не только для себя, но отбирать у них возможность быстро улучшить жилищные условия…
— Не будет никто отбирать, и сверхурочные им все же стоит платить. Пока — пока эти нужные заводы не выстроим. У нас вся страна живет в исключительно стесненных условиях, и если мы не позаботимся о том, чтобы люди увидели — своими глазами увидели — что это явление временное…
— Увидят. В Госплане строительство заводов стройматериалов на два следующих года уже в деталях расписано, МАП, Средмаш и МОМ оборудования для них изготавливать уже может… какое-то количество, но хоть так. Надо бы Госплану указать, что нам стекла оконного остро не хватает…
— У нас всего не хватает, причем остро. Кстати, а все эти заводы кирпичные — они чем топятся-то?
— С электростанциями у нас получше стало, а на газомоторных моторы уже поизносились… до полной непригодности. Но газовые установки — они еще лет сто проработают… ну, пятьдесят, и их никто пока с топливом не ограничивал. Газом и топят.
— Тогда… ладно. Я с тобой еще насчет Украины кое-что обсудить хотел…
— А чего тут обсуждать-то? Я свое мнение уже высказал и менять его не собираюсь. Патоличев…
— Уверен, что справится?
— Придется справиться, больше-то некого… Справится — он уже с обстановкой в республике неплохо знаком, а мы, если потребуется, поможем. Только думаю, что не потребуется…
Капитан Волюшенко — то есть уже капитан в отставке — был в целом судьбой доволен. Ну, отсидел два года в лагере за сдачу в плен, так не расстреляли же. И даже обычных «десяти без права» не дали: наверное, не получилось у НКВДшников выяснить, чем занимался товарищ Волюшенко в плену. И не получится теперь, не получится просто потому, что какое дело МГБшникам до рядового летчика Благовещенского авиаотряда? Не самого плохого летчика — ведь плохому вряд ли дадут новенькую машину. Причем машину, которую в серию только собираются запустить — и именно ему, летчику Волюшенко, предстоит в запуске машины поучаствовать. Немножко, не высовываясь…
А полковник Макаров — действующий полковник, хотя и приехал он сюда в штатском — имел несколько иное мнение. И был он весьма зол, поскольку четыре месяца ему, сорокапятилетнему мужчине, почти четыре месяца пришлось учиться управлять этим «летающим антиквариатом». Теоретически он теперь мог самолет даже посадить без особого риска, но это только в крайнем случае — а такой случай планом не предусматривался. Так что он уже неделю спокойно сидел в правом кресле в кабине этого неуклюжего самолета и вел с командиром обычные «мужские разговоры»: про баб в основном, немножко про войну — но совсем немножко: ведь по легенде «старший лейтенант» почти всю войну провел в тылу, летая на Ще-2, а до этого — вторым пилотом на «Дугласе». Но неделя прошла — и в очередном рейсе из Хабаровска на борт взяли высокопоставленного пассажира. А еще — перед тем, как пассажир вошел в самолет — на борт погрузили большой деревянный ящик.
Примерно через час после взлета командир судна обратился к помощнику:
— Слава, что-то мне не очень хорошо… возьми управление… и давай лучше в Хабаровск вернемся…
— Не волнуйся, все сделаю правильно.
Полковник — которого звали совсем не Слава — выглянул в салон: гость, как ему и полагалось, мирно спал. Тогда он, выглянув в окно и убедившись, что внизу уже проплывает Малый Хинган, закрепил штурвал извлеченной из рукава летной куртки приспособой, открыл валяющийся в салоне ящик. На то, чтобы вытащить из ящика тело и усадить его в правое кресло у него ушло буквально пара минут, все же мастерство не пропьешь. Затем он надел так же спрятанный в ящике парашют… неприятно, конечно — но при работе в СМЕРШе приходилось и менее приятные вещи использовать. Открыл дверь, выкинул за борт ящик, не спеша вернулся в кабину, снял приспособу со штурвала, уменьшил газ… Еще раз огляделся — и вышел в открытую дверь. По уверениям специалистов, самолет свалится минут через пять-десять, а если не свалится, то на малом газу опустится и в какую-нибудь гору врежется. И у оставшихся в самолете шансов на выживание будет крайне немного. А если кто-то и выживет, то за этим проследят уже другие люди: товарищ Абакумов подобными делами занимался исключительно аккуратно.
