В свой сборочный цех Толик Корзун вошел с рассветом. Это было конечно, безобразно поздно, но его еще с проходной мастер послал в инструментальный за новыми ключами, а там, как и всегда, здоровенная очередь была: завод-то огромный и всем инструмент нужен. Так что в родной цех Толик вошел уже в начале десятого: все же в декабре солнышко встает не рано. Да и солнышко не каждый день сквозь тучи проглядывает — но сегодня лучи восходящего солнца буквально ворвались в свежевымытые окна: девчонки перед Новым годом расстарались и их вымыли. Не со скуки, и не потому, что им делать было нечего: электричества всегда не хватало и руководство решило слегка сэкономить на освещении в цеху.

Шел Толик не спеша: все же один инструментальный ящике весил пуда два — а тащил их парень сразу два и бежать с ними было… несколько трудновато. Хорошо еще, что баба Варя — бессменная вахтерша цеха — его в окошко увидела и дверь открыла. Шагал по цеху парень не очень медленно (чтобы побыстрее от груза избавиться) и даже как-то величаво — а как иначе-то шагать с двумя двухпудовыми ящиками в руках? И вдруг он увидел то, что увидеть вообще не ожидал: в лучах солнца порхала бабочка. Толик еще подумал, что наверное ее притащили сюда вместе с кучей хвороста, который вчера притащили в каморку бабе Варе: она еще с осени тут, в цеху, и жила поскольку в ее домике на окраине города теперь жили и успевшие эвакуироваться родственники из Белоруссии, а в цеху было все же холодновато. Но долго размышлять ему не удалось: засмотревшись на внезапную бабочку парень ступил ногой мимо покрывавшего пол цеха деревянного настила и почти упал. То есть сам упал все же почти, а вот один из ящиков с инструментом упал уже конкретно, причем прямо в коробку, в которой со сварочного участка притащили к конвейеру выхлопные патрубки. И, судя по тому, как громко и визгливо Маруська Свирина стала звать мастера, упал ящик не очень удачно.

Сменный мастер, Савелий Петрович, на фронт не попал потому что еще в молодости лишился двух пальцев на правой руке, а в военкомате ему сказали, что стрелять безымянным пальцем уставы не позволяют. Поэтому был обижен и на военкомат, и вообще на весь белый свет — и несмотря на то, что в цеху больше половины рабочих были еще совершенно несовершеннолетними, в выражениях не стеснялся. Настолько не стеснялся, что у Толика даже зубы заныли, когда мастер подбежал к участку — но ожидания его не оправдались: увидев сломанный патрубок, Петрович заорал еще громче Маруськи:

— Какая сука патрубки эти варила? — а откликнувшуюся на крик тетку Филипповну он назвал не по имени и даже не по профессии, а… если в детали не вдаваться, то женщиной, но как-то очень частично и с ушами:

— Ты чего, (упомянутое обращение), творишь, (упоминание профессии, но не «сварщица») подзаборная? Ты же патрубки пережгла!

— Но ведь, пока Малыш свои железяки сверху не уронил, они целыми были?

— Да ты… да тебя… тебе за вредительство пули мало! Ведь патрубок-то минут через пять прогорит, и выхлоп с цилиндра куда пойдет? Если мотор этот на пикировщик поставят, то отсюда струя выхлопа прямо на тягу элерона бить будет! Все патрубки перепроверить, я тебя… (на этот раз очередной эпитет Петрович, глубоко вздохнув, в себе удержал) я от работы отстраняю!

— Угомонись, Петрович, на участке кроме меня сейчас вообще никого не осталось. Некому больше ни варить, ни проверять. Давай я их и перепроверю все, а ты лучше мне сменщика подыщи или хоть подручного найди не криворукого: я уже третьи сутки одна на участке. Без твоей пули скоро сдохну, а кто варить будет?

— Ты это, извини… сейчас подыщу кого-нибудь. И отдохни чуток, у нас патрубков-то запас какой-никакой есть? Малыш (так в цеху почти все к Толику обращались — а как еще называть парня за метр-восемьдесят, способного в свои пятнадцать от инструменталки до сборочного без передыха припереть пару двухпудовых ящиков?), ты это… проверь пока патрубки, киянкой проверь, только… ладно, Филипповна тебе покажет. А за то, что брак обнаружил, я попробую тебе премию устроить, доппаек сегодня или завтра организую. И всё, расходитесь все, работа стоит!

Владимир Михайлович немного нервничал: Алексей Иванович попросил его вернуться сегодня же, причем — и он это дважды в разговоре подчеркнул — обязательно до шести вечера, а лучше вообще к пяти. Технически это было нетрудно — однако, как сообщил диспетчер, экипаж дежурного Ли-2 вернется из города не раньше трех, а лететь-то на нем больше трех часов. Впрочем, вариант долететь с меньшими удобствами, но за полтора часа его вполне устроил. И теперь он просто ходил рядом с начальником перегонной команды, ожидая, когда машина будет готова.

Сильно недоумевая ожидал: все четыре готовые к перегону машины стояли на месте, просто молотя воздух винтами, вот уже с полчаса наверное молотя. А затем случилось и вовсе неожиданное: машины стали по очереди глушить моторы, а странная парочка — маленькая, укутанная женщина и здоровенный парень, одетый в какой-то замызганный бушлат, стали раскапотировать моторы. После чего парень полез куда-то внутрь и оттуда раздались мерные гулкие удары.

— Вы, товарищ гражданский, не волнуйтесь: это с моторного бригада, у них какие-то проблемы небольшие были, они сейчас дополнительную проверку проводят.

— Кувалдой? — удивился Владимир Михайлович. — Если такой мужик по мотору кувалдой…

— Нет, киянкой резиновой. Да вы не беспокойтесь, они дело свое знают. Сейчас проверят — и полетите. А ждали потому, что проверять им надо на горячем моторе… я чего спросить-то хотел: может, пока они моторы проверяют, вам тулуп принести?

На гражданского майор смотрел с плохо скрываемой жалостью: на улице мороз лютый, ноги в унтах мерзнут — а он в ботиночках и пальто как бы не демисезонном. А лететь-то до Москвы еще полтора часа, в неотапливаемой кабине…

Сам же Владимир Михайлович насчет одежды вообще не переживал. Ботинки у него были «правильные», зимние — на размер больше, а Маша специально связала ему носки теплые из козьего пуха, так что ногам было теплее чем в валенках. Конечно, минус восемь на улице вообще за мороз было считать нельзя, но наверху-то куда как холоднее. Но и наверху в теплом пальто не должно быть особо холодно. А пальто — в нем и в минут тридцать замерзнуть было трудновато… Это светло-коричневое пальто он привез из Америки. Сам бы такое точно не купил, но переводчик из торгпредства (и, скорее всего, не только переводчик) оглядев Владимира Михайловича, высказал свое мнение:

— Вы уж извините, но вам, если вы не переоденетесь, тут ничего не продадут.

— А чем моя одежда хуже, чем у Андрея Николаевича? Мы в одном ателье…

— Сейчас и вы, и он выглядите как чопорные британские клерки средней руки, а англичан здесь не любят. Ему тоже ничего не продадут, точнее, какую-нибудь дрянь попытаются всучить. Но мне на него и плевать: раз он руководитель делегации, то для местных он практически комиссар, а раз комиссар, то еврей. Евреев же здесь… я даже затруднюсь сказать, кто для местных бизнесменов более отвратителен: негр или еврей. Так что с ним авиаторы даже разговаривать скорее всего не станут, а вот с вами… Вы же помощник — значет, скорее всего, специалист. А вот какой — вот вам нужно нужно приодеться: буржуи прежде всего по одёжке смотрят, стоит с человеком дело иметь или нет. И по часам, но часы нужные я вам дам.

— А где нужную одежду купить можно недорого? А то, знаете ли, командировочные у нас…

— Нужную одежду недорого не купить, но вы не волнуйтесь, в торгпредстве есть средства на представительские расходы. Так что мы сейчас заедем в один забавный магазинчик…

Магазинчик был небольшим, но в нем Владимира Михайловича одели с ног до головы. Правда, когда переводчик расплачивался, у Владимира Михайловича случился небольшой шок — но когда они вышли из магазина и сели в машину, парень сказал: