– Балда ты. Вымахал под потолок, а в голове звон один, – следователь вдавил окурок в стену. – Допустим на минуту, – только на минуту! – что ты взорвал все памятники. Люди прозрели, государей сбросили. Дальше-то что затеешь?

– Уеду в Плёс и сяду на пригорке стихи сочинять. Я раньше много сочинял. Хотите про мотылька послушать?

Он расправил плечи и пробасил:

– Три проклятья – вот и вся моя жизнь…

– Достаточно! – взревел Порох. – Уведите.

– А я бы дослушал, – в Мармеладове заговорил литературный критик. – В кои-то веки оригинальное начало.

– На колу мочало! – отрезал полковник. – Угодно слушать его бредни, так могу посадить вас в одну камеру. Не верю я, что этот кудлатый черт с Бойчуком связан.

– Человек, презирающий слово «народ» вряд ли сойдется с народовольцами.

– Пусть пока посидит в холодной. Вернемся еще к его идеям. Отказаться от денег, – Порох бегло прочитал последнюю страницу протокола, размашисто расписался и жестом отослал писаря. – Глупая фантазия! Чтобы народ на революцию поднять, надо что-то пообещать. Землю на всех поделить. Деньги забрать у богатых и отдать беднякам. Выгнать императора из Зимнего дворца, а там организовать… Не знаю… Музей или галерею, чтоб любая фабричная девка могла пойти картинами полюбоваться… Бред, конечно. Но людям нужно посулить награду, иначе они на смерть не пойдут. Даже ради самой прекрасной идеи. А этот что? Скажет: «Идите вперед, с голой грудью, на штыки и сабли, а когда мы победим, так сразу отменим деньги?» Сколько единомышленников у него останется после таких заявлений?

– А по-вашему, все в этом мире все ради денег делается?

– Не криводушничайте, Родион Романович! Вы, к примеру, сыском занялись не по доброте душевной. Я слышал, г-н Шубин двести рублей обещал, если пропажу найдете.

– Берите выше. Триста!

– Вот видите.

– Он сам назначил награду, – возразил Мармеладов. – Стало быть, может себе позволить.

– А может вы взялись распутать загадку, услышав про солидную покражу? Ежели найдёте двенадцать тысяч рублей, неужто у вас не возникнет искушение их прикарманить?

– Да откуда же мне знать заранее, Илья Петрович? Может и возникнет. От такого никто не застрахован, в том числе и вы.

– Я? Шалишь! За все годы службы ни одной копейки не присвоил. Ни казенных денег, ни подношений всяческих! Как вы смеете усомниться?

– Вспыхиваете, а ведь искушения для того нам посылаются, чтобы суметь их перебороть. Это будет не первым в моей жизни и, скорее всего, не последним.

– Хочется верить, что вы устоите.

– Мне тоже. Но доказать это – и вам, и себе самому, – я сумею лишь когда тысячи и впрямь окажутся в моих руках.

– Посмотрим, посмотрим… Кашкин!

На окрик Пороха прибежал городовой, карауливший в коридоре, а следом за ним степенно вошел жандармский унтер-офицер.

– Хорошо, что вы вдвоем… Берите еще двести… Нет, триста… Да хоть пятьсот человек! Из отпусков, из лазаретов – всех на улицы. Заходите в каждую аптеку, не пропуская ни одной. Мутных и сомнительных аптекарей привозить ко мне. Лично допрошу. Вам, Родион Романович, – полковник смерил сыщика надменным взглядом, – мои методы кажутся излишне жесткими, поэтому я вас более не задерживаю.

Серафима чистила медную ендову на пороге дома. Сыщику это показалось странным. «Чашей в доме пользуются редко», – размышлял он. – «Да и не нуждается она в чистке – вон как сверкает. Стало быть, Симка просто ищет повод, чтобы потоптаться на улице. Поджидает кого-то».

Заметив Мармеладова, служанка засияла ярче посудины, не оставляя сомнений – кого именно она дожидалась.

– А я погляжу, зачастила сюда эта… С бантиком. Ежели насовсем переедет, то хозяйка цену удвоит. Всенепременно!

– Пусть хоть утроит, – сыщик принял нарочито серьезный тон. – Деньги у меня пока водятся.

Он достал из кармана горсть серебра.

– Вот тебе рубль, Симуня. Сбегай к Катуниным за сладостями.

– Да как же…

Служанка от изумления выронила сосуд, тот покатился по мостовой, подпрыгивая и позвякивая.

– Давеча говорил, что она тебе друг. А вон оно как оказывается…

– Дружить с г-жой Меркульевой невозможно, – усмехнулся Мармеладов. – Она всех людей делит на две категории: тех, в ком души не чает, и тех, кого люто ненавидит.

– Тебя, выходит, любит?

– Как посмотреть… Во время последней встречи она заявила, что больше никогда не хочет меня видеть.

– Ох, любит, – Серафима подняла посудину, обтерла краем фартуха и пошла в дом. – Ну, чего застыл? Негоже заставлять девицу так долго ждать. Иди уж!

Мармеладов распахнул дверь. Он был уверен, что Лукерья меряет шагами небольшую комнату, мечется как тигрица в клетке, ни разу не присев. И ошибся. Журналистка прикорнула на жаккардовом диване, накрывшись шубой. Не желая разбудить гостью, сыщик сделал шаг назад и столкнулся с Серафимой, неотступно следовавшей за ним. Ендова опять выскользнула из ее рук и с грохотом упала на пол.

– Пойду-ка я в лавку, – вздохнула служанка.

Лукерья открыла глаза и грациозно потянулась.

– А вот и вы, Родион Романович…

Но уже через секунду она вскочила с диванчика и набросилась на сыщика:

– Вы меня обманули! Зачем вы ездили в Нахабино без меня?

– Позвольте, Лукерья Дмитриевна! Вчера вы дали понять…

– И что? Вы из-за такого пустяка нарушили обещание? Как же я разочарована! – она заходила по комнате, возмущенно размахивая руками. – Думала, вы хоть чем-то отличаетесь от остальных мужчин. Но вы такой же как все.

Обвиняющий перст заплясал перед лицом Мармеладова.

– Нет! Вы хуже всех, поскольку постоянно надо мной насмехаетесь! Среди известных мне негодяев конкуренцию вам может составить лишь этот отвратительный следователь, – журналистка скривила губы и выдохнула с нескрываемым презрением. – Порох!

– Чем же он вас обидел? – сыщик сдерживал улыбку, но это стоило большого труда.

– Он прогнал меня, будто шелудивую моську!

Негодование, переполняющее Лукерью, выплеснулось наружу, она сжала кулачки и несколько раз ударила Мармеладова в грудь, сбивая подтаявшие снежинки с его пальто. Потом опомнилась, покраснела и отошла к окошку.

– Вы приехали к «Лоскутной», услышав про взрыв, – догадался сыщик. – Хотели проскользнуть в раскуроченную гостиницу, но полковник не пустил вас за оцепление. Пожалуй, я соглашусь с его решением.

– Что? – вспыхнула девушка.

– В здании, пострадавшем от взрыва, опасности подстерегают на каждом шагу. А если пол провалится? Или стена рухнет? Думаю, Илья Петрович просто беспокоился о вас и хотел уберечь от возможных напастей. Я поступил бы также.

– Да этот столичный волдырь переживал лишь о том, чтобы я ничего не писала в газете. Чертова цензура! Перестраховщики!

Она снова подошла к сыщику.

– Или это не шутка? Вы стали бы… беспокоиться обо мне?

Лукерья потянулась кончиками пальцев к его небритой щеке, но в последний момент отдернула руку.

– Вы подобны огню, – нежно прошептала девушка. – Рядом с вами тепло, свет ваш рассеивает всякую тьму и прогоняет затаенные страхи. Но близко подходить опасно, можно обжечься.

На этот раз Луша замерла в ожидании его ответа или иной реакции. Мармеладов почувствовал, как в его голове возникают два противоречивых образа. Перед мысленным взором порхала маленькая птичка с ярким опереньем, вроде снегиря или зимородка. Одно резкое слово или неосторожный вздох – улетит, больше не увидишь. Но в то же время, он почти явственно ощущал, как его шею обвивает змея. Чуть шевельнешься и острые зубы пронзят твою плоть, отравляя смертельным ядом… Что за наваждение?! Сыщик затаил дыхание и не моргал, отчего на глаза набежали слезы. Еще секунда и случится что-то непоправимое…

Затянувшийся момент оборвала Серафима.

– А вот вам и чаёк, и коврижка, и творожок с изюмом, – приговаривала она, семеня с подносом.

– Ну и чутье у тебя, Симуня, – покачал головой Мармеладов, расстегивая пальто. – Что же, Лукерья Дмитриевна, давайте пить чай.