– А, вы все-таки заговорили. Я уж думала навсегда лишились дара речи, – журналистка. удержала руку сыщика, но в этом движении не было и капли прежней нежности. – Нет. Не время рассиживаться. Нам нужно идти.

– Куда?

– Расскажу по дороге.

Мармеладов застегнул честерфильд, поднял с дивана шубку и помог девушке одеться.

– Вижу, ваши меха никто не украл.

– Нет, половой из чайной вовремя вышел, отогнал бродяг. Сохранил шубку для меня. Сказал, что запомнил красивую барышню. Видите, некоторые мужчины не боятся говорить то, что у них на душе, – она надула губы и громко фыркнула. – А этот ваш г-н Шубин сэкономит деньги. Хоть я до сих пор не понимаю, о ком идет речь.

– Расскажу по дороге. Если время останется.

– Намекаете, что я болтушка? Ах вы…

Лукерья замахнулась на сыщика, тот в притворном испуге выбежал в коридор и дальше они с хохотом выкатились на улицу. Серафима, глядя им вслед, прошептала:

– Ох, страсти!

Журналистка хотела пересказать историю коротко, но сбилась. Не получается в двух словах. Сыщик постоянно перебивает уточняющими вопросами. Придется вспоминать, как все было…

Лукерья шла от «Лоскутной» в очень раздраженном состоянии. Щеки горели от гнева и стыда – еще бы, ее прогнали взашей при скоплении сотен зевак! – в ушах стучали молоточки, заглушая любые внешние звуки. На Моховой остановилась. Показалось, что за ней следят. Она перебежала улицу, оглянулась и заметила странного вида человека в телогрейке и, почему-то, соломенной шляпе с узкими полями. Незнакомец попытался поймать ее взгляд, но журналистка резко отвернулась и перешла через мост. Странный господин в канотье следовал чуть в отдалении.

Следит! Или это обычная мнительность? Мало ли куда направляется прохожий, за рекой столько улиц и переулков. Да и зачем кому-то следить за ней? Полицейский шпик? Навязчивый поклонник? Меркульева прошла под арку, тип – тоже. Свернула за угол, и этот следом. Сомнений не осталось: ее преследуют!

Подойдя к редакции «Московских ведомостей», Лукерья обернулась и прожгла наглеца взглядом:

– Что вам угодно?

– Pardon[27], – он приподнял шляпу и затряс напомаженным чубом. – Я не хотел вас пугать, сударыня.

– Пугать? Ха! Вы слишком высокого мнения о себе. Ну, говорите, зачем вы преследуете меня от самой «Лоскутной».

– Так вы заметили? А я старался не выделяться…

– Сударь, вы меня бесите до невозможности, – она топнула ножкой. – Или отвечайте, что вам надо, или ступайте к дьяволу!

– Ах, нет. Я скажу, скажу… Но что же, мы так и будем беседовать на холоде?

– А вы хотите, чтобы я привела в редакцию незнакомого мужчину и дала повод для сплетен?

– Нет, что вы… Но может быть, зайдем в чайную? Или хотя бы под навес? Мне, признаться, зябко в этих штиблетах…

Лукерья посмотрела вниз и увидела пижонские туфли с лаковыми боками и до того тонкой подошвой, что стоять на снегу в них было невыносимо.

– Вы что же, выбежали из помещения и поспешили за мной, даже не переобувшись?

– Да, и, похоже, отморозил пальцы.

– Почему вы не заговорили со мной еще на мосту? Или раньше? – она понемногу проникалась сочувствием к этому растяпе.

– Не решился… Вы журналистка из «Ведомостей», да? Г-жа Меркульева?

– А вы кто такой?

– Фотограф Анатоль де Конэ. Имею ателье напротив «Лоскутной». Имел, – он помрачнел. – Витрина разлетелась вдребезги, интерьеру конец. Слава Богу, аппарат не поврежден!

– Постойте… Де Конэ? А какого лешего вы говорите без акцента?

– Потому что в действительности я никакой не француз. Меня зовут Анатолий Дьяконов и родился я в Тульской губернии.

– Зачем же вы…

– Думаете, наши сограждане отдадут четыре рубля за портрет человеку с русской фамилией? Ни-ни! А французу отдадут. Такая несправедливость. Лет двести назад французики меняли имена на русский манер, чтобы служить при дворе наших царей и цариц, а в наши дни наоборот приходится, – фотограф пританцовывал со страдальческими гримасами. – Умоляю, пойдемте внутрь.

– Поговорим на лестнице, – смилостивилась барышня. – Не хватало еще запираться с вами в кабинете!

Дьяконов сел на ступеньки, сбросил туфли и стал растирать окоченевшие пятки. «Господи, да он еще и носков не носит!» – поморщилась Лукерья, а вслух произнесла:

– Ателье напротив «Лоскутной»… Так вы видели взрыв?

– И не только, – фотограф понизил голос, чтобы никто не подслушал. – Я видел бомбистов.

– Откуда вы знаете, что они бомбисты?

– За мгновение до того, как бабахнуло, я делал портрет почтенной купчихи. Точнее, один раз она сморгнула и пришлось переделывать. Потом второй раз сморгнула… На третий раз я пластину зарядил, вспышку приготовил, нырнул под черную мантию и тут взрыв. Витрину вышибло, вокруг стекло, купчиха вопит – ей шею осколком порезало. Кровь течет… А я это вижу через окошко аппарата, еще толком не осознавая, что все происходит по-настоящему. Скрючился, вспышку вверх тяну, а руки будто отнялись. Не чувствую их. И тут увидел ее…

– Кого?

– Девицу, – он посмотрел на Лукерью снизу вверх, – примерно ваших лет. Она вышла из парадного подъезда «Лоскутной».

– Пф-ф! – отмахнулась журналистка. – Мало ли там гулящих ошивается… И вы ноги отморозили, чтобы про девицу сообщить?

– Не то! – покачал головой фотограф. – Эта девица была заодно с бомбистами.

– Почему вы в этом уверены?

– Когда бомба сработала… Все головы в плечи втянули, руками прикрылись, орать начали. Многие дамочки в обморок брякнулись. Целый карнавал эмоций! А эта не вздрогнула, не обернулась. Понимаете? Она была готова к жуткому грохоту. Заранее знала о взрыве и ждала его. Все это читалось на ее лице, а уж я-то лиц повидал, можете поверить… Я подкрутил колесико – у меня камера Сэттона, там зеркальце… Вспышку поджег, купчиха еще громче заорала, напугалась бедняжка…

– Плевать на купчиху! – воскликнула Лукерья. – Вы что же, сфотографировали бомбистку?!

Дьяконов кивнул, уронил канотье, но не потянулся, чтобы поднять.

– Потом подошел к витрине… Точнее, к тому, что от нее осталось. Рядом с девицей ошивались какие-то типы. Один худой юноша в коротком пальто, сразу заметил, что сам он высокий, а пальтишко короткое. Волосы черные, чуть вьются.

– А другой? – нетерпеливо перебила Лукерья.

– О, тот здоровенный. Лысый, башка огромная, глаза злющие.

– Хруст! Да, теперь я вам верю. Куда они потом направились, не заметили?

– Нет, я заметил, что юнец и девица садились в коляску извозчика. Их там много сразу наехало, чтобы увозить напуганных. Цены заломили втрое… Лысый зыркнул на меня – я аж присел от ужаса. А когда отважился высунуться, никого уже не было.

– Ну как же так, – расстроилась Меркульева. – Вы хотя бы девицу запомнили? Описать сможете?

Фотограф начал было говорить, но тут же хлопнул себя по лбу.

– Погодите! Но я же затем и пришел. Зачем описывать? Я могу напечатать ее портрет.

– Верно! Я забыла про фотографию.

– Это оттого, что люди в Российской империи еще не привыкли к прогрессу. Потому не думают о таких вещах. Многие, доложу я вам, боятся фотографической камеры, потому что не понимают, как она устроена. Для них весь процесс фотографирования сродни запредельной магии. А ведь сложные механизмы давно уже стали привычными, никого уже не удивляют часы или, скажем…

– Бомбы, – оборвала Луша и посмотрела на фотографа с подозрением. – Но если у вас есть портрет бомбистки, почему вы не поспешили с ним в полицию? Вы же могли подойти к первому попавшемуся городовому, и тот позвал бы следователя. А вы вместо этого преследовали меня. Что вы задумали?

– Я? Задумал? – Дьяконов вскочил на ноги и тут же охнул – замерзшие пятки пронзили тысячи невидимых иголок. – Не подумайте плохого, но я знаю полицию. Все мы знаем полицию! Они объявят портрет уликой и конфискуют именем закона, а денег не заплатят. И к обычному газетчику я бы не пошел, они пресмыкаются перед мундирами, укажут на меня – опять без выгоды. А вы поругались со следователем и удалились в ярости…