Ох уж эта публика! И что им неймется? Идите в зрительный зал, смотрите представления. Для вас же господа писатели сочиняют пьесы, а господа артисты их разыгрывают. Но нет, все стремятся к директору со своими пустячными вопросами. Потому и приходится отгораживаться, ставить заслоны. Г-н Тигаев долго искал секретаря, который был бы образован, приятен лицом и мог при необходимости скрутить в бараний рог любого скандалиста, но главное, чтобы умел, не моргнув глазом, соврать посетителю, что директор уехал, в то время как тот предается любимым занятиям в своем кабинете. Убедившись, что Вольдемар обладает всеми нужными качествами, положил ему самое высокое жалование в театре (не считая своего, заметим в скобках). Поскольку театр держится не на таланте артистов, драматургов, костюмеров и композиторов, а на крепких плечах хранителя директорского спокойствия.

– В третий раз повторяю, сударь! Г-н Тигаев не принимает посетителей, – Вольдемар глядел на почтмейстера сверху вниз, опираясь на конторку из красного дерева.

– А я настаиваю! – Митя размахивал треуголкой. – Сию же секунду доложите о нас!

– Там, под зеркалом, золоченый поднос, видите? Кладите свои визитные карточки.

Митя растерянно посмотрел на сыщика.

– Визитные карточки… Как тебе такое, братец? А ежели их не имеется? – последний вопрос был адресован секретарю.

– Помилуйте! Да как же вы живёте без визитных карточек?! – искренне недоумевал тот. – В наше время всякий уважающий себя господин заказывает оные! С золотым обрезом, с вензелями или самые обычные, на тисненой бумаге. Не только люди дворянского сословия, но также купцы, и многие из мещан… Без визитных карточек разве что бурлаки по Волге хаживают.

– Мы пришли по полицейскому делу, – вступил в разговор Мармеладов. – Уточнить несколько вопросов…

– Тогда с полицейскими и приходите! – отрезал Вольдемар. – А вас г-н Тигаев сегодня не примет.

– Ишь, крепость! – бурчал Митя, спускаясь по лестнице. – Такую стену не прошибешь…

– Есть одна мысль, – ответил сыщик.

– Какая же?

– Попробуем пороховой заряд.

Они поспешили в полицейский участок, но Пороха не застали.

– Полковник уехал в чайную г-жи Самойловой, – подсказал дежурный. – На Никольской, знаете?

Как не знать! Эта чайная в самом центре Москвы стала популярной лишь благодаря чудачествам своей хозяйки. Иные рестораторы завлекают народ шикарной обстановкой, хрусталем и золотыми зажимами для салфеток, либо умопомрачительными блюдами, которые готовят выписанные из Европы повара. А кто-то покупает вино из столетних погребов. А кто-то зовет цыган, чтобы своими романсами заглушали постоянное чавканье…

Мещанка Самойлова ничего подобного не устраивала. В ее заведении всегда царил полумрак, разгоняемый самыми дешевыми свечами. Окна закрыты ставнями, хотя, сказать по правде, за ними и не было ничего интересного – глянешь в щелочку, а снаружи лишь заросший бурьяном дворик да серая стена. Да и глянуть не получится, тяжелые шторы всегда задернуты и сколоты булавками для надежности. Хочется на что-нибудь поглазеть – вот тебе, на стенах, картинки, вышитые на французской машине по белой канве – милующиеся коты и кошки. Причем исключительно полосатые. Безумная любовь хозяйки к этим животным и завлекала сюда посетителей. Всех, кто и сам не прочь почесать за ушком пушисто-мурлыкающих созданий. Коты – жирные, с лоснящейся шерстью и бандитскими мордами, – лежали тут и там, осоловевшие от угощений, которыми потчевали дружелюбные посетители. Время от времени один из пушистиков лениво сползал с лавки и неторопливо вышагивал по дощатому полу, фыркая и помахивая хвостом. Половые то и дело спотыкались об них бегу, но ругаться не смели – хозяйка чайной прощала котикам любые прегрешения. А за разбитые чашки высчитывала из жалования обслуги, ибо под ноги надо смотреть, и не бежать, очертя голову. А как тут не побежать? Самовары в чайную залу не выносили, чтобы коты ненароком не обожгли пушистый бок о раскаленную медь. Вот и приходилось половым сновать, путаясь в занавесках, на кухню и обратно, разливая воду из огромного, вечно нагретого куба. Степенным шагом за всем не успеешь. В иных трактирах публика не гнушается встать и долить себе кипяточку, ежели добавки захочется. А в чайной г-жи Самойловой приходилось заказывать: «Эй, человек, неси еще!» И несли, а куда денешься. Вот и перед Порохом уже стояли три пустые чашки, а четвертую полковник почти допил.

На завтрак подавали калачи. Басманные, с узорчатым переплетением на золотистой корочке, муромские – тёртые на льду, скважистые, с тягучим мякишем, и, конечно, филипповские. Как раз такой и разламывал полковник. Отложил круглое «брюшко», сдвинул в сторону «ручку» и с видимым удовольствием вгрызся в поджаристую «губу».

– Замечали ли вы, Родион Романович, – заговорил Порох с набитым ртом, увидев вошедшего сыщика, – что у московского калача все самое вкусное сосредоточено именно в закорючке? Причем в левом загибе, в не в правом. Отчего так получается? В печи-то огонь для всех одинаковый… Да вы присаживайтесь. Тут вот маслице подтаявшее, самое золото! Сейчас меда еще принесут, а то я всю плошку вычерпал…

Полковник пребывал в благодушном настроении. Коты это чувствовали, подползли к нему поближе, развалились на лавке и под ней, а самый смелый или, может быть, самый наглый, подсунул лобастую башку под левую руку Ильи Петровича – гладь, мол, чего застыл.

Митя обрадовался живности, положил самого толстого котейку к себе на колени, стал тискать и почесывать. Мармеладов же присел на край лавки, подальше от полосатых тварей, у которых кроме пушистых хвостов есть и острые когти. Поэтому никакого панибратства с ними сыщик допускать не собирался.

– Сегодня утром в театре, – начал он, но Порох перебил:

– А ведь не нашли посыльного в лавках. Проверили на пять кварталов в любую сторону – нету такого, чтоб под описание подходил.

– Нету? – удивился почтмейстер. – Может он переоделся или волосы покрасил?

– Говорю же вам, и близко никого похожего, – полковник тоже гладил кота. – В лавках на посылки берут мальчишек лет от десяти до двенадцати. Им платить меньше надо, выгодно для приказчика. Тот парнишка, что к артисту Столетову приходил – не из торговых, это установлено.

– Бомбист? – спросил Митя.

– Не уверен. По описаниям в ячейке Бойчука нет такого. У него там…

– Амбал, худосочный брюнетик и одноглазый, – докончил за Пороха сыщик.

– Откуда вам известны их приметы? – насторожился столичный следователь.

– Приметы взяты из полицейского протокола, так Столетов описывал бомбистов. Другой вопрос, откуда эти приметы вам известны?

– Из тех же протоколов.

– Но вы были осведомлены о составе банды заранее, еще до приезда в Москву. Кто же ваш осведомитель?

Благодушное настроение моментально испарилось. Порох вцепился в загривок коту, который взвыл от возмущения, и отбросил прочь.

– Охранное отделение собирает информацию по крупицам. Здесь одно зернышко, там – другое. Клюем, знаете ли, словно курочка.

– Так всех и заклюете, – пробормотал сыщик.

– Шта-а?

– Я говорю, поздновато завтракаете, ваше высокородие.

Илья Петрович успокоился, подтянул к себе другого кота. Тот вяло отбивался, но потом затих, присмирел под тяжелой рукой.

– Ночь прошла в трудах. Допрашивал плотника, из тех, что в Лефортовских казармах ремонт вели. Там уже месяц меняют балки под крышей и полы перестилают… Прежде все было проще. Отдали приказ взводу солдат, они и доски застругают, и приколотят. Но возникли чертовы реформы. Прогресс, итить его мать! Армия должна воевать, ремонты же пусть наемные плотники делают. Каково? Служивых можно послать на смерть, а заставить их потрудиться – права нет.

Он махнул рукой половому и показал три пальца. Тот стрелой метнулся за занавеску.

– Наняли плотников из артели. Они всегда вчетвером работали, а вчера утром Селиван не пришел в казармы. Сказался больным, прислал весточку с племянником или еще каком дальним родственником. Артельщики сразу поверили, потому что узнали селиванов короб с инструментом – у того резные дощечки поверху, приметные, и дно гвоздиками убито. Стал бы мастер кому попало свой инструмент отдавать? Вот и эти лапти решили, что нет. А работу втроём не осилить. Взяли юнца с собой, провели мимо караульных внутрь.