В простенке между двух дверей сидел Хруст.

Не может быть!

Бандит погиб в Хапиловке – бомба взорвалась, он пролетел через всю комнату, рухнул навзничь. Тот офицер потом сказал: «Мертвый, башка вся в крови». Откуда же здесь этот амбал? И как он успел появиться раньше нее?

Призрак, не иначе…

Она еле слышно выдохнула и попятилась на улицу. Доска под ногой пронзительно скрипнула и этот ужасный звук разбудил чудовище. Призрак поднял окровавленную голову. Тяжело поднялся, упираясь спиной в стену. Пошел к Лукерье, раскинув руки, будто радушный хозяин, возжелавший обнять гостью. И все это в полной тишине! Хруст не произнес ни слова, ни звука, отчего девушка все больше убеждалась, что перед ней привидение. Бесплотный дух. Эти огромные ручищи – лишь плод испуганного воображения. Просто дым, сквозь который можно проскользнуть в комнату Мармеладова.

Она рванулась вперед, но призрак сгреб ее в охапку, не позволяя вырваться. Журналистка услышала как стучит сердце под кумачовой рубахой – значит, живой. Как-то сумел воскреснуть и свою вторую жизнь решил начать с убийства. Подслушал адрес, по которому собралась ехать журналистка, подстерег…

Две огромных ладони сжали ее виски, пальцы больно вдавились в затылок. Хруст поднял девушку на целый фут, она болталась, словно платье на веревке. Громила надавил сильнее и зарычал:

– Вот и все, шалава.

Хриплый голос разогнал наваждение, Лукерья вытряхнула из рукава револьвер и ткнула в широкую грудь бандита.

– Пусти. Убью!

Тот скосил глаза:

– Что? Этой пукалкой? Да меня бомбы не берут.

Хруст хохотал, широко разевая рот. Луша сморщилась от водочного перегара, а потом, вспомнив наставления сыщика, сунула ствол вело-дога в гнилозубую пасть и нажала на тугой крючок.

Ничего себе!

Пистолетик махонький, а звук раскатился, как ей показалось, до самого Кремля. Все жильцы проснулись, топтались за тонкими дверками, прислушивались, шушукались, но никто не выглянул – мало ли, сколько еще патронов у стрелка. Выйти отважился лишь Мармеладов. Судя по мятому костюму, спал он одетым и проснулся еще до выстрела, разбуженный шумной возней в коридоре и громким смехом бомбиста. Сыщик чуть не споткнулся о мертвого амбала.

– Что случилось?

– М-мамочки мои! Я убила человека, – нервное напряжение схлынуло, девушка стояла возле трупа на коленях и рыдала. – Приставила дуло к его голове, спустила курок… И теперь он мертвый…

Мармеладов склонился к убитому и, прежде всего, убедился, что тот не дышит. Потом поднял вело-дог и положил в карман сюртука. Лишь после этого обернулся к Лукерье, которая продолжала причитать:

– Мамочки мои! Его жизнь только началась, а я взяла и выбросила ее…

– Это не имеет значения, – оборвал ее сыщик.

Он крепко обнял журналистку за плечи, но говорить старался спокойно, даже излишне сухо, подавляя бурю чувств, клокочущую внутри.

– Вело-дог придумали для того, чтобы отгонять собак. Если бы на вас кинулся бешеный пес, стали бы вы переживать, что пристрелили его?

– Но это же не пес, – всхлипнула Лукерья. – Че… Человек же…

– Только внешне, уверяю вас.

– Вы правда так ду… думаете?

– Ядрена морось! В коридоре обжимаются. Мало вам комнаты? – Серафима пришла из своей каморки под лестницей, на ходу оправляя юбку. – Стрелять-то было зачем? Хозяйка от бессонницы мучается, под утро заснула, а вы тут…

Служанка заметила мертвого бомбиста и осеклась.

– Это кто же его? Ты или… Она, что ль?

Сыщик кивнул.

– Ой, девчушка! Натерпелась, поди, страху-то, – захлопотала Серафима. – А ты чего застыл? В комнату неси, у нее ноги не пойдут. Я за водой сбегаю.

Сыщик подхватил Лукерью, донес до оттоманки, накрыл пледом и присел рядом, на краешек.

– А я ведь видела прежде, как его убивали. В Хапиловке, где бомбисты прятались, – она смотрела в потолок и говорила тихо, безжизненно. Потом вцепилась в руку сыщика и затараторила:

– Я должна пересказать вам все, что услышала!

– Это после успеется.

– Нет, немедленно!

Мармеладов слушал ее скороговорку, не перебивая, пока не пришла Серафима.

– Господи, да чего ты ее одетую-то уложил? – поразилась служанка. – Спишь в костюме, и барышню к тому же приучаешь? Эх, пентюх… Ей же дышать нечем, грудь пинджаком утянута! Все, отойди! Сама ее раздену. Ты пока снотворного накапай, я у хозяйки взяла.

Она протянула пузырек и стакан с водой. Сыщик шагнул к столу, а служанка принялась хлопотать над Лукерьей.

– Не бойся, золотко, все позади. Поспишь и легче станет. Синяки заживут, царапины затянутся. А я пока одёжу твою почищу, юбку залатаю. Будешь красавицей ходить. Спи, милка. Спи-отдыхай!

Она собрала вещи в узел и вышла из комнаты.

Мармеладов считал капли, шевеля губами.

– Девятнадцать… Двадцать. Все.

Подумал и добавил еще две, для надежности. Лукерья послушно выпила из чашки, а потом оттолкнула сыщика кулачками.

– Вы меня не слушали! – возмущенно воскликнула она.

– Слушал. И очень сосредоточенно.

– Ну и что думаете? Я совсем запуталась. Я уже ничего не понимаю. Охранка, бомбисты… Кто прав?

– Да все правы, – сказал Мармеладов. – Кого из них ни спроси, все считают правыми себя, а остальных – лжецами.

– Но все правыми быть не могут!

– Это лет через сто рассудят.

– Бог рассудит?

– Нет. Потомки, которые будут писать историю. А Бог как раз призывал не судить.

Она натянула одеяло до самого подбородка.

– Я так устала от этого ужаса. Хочу уехать из Москвы, как можно дальше.

– Куда же, если не секрет?

– Туда, где не взрывают бомб. В Европу! За это утро я стала старше на тысячу лет. Я поняла, что жизнь может оборваться в любой момент, а потому нужно жить только сегодняшним днем.

Лукерья протянула руки, обняла сыщика за шею и крепко поцеловала его в губы, не обращая внимания на съехавшее одеяло. Но потом отпрянула, испугавшись своего порыва.

– Вы пьяны? – удивленно спросил Мармеладов.

– Если бы! Двух глотков арманьяка маловато, чтобы забыть обо всем. В том числе и о приличиях.

Она отвернулась к стене и задышала ровно, будто уснула. Но через минуту заговорила, не поворачивая головы.

– Вы чёрствый человек, не умеющий оценить глубину чувств настоящей женщины. Но я не держу на вас зла или обиды. Но… Неужели вы, такой умный, и не понимаете простых вещей?! Вы скучнейший человек на всем белом свете, Родион… Романович. Вы… Вы… За-ну-да! И я… вас…

Девушка громко зевнула и на это раз, уже без всякого притворства, провалилась в глубокий сон.

– Ты скажи, головастый, что с упокойником делать? – Серафима бочком протиснулась в комнату, сжимая в руках кочергу. – Нехорошо, что он в коридоре-то лежит. Хозяйка уже послала мальца к околоточному.

– Злится? – спросил сыщик.

– А то! Неистовствует. В ее спокойном и честном доме такие вот безобразия. Ох, обалдуй… За твои выходки потащат нас всех в каталажку.

– С полицией я вопрос улажу, – отмахнулся Мармеладов. – Поеду к полковнику Пороху. Скажи квартальному, что дело это политическое. Пусть убитого отвезут в участок на Солянке. Запомнила?

– Чего же тут запоминать? Порох и Солянка.

– Я мигом обернусь. А ты пока Лушу… Лукерью Дмитриевну одну не оставляй, – в голосе сыщика прорезалось беспокойство. – У того бандита сообщники имеются.

– Пущай сунутся! – она потрясла кочергой. – Ты беги, шебутной. Не сумлевайся, никто сюда не войдет. Разве что хозяйка захочет взглянуть, с кем ты шашни крутишь.

– Я не…

– Беги, говорю! Девица твоя проспит до сумерок, но ей оно на пользу, после всех тревог.

– Никак не можно-с! – унтер-офицер заступил дорогу Мармеладову. – Илья Петрович спать изволят.

– Неужели?! – усмехнулся сыщик. – Железный человек заржавел?

– Приехал из Хапиловки, сел к столу, бумаги перебирать, щеку рукой подпер и уснул. А в другой руке цыгарка дымится. Я ее потом уж вынул осторожно, чтоб пожара не случилось, на цыпочках вышел и дверку прикрыл. Пусть отдохнет полковник, исхлопотался весь. Проявите понимание.