Митя, начавший уже клевать носом от жарко натопленной печи и монотонного бубнежа, встрепенулся.

– Сгубил? – он оглядел унылую избу, словно ожидая увидеть мертвую девушку или притаившегося злодея. – В каком смысле?

– Эх, барин, да какая тут может быть смысла? Беда одна’ть. Полгода Михайла Ардальоныч привозил сына к нам. В субботу днем колокольчик за окном – дзынь! Едуть. В понедельник, чуть свет, обратно’ть. Сам не задерживался. Выслушивал упреки’ть, мошной тряс – всякий раз оставлял два червонца. И сбегал трусливо’ть, поджав хвост. А в ту ночь… Кто ведаеть, как все случилось? Напились мы с бабкой допьяна, был грех. Спали мертвецки – пушкой не разбудишь. А как проснулись – внука нет в избе, и Анфиски нет. Пошел я искать, а она… В сараюшке… Уже холодная’ть.

Он крепился долго, но тут не выдержал, зарыдал, спрятав лицо в ладонях. Митя почувствовал неловкость, кашлянул и начал обмахиваться треуголкой. Сыщик дотянулся до бутыли и налил старику полную кружку. Тот вцепился обеими руками, долго пил, запрокинув голову. Бражка стекала по его бороде, капала на стол. Никто не торопил рассказчика, но по напряженной тишине за столом было ясно: все ждут продолжения.

Дед утерся рукавом, и заговорил, глядя в пол:

– До сих пор не верится, что Анфиска сама… Того’ть. Где оно видано’ть, чтоб человек, пусть даже’ть и девка, горло себе косой перерезал? А вот так ее и нашли’ть. Рубашка в крови, а в руках коса зажата – не вырвешь.

– Расследование проводилось? – спросил Мармеладов.

– Эх, да кому мы сдались, барин?! – старик поднял на сыщика глаза, полные безнадежной печали. – У твоих расследователей перья казенные’ть да чернила денег стоят. Нешто переводить их ради такой мелочи? Девки не люди, козы не скотина. Твои расследователи и жизни’ть наши в грош не ставять, что уж про смерть говорить. Мы и звать не стали никого’ть, схоронили Анфиску да помин справили. А внук с тех пор к нам дорогу забыл.

– Пошто брешешь, старый пень?! – возвысила голос бабка. – Дорогу забыл, ишь! Вы не слушайте безмозглого. Фролушка нам завсегда весточки присылал, а то деньги или гостинцы. А два года назад на Маслену приехал.

– Приехал он! – буркнул дед. – Зашел как чужой, на иконы не крестится, волком смотрит.

– Ну уж и волком! Молчаливый он стал, это правда, но нас любить не перестал же. Я щей налила. «Вот, внучек, чем богаты»… Он сел, а все молчит. Хлебает щи, а я гляжу – слеза у него по щеке текёт и в миску капает. Потом ишо одна. Потом ишо. Тут он зарыдал, совсем как младенчик. Помню, я его в люльке качала, ох уж он и заливался-то… Вскочил, волосы растрепаны, глаза безумные. «Простите», говорит, «меня за все». Дед буркнул: «Бог, мол, простит». А Фролушка ишо шибче зарыдал. «Нет», говорит, «Бог не простит! Так хоть вы не серчайте». Жутко мне стало, обняла его, к груди прижала. Шепчу: «Не виноват ты ни в чем пред нами. Не виноват!» А его колотит, быдто в горячке. Криком кричит: «Зло я творю! Зло премерзкое, а остановиться уже невмоготу». Поцеловал меня и убёг. Шапку забыл, а на дворе мороз лютый. Думаю, вернется тотчас. Но нет, не вернулся. С тех пор и пропал наш соколик. Мы уж всякое передумали…

– Да что об нем убиваться’ть?! – старик смотрел на жену с неодобрительным прищуром. – Непутевый, как батька евонный. От них одна погибель для всех.

– Ты-то больно путевый! – старуха поджала губы и уперла руки в бока. – Расспросил бы гостей, как внук в Москве поживает, здоров ли, не голодает ли… Нет, сидит, понимаешь, сычом да обиды старые пережевывает!

– Окстись, баба! – дед привстал из-за стола. – Не то я тебе…

Бабка отступила к печи и потянулась рукой к ухвату.

Мармеладов, предчувствуя драку, переливчато свистнул. Спорщики посмотрели на него, забывая на миг про свару.

– Хотите узнать, как в Москве поживают? – сыщик говорил негромко, заставляя всех прислушиваться к своим словам. – Давеча в своей квартире был убит актер Малого императорского театра Михаил Ардалионович Столетов.

– Ох ты… И как же’ть его?

– Взрыв бомбы. Следователь, приехавший из Петербурга, склонен обвинить в убийстве вашего внука.

– Энто вряд ли, – дед тяжело опустился на лавку. – Разное’ть про внука болтають, что бомбы в людей бросаеть без разбору… Тут уж Бог ему судья. Но на отца Фролка бы руку не поднял. Он на энтого супостата чуть не молился. На все готов был, чтобы только’ть похвалу отцову заслужить. Чтобы тот сынка достойным признал и наравне с собой поставил. Через энто и пошел зло творить, – он пожевал бороду и припечатал. – А блудодею – поделом! Оплакивать его у нас в деревне никто не станеть.

Старуха подошла к Мармеладову и робко протянула к нему руки.

– Вы уж передайте Фролушке, что мы завсегда ждем его домой. Скажете?

– Скажу, – пообещал сыщик. – Как увижу, сразу передам. А нам пора ехать.

Митя достал из кармана горсть серебра и, не пересчитывая, выложил на стол.

– Энто внучок прислал? – умилилась бабка.

– Да, – соврал почтмейстер. – Прислал с наилучшими пожеланиями.

– А это от меня, – Мармеладов добавил золотую монету. – Помяните Анфису.

– Спасибо, барин, – старик с трудом держался на ногах, но все-таки умудрился поклониться. – Намаялась девка на энтом свете. Может хоть на том отдохнет…

Не успела коляска отъехать от покосившейся избы, как на крыльцо выбежала старуха.

– Стойте! – кричала она – Стойте! Барин! Шляпу-то! Уф-ф… Шляпу забыли.

Митя пробормотал слова благодарности, но нахлобучил треуголку с плохо скрываемой досадой.

– Надоела тебе эта дребедень, – заметил сыщик.

– Хуже горькой редьки.

– Выбрось ее в кусты на обочине. А Ковничу скажешь, что ездил в Нахабино, и там забыл.

Почтмейстер вздохнул.

– Вранье выйдет.

– А ты шляпу у стариков не нарочно оставил? – прищурился Мармеладов. – Если разница лишь в том, что ты хотел схитрить, чтоб никто не заметил… Так я отвернусь.

– Что ты, братец. Заклад в споре – святое! Проиграл, изволь расплачиваться. Я обмана не предполагал, а треуголку и в самом деле забыл. Немудрено. Голова кругом от этой истории.

– Ты про жизнеописание Бойчука?

– А про что же еще?

– Согласен, запутанный клубок. С наскока не размотать. Мы услышали три разных версии. Порох уверен, что мальчишку били в детстве, и он озлобился на весь мир. Луша… Лукерья Дмитриевна, сообщила, что бомбист – кровожадный безумец и потому зарезал родную мать. Бабка с дедом убеждали в абсурдности обеих версий, поскольку Фролушка добрый мальчик, и никто его в жизни не обижал.

– Так не бывает! – воскликнул почтмейстер. – Кто-то из них соврал.

– А может и все врут, – Мармеладов примостился в углу экипажа, закутав ноги тяжелым пледом, и закрыл глаза. – Положим, родня – всегда родня. Про самого отъявленного изувера бабушка скажет только хорошее и найдет в памяти примеры прекрасные, подтверждающие чистоту его души. Вряд ли мнение стариков можно считать непредвзятым. Каким бы милым человеком не был прежде Фрол, но факт остается фактом: он уже убил десятки людей и намерен убить еще больше. Порох и г-жа Меркульева лично с бомбистом не знакомы, передают чужие слова. Поэтому в их рассказах Бойчук предстал сущим демоном.

– Как будто двух разных людей описывают, – пробормотал Митя.

Сыщик распахнул глаза и цепко посмотрел на него.

– Да, это бы многое объяснило. Два юноши, похожих лицом, способны разыграть такое дьявольское представление. Хотя это выгодно злодею. Он убивает, бесчинствует, а на суд и на казнь вместо него отправится кроткий агнец. Но я уже отбросил это предположение. Слишком много риска в подобном предприятии. Как бы ловко не играл двойник, Столетов, хоть он и пропойца, заметил бы подмену. А дед с бабкой тем более. Тут затее и конец. К тому же наличие двух Бойчуков сложно утаить от соратников-бомбистов. Слухи об этом непременно докатились бы до Луши… г-жи Меркульевой. Или агент охранки, Рауф, сообщил бы сию деталь Пороху.