Мармеладов подвинул к себе листовку.

– Если это обычная штамповка, то зачем Рауф ее прислал? Он сделал это, рискуя разоблачением. Стало быть, надо отыскать скрытый смысл. Видите пометки чернилами?

– Вижу. Но это же какая-то галиматья, – Порох снова закурили сбил пепел прямо на листовку.

– Попробуем разгадать, – сыщик подвинул подсвечник ближе, чтобы лучше видеть. – Для начала отбросим все лишнее. Вы говорите, что прокламация отпечатана в типографии, стало быть, никаких секретных посланий текст не содержит. Имеют значение чернильные надписи. А их не так много… Смотрите, Рауф зачеркнул слово «кровавый», надписал сверху «красный». И добавил еще два восклицательных знака.

– Вы уверены, что это Рауф?! Может, Бойчук куражится. Запугивает нас. Москва утонет в крови, а? – полковник выдохнул дым сквозь крепко сжатые зубы. – Я по долгу службы начитался прокламаций и примерно понимаю риторику этих социалистов. Они всегда любят добавлять чуток символизма. Примитивного, лобового, понятного каждому неграмотному фабричнику или крестьянину. Чтоб страшнее звучали угрозы. Кровь красная, вот они и называют террор «красным». Однажды додумаются с красными флагами ходить.

– Символизм они бы и литерами пропечатали, – Мармеладов размышлял, перебирая мысли, как связку ключей: какой-нибудь да подойдёт к замочной скважине и откроет шкатулку с секретом. – Это сообщение составлено так, чтобы вы могли остановить террор и спасти сотни невинных жизней. Но при этом ваш агент себя обезопасил. Перехвати бомбисты Рауфа с запиской в кармане, он бы отговорился, что просто хочет запугать жандармов, которых ненавидит до глубины души… А на самом деле он прислал вам подсказку. Раскрывает особый признак, который поможет остановить Бойчука. Но что может быть красным? Одежда? Рожа бандитская? Вряд ли, в любой толпе глаз выхватит дюжину кумачовых рубах, а уж пьяниц вовсе без счета. К тому же приметы бомбистов и так охранке известны, а изловить все одно не получается.

– Так они же маскируются! – сыщик наступил на больную мозоль Пороха и тот взъярился. – А рубаху переодеть можно. Был красным, стал чёрным. Поди, поймай!

– Стало быть, это указание приметы, которая ни при каких обстоятельствах не поменяется. А что ещё нужно узнать, для предотвращения взрыва? Место, где заложат бомбу, – похоже, «ключик» подошёл, осталось лишь повернуть до щелчка. – Где, вы сказали, вчера шандарахнуло?

– В Лефортовских казармах.

– Все сходится!

– Что сходится? – от волнения у следователя задергался правый глаз.

– Что? – вторил ему почтмейстер.

– Вы, Илья Петрович, столичный житель, потому вам простительно. Но ты, Митя, неужели не догадался?

– Не понимаю, братец, ей Богу – не понимаю…

– Подумай, разве москвичи называют их «Лефортовскими казармами»? Ле-фортов-ски-е! Пока продерешься…

– Красными их называют, – подтвердил Митя. – По цвету кирпича. Красные казармы. Это все знают.

– Именно, что все знают. На то Рауф и рассчитывал. Речь идет об адресах взрывов. Три восклицательных знака должны, по всей видимости, означать три места, где собираются толпы людей. А в Москве не так много красного. Кроме казарм, что первое приходит на ум?

– Красные ворота! – выкрикнул почтмейстер.

– И Красная площадь, – обиженно добавил Порох. – Я хоть и столичный…

– Постойте, – перебил Мармеладов, – а какое сегодня число?

– Тринадцатое октября.

Сыщик побледнел.

– Стало быть, рванут в полдень на Красной площади.

– Из чего вы это вывели?

– Сегодня Иверская. По традиции, возле часовни соберется толпа – дворяне и купцы поближе, а в задних рядах те, у кого ни денег, ни драгоценностей. В полдень икону вынесут, чтобы благословить народ…

– …и ежели в эдакой толчее бомбу взорвут, – теперь побледнел и полковник, – сотни трупов полягут.

– Тысячи! Побегут от страха сразу на все стороны, задавят да потопчут. Вот какую беду хотел отвести ваш агент!

– Но как время угадали?

– По листовке. Видите? Слова «близок час» подчеркнуты двумя линиями. Близок, это означает, что еще не наступил. То есть надо взять время раньше часа дня, а это как раз двенадцать. К тому же в казармах вчера рванули ровно в полдень – это вы сами сказали.

Полковник откинул крышку «брегета».

– При подобном раскладе… Пятьдесят три минуты до взрыва!

– Должны успеть! – сыщик уже распахнул дверь чайной. – Только бы не опоздать.

Мармеладов мчался по улице, расталкивая прохожих. Митя, Порох и городовые, которых замедляли тяжелые шинели и подкованные сапоги, сразу отстали. Только Лукерья догадалась сбросить шубку еще у чайной, прямо в снег, и бежала, задыхаясь, на шаг позади сыщика.

– Что слу… чи… лось? – кричала она. – Ку… да мы… бе… жим?

– К часовне! Но вам туда нельзя.

– По… че… му?

– Там бомба. Часовая. Рванет в полдень.

– Все рав… но я… с ва… ми! – пыхтела журналистка.

Мармеладов резко остановился, снял свой модный честерфильд[8] и набросил на плечи Лукерьи.

– Замерзнете ведь!

Потом крепко сжал ее озябшие руки и проговорил, чеканя каждое слово:

– Луша, вам туда нельзя. Понимаете? Посмотрите на эту толпу. Прогремит взрыв, многие погибнут. Остальные обезумеют от страха и побегут сразу во все стороны, топча упавших и калеча друг друга. Останьтесь здесь.

– Вы не мо… жете мне при… казывать! – возмутилась девушка.

– Тогда я прошу. Умоляю! Останьтесь здесь и сберегите мое пальто в целости.

Сыщик неожиданно поцеловал ее тонкие пальцы и нырнул в людское море, затопившее площадь по обе стороны Воскресенских ворот. Под треск отрывающихся пуговиц и грубые окрики «Куды прешь?!», он пробирался к часовне. Порох, запыхавшийся от бега, скомандовал городовым: «А ну, вперед!» Кашкин и его сослуживцы достали свистки и заработали локтями, расчищая дорогу начальнику. Митя присоединился к ним, грозно выпятив подбородок.

Дюжие мужики и дородные бабы не спешили расступаться, огрызались и кляли полицейских на чем свет стоит. «В другой день» – думал полковник, – «не преминул бы лично ответить на все оскорбления, окриком или зуботычиной. А каждого третьего приказал бы арестовать, но сейчас времени не хватит. Идиоты неблагодарные! Им положено срывать шапки и до земли кланяться за то добро, что мы для народа делаем. Но взамен этого, гляди-ка, кулаками грозят, бельмами своими зыркают. Ненавидят нас, растерзать готовы. И я их, положа руку на сердце, тоже недолюбливаю. Спасаю же этих обормотов, рискуя жизнью, не ради присяги, конечно. А по той причине, что мне невыносима даже мысль о том, что бомбисты победят!» Он не высказывал этого вслух, но все читалось в горящем взгляде и смутьяны, хотя и продолжали громко выражать недовольство, но как бы нехотя подвигались в сторону, оттесняя соседей.

Лукерья, путаясь в длиннополом честерфильде, успела проскочить следом за полковником, пока толпа не сомкнулась. Девушка уткнулась лицом в меховой воротник, стараясь не вдыхать запахи перегара, махорки, душного пота, а также дёгтя и прогорклого свиного сала, которыми мазали сапоги. «Только бы не упасть в обморок! – молилась она. – Ох, Матерь Божья, скорее бы добраться до того места, где стоят дворяночки и купеческие дочки. От них уж всяко поприятнее пахнет. А пока лучше совсем не дышать…»

Мармеладов скользнул змеей между двух осанистых купцов, стоящих в первом ряду у ступеней часовни. Заозирался по сторонам, разглядывая сосредоточенные лица священников и прихожан, держащих хоругви для крестного хода.

Через пару секунд на небольшой пятачок, свободный от толпы, выкатился Порох.

– Черт побери! – зарычал он и тут же, вспомнив где находится, перекрестился. – Прости, Господи… Уже половина двенадцатого. Не успеем обыскать часовню.

– И не надо. Там бомбы нет, – уверенно сказал сыщик. – Какой смысл взрывать ее внутри здания? Оно обрушится внутрь, погибнут считанные единицы.