– Миловать? Зная Илью Петровича, очень в том сомневаюсь.
– Вот я тоже, – поежился Кашкин. – Этот ваш Порох такой заедчивый. Обещал мне башку оторвать. Правда, уже давненько, глядишь, и забудет. На что ему моя голова, если поинтереснее нашлась.
Полицейский наклонился к уху Мармеладова и зашептал:
– Он бомбиста допрашивает.
– Ого! Взяли? Которого из них?
– Да хрен знает. Амбал какой-то. Здоровущий, как пожарная каланча. Вшестером волокли, чуть не надорвались.
– Это Хруст, – сыщик мысленно пролистал протокол с описанием бомбистов. – Его упоминал артист Столетов, помнишь?
– Как не помнить, – кивнул Кашкин. – Только по описанию артиста тот был лысым, а этот – кудлатый. Если бы наоборот вышло: сперва бандит был кудлатым, да побрился, чтобы не признали, тогда, может, и Хруст. Но как волосья нарастить?
– Парик? – предположил Мармеладов.
– Не, не то. Я видал, как Порох арестованного за волосы тягает. Парик бы враз оторвался.
– А где допрос проходит?
– Во втором этаже. Пойдемте, я провожу.
– Заодно поведай, как вам удалось изловить бомбиста, да еще и в короткий срок, – похвалил сыщик. – Сколько тут прошло? Часа два?
– Нам, честно говоря, свезло, – признался Кашкин. – У аптекаря с Поварской улицы есть брат – выпивоха, который на все готов ради лишнего стаканчика. Подсел к нему в кабаке какой-то верзила. Подговорил украсть мешок с каким-то там веществом. Я названия не запомнил, но удивился: у аптекарей же такие малюсенькие весы, чтоб пилюли да порошки отмерять. А тут – мешок!
– И что пьянчуга?
– Пьянчуга рад стараться. Уволок мешок, а деньгу пропил. Аптекарь пропажу заметил, прижал братца: «Кому продал, ухлёстыш?» И сам к жандармам пошел. Испужался шибко, ибо дело подсудное. Сдал братца, а тот как раз протрезвел и показал на амбала косматого. Тут уж мы и накинулись.
Городовой распахнул дверь, пропуская Мармеладова в тесную каморку для допросов. Сам же остался снаружи, опасаясь гнева Пороха. Полковник рявкнул «ну кто там еще», но увидев вошедшего, оскалился почти дружелюбно.
– А, г-н бывший студент! Проходите, проходите. Желаете увидеть живого бомбиста?
У стола, согнувшись в три погибели, сидел детина в просторной блузе. Несмотря на огромный рост и широкие плечи, в нем не чувствовалось силы. Бледная кожа, пухлые щеки и подбородок – ничто не выдавало в нем бандита и убийцу. Слишком изнеженным он казался, а разбитый нос, из которого капала кровь, делал его вид совсем жалким. Но все же по обе стороны от арестанта стояли жандармы с саблями наголо, мало ли что учудит этот увалень.
– Вот, полюбуйтесь. Дионисий… Фамилию скрывает, назвался прозвищем – Ярило. Чистой воды анархист!
– Не надо клеймить меня этим словом, – арестант помотал большущей, давно не стриженной головой. – Анархисты все скучные. Мне не по пути с ними. Ни с одряхлевшим Бакуниным, ни с молодым Кропоткиным.
– Погодите, вы же сами говорили…
Порох кивнул писарю и тот подал протокол допроса.
– Я же запомнил… А, вот. «Хочу избавить народ от тяжелого ярма государства, чтобы все жили как захотят». Разве же это не анархия? С твоих слов записано.
– Неправильно у вас записано, – шмыгнул великан, утираясь рукавом. – Я говорил не «народ», а «людей». Вот не станет государства, тут все и опомнятся. Мы не какой-то безликий народ, а люди. Каждый со своей башкой на плечах и с рожей, непохожей на остальных. Каждый должен сам решать, как хочет жить, потому что каждый сам себе царь и господин. И потому никому не нужен другой царь и господин.
– Видали философа? Царь ему не нужен, ишь! – полковник резко ударил бомбиста ребром правой ладони по кадыку. – Зачем бомбу готовил? В императора бросить? Отвечай, сучья кровь!
Дионисий закашлялся, страшно выпучив глаза.
Сыщик поморщился.
– Однако, методы у вас, Илья Петрович…
– Да что ему мои плюхи-то? Как слону укус комариный, – пробормотал Порох. – Вон, дылда какой.
Следователь все же смутился и, не желая показать этого, достал папиросы. Затянулся, медленно выпустил дым и повторил вопрос уже гораздо спокойнее:
– Зачем бомбу делал?
– Что вы пристали, с этой бомбой? Не умею я их мастырить. Руки не приспособлены, – Ярило разжал кулак, показывая пальцы-сардельки.
– Заврался… Хватит мудрить! – ополчился на него Порох. – На чердаке у тебя нашли пять мешков с желтым порошком. Саперы сказали, что там взрывчатка и ее хватит, чтоб всю улицу разнести.
– Там же не бомба, – буркнул Дионисий. – Там мелинит[25]. Я его хотел в Петербург свезти.
– С какой целью? – это снова тихо, размеренно, по-деловому.
– Медного всадника грохнуть.
– Шта-а-а? – полковник опять повысил голос. – Это который памятник?
– Ну да, – подтвердил гигант. – Очевидно же!
– Очевидно ему! – следователь замахнулся, но вовремя сдержал себя. – Очевидно… Вы что-нибудь понимаете, Родион Романович?
Мармеладов посмотрел на гиганта с интересом.
– Необычная у вас идея. Хотите развалить государство путем уничтожения всех его символов?
– Ну да. Не людей же взрывать. А если снести все памятники, то люди быстро поймут, что не надо им никаких царей, – он покосился на Пороха, не станет ли бить, но тот лишь молча курил. – Ведь как люди заражаются верноподданичеством? Через памятники как раз. Идут по площади отец с маленьким сыном. Видят Петра, Александра или Николая, не суть. Дитё неразумное спрашивает: «Батюшка, кто это?» Отец говорит: «Царь, который раньше был». Сынок продолжает расспросы: «А сейчас царь есть?» Отец ему: «Как не быть? Есть!» Ребенок в третий раз: «Это что же получается, царь всегда будет?» «Всегда, родной». Всегда! С юных лет приучаем детей кланяться не только живому паразиту на троне, но и медным истуканам.
Полковник скрежетнул зубами и отвернулся, чтобы скрыть гримасу на лице. Мармеладов же, наоборот, подошел поближе и сел напротив арестованного.
– Каков же, по-вашему, правильный путь? Чему станете учить своих детей?
– А вы понятливый, – обрадовался Дионисий. – Только детей можно спасти. Тех, кто в прошлом годе народился и еще не успел заразиться всем этим подобострастием. Им нужно растолковать, что власть – это срам, а деньги – зло. Что государство – завсегда враг. Те, что в коронах сидят, не думают о благе людей. О своем лишь благе пекутся. Если прогнать царя да прилипал дворцовых, то люди сами жить будут. Каждый своим умом. Без армии, без полиции. Без денег. И без памятников!
– Ох, загнул! – не выдержал Порох, взорвался. – А если без армии, то кто ж тебя защитит? Полезет вражья орда. Наполеон какой. Их много, а ты один. Подстрелят, как зайца.
– Надо и в Европе все государства отменить, – терпеливо объяснил Дионисий. – Воюют же не люди, а государи, которым хочется больше денег или больше власти. Людям война не нужна. Кому охота кровь проливать?
– Люди, может быть, и не станут воевать. Но останутся жадные мерзавцы, бандиты… Нагрянут они к тебе, чтобы отнять кубышку с червонцами. Как без полиции справишься?
– Он деньги отменит, Илья Петрович. Не будет никаких червонцев-то, – заметил Мармеладов.
– Да как же, без червонцев? А где деньги на борьбу брать? – полковник закурил новую папиросу, выдыхая тонкую струйку дыма в лицо арестованного. – Вот твои соратники, бомбисты, третьего дня ограбили сберкассу. Значит не все, кто ратует за свободу, готовы жить без денег.
– Какие они мне соратники? – насупился Ярило, то ли от возмущения, то ли от раздражающего дыма.
– А такие! – припечатал Порох. – Вы с Бойчуком пойдете по политической статье. На Акатуйский рудник[26].
– Не знаю я никакого Бойчука. Неужели вы не понимаете? Я глубоко презираю либералов и социалистов, славянофилов и западников, первый интернационал и последний крестовый поход. Эти идиоты спорят, что лучше: империя или республика, Россия или Европа, Романовы или Гогенцоллерны. Зачем спорить – сажа или копоть? Всё же черным черно! Нужно разрушить саму идею государства и жить свободно.
