— Тогда встретимся в Вене. В Аугсбург я пока не поеду.

— Папа? — удивилась Рафаэлла.

— Пока не говорим маме все новости. Я пошлю письмо, что я жив-здоров.

— Насчет Вены это приглашение? — уточнила Ядвига.

— Да, с правом переступить порог. На одну персону.

— Принято.

С немалым удивлением Ласка узнал, что коренные обитатели Подземья, вроде бы только что убитые, совершенно не обязательно умерли настоящей смертью.

Еще ночью вернулась Балбутуха. Хитрая ведьма улетела всего-то на крышу дома, посидела там, пока битва не закончилась, и пришлепала обратно примерно к середине уникальной операции по пересадки сердца. Ядвига пошипела на нее и отправила подругу заниматься ранеными чудищами.

При помощи ведьмы, случайно выживший в камине ящер, чешукрыл с недорубленной шеей и недоеденный волками невкусный жабоголов кое-как уковыляли за околицу и там пропали из вида без всяких пещер и ворот.

Остальные ушли пересидеть день у Балбутухи. Ядвига с колдуном, который до сих пор так и не представился. Хоть и правда горшком называть, хотя, если он станет мужем королевы, то будет как минимум, князем. Раздосадованный потерей секиры вампир, которому Балбутуха на скорую руку завязала голову веревочкой точно так же, как у порубленного на зимней дороге старого колдуна. Помянутый колдун с разорванным горлом, которому ни голову до конца не отгрызли, ни сердце не попортили. И совсем уж вроде бы мертвые лучницы, которых Балбутуха восстановила каким-то вонючим зельем и гундосым заклинанием-песней.

Некоторые оборотни, казавшиеся мертвыми, отлежались и ожили. Никто не захотел провести белый день в человеческом жилище, даже и в неосвященном. Двое из них, как сделал бы при возможности и раненый Вольф, перекинулись в людей. Разговаривать или показывать лицо не захотели, ушли в людскую, прикрылись там чем под руку попало и растопили печь, чтобы дотянуть до заката, снова перекинуться в волков и убежать в лес.

До первых петухов в доме уже никого из раненых чудищ не осталось, а тела убитых к рассвету истлели, оставив только темные пятна на полу. Мертвые оборотни же превратились в мертвых людей. Этих следовало похоронить по-христиански, с отпеванием, только знать бы, кто из них католик, кто протестант, а кто православный.

Добрые христиане отмечать Рождество в залитом кровью и прочими жидкостями доме Чорторыльского не стали. Ближайший очаг цивилизации — Глубокое, туда и поехали.

Немцы в очередной раз удивили четкой постановкой и выполнением задач. Местных крестьян за хорошие деньги подрядили на вывоз покойников и имущества Службы Обеспечения. Гаэтано с рассветом надел сапоги-скороходы и убежал в Глубокое. К прибытию фургонов с телами там уже были выкопаны могилы на католическом кладбище. Не то, чтобы глубоковцы обожали копать мерзлую землю в канун Рождества, но важных дел бедняки на этот день не планировали, а за такие деньги и благословение в придачу почему бы не покопать.

Выживший пушкарь, по совместительству оружейник, сверил по списку собранные доспехи и оружие и сильно огорчился, что потерялись пять пистолетов, две аркебузы и еще по мелочи. Часть утерянного почти добровольно вернул Богдан, на остальное оружейник составил бумагу, которую за отца подписала Рафаэлла.

Ласка и Бенвенуто получили по двадцать талеров и еще двадцать для передачи Вольфу. Толстушка не пострадала, а из трех логожеских лошадей поймали двоих. Третью, для Вольфа, взяли из «наследства душегубов». Оттуда же Ласка оставил себе выданную перед битвой добротную польскую саблю. Мародерствовать побрезговали. Фредерик подарил ему рейтарский доспех. Тот, который одалживал на турнир.

Оксана и Богдан немного огорчились, что им не досталось столько трофеев, сколько они хотели взять. Но Фредерик оценил их участие в целых сорок талеров на двоих, оставил четырех пойманных вчера лошадей из конюшни Чорторыльского, меч и два рейтарских пистолета, даже подарил к пистолетам пороховницу и пулелейку.

Богдан не отдал в панский арсенал шлем с кольчугой, присвоил сколько смог унести оружия и доспехов с убитых в доме, и во дворе накопал в снегу снаряжения на несколько десятков рублей. Обобрал тела до последней железки, срезал пуговицы и пряжки.

Оксана на прощание стащила на конюшне самые лучшие вьюки и два вьючных седла и успела собрать мешок домашней утвари, пока ее не остановил Анджей. Пока Анджей ругался с Оксаной, Богдан сбегал в погреб и вынес оттуда бочонок вина и бочонок дорогой английской селедки. Уезжали они в сопровождении нанятых под трофеи саней.

Кшиштофа разморозили, посыпав ледяной куб солью, найденной в погребе, а потом сажей. Как раз вышло солнышко. Бонакорси настоял на реванше и после продолжительного поединка пронзил Кшиштофу сердце обычным, не освященным мечом.

Анджей выбрал остаться в Волыни, навести порядок в господском доме и дождаться возвращения Люциуса. Вернет ли пан-черт бессмертную душу в благодарность за сохранение преходящих ценностей? Черт его знает, но попытка — не пытка. Более выгодных вариантов карьеры у одинокого шляхтича, чье имущество конь да сабля, не нашлось. Тем более, что Люциус все-таки получил жалованную грамоту на воеводство, значит, ему понадобятся верные люди и старший над верными людьми.

В Глубоком все разошлись встречать Рождество по церквям. Католики в свою, православные в свою.

По пути в церковь к Ласке подошел Богдан.

— Можешь пояснити, чо твоему латинскому другу вид мене требу було у Кракови? — спросил он.

— Ты зачем сейчас об этом вспомнил? Месяц без малого прошел.

— Раньше не до него було. Може, латинца и биз мене бы прибили, чого я полизу. Потим вышло, що мы з ним по одну сторону. Вже на що душегубы народ не дружный, але не в бою же со своими счеты зводити. Пан Люциус говорив, никого николи не прощайте, але вин же чорт лукавый. Попы кажут, прощайте. Я и думаю, прощати його али выкликать зараз на шаблях.

— Прощать, — твердо сказал Ласка, — Он на тебя не со зла, а потому что ты Оксану ударил.

— Так то жинка моя.

— Откуда ему знать?

— Спросил бы.

— Он и спросил, а ты обзываться начал. Ты бы лучше попросил добрых людей, чтобы ему по-хорошему объяснили.

Богдан нахмурился.

— Що ж я не попросив? Напевно, повод был.

— Был. Тебя бес попутал.

— Бис? Точно, був рядом бис в то утро. Це що выходит, я не правий був? Вибачиться не хочу.

— Ты не извиняйся, ты руку подай и скажи, что зла не держишь. По латинским правилам если рыцари поссорились, а потом сразились, то урона чести нет, и не грех мириться.

— У нас також. Тильки ты переведи йому, щоб вин зрозумев.

— Утром подходи за наш стол, я ему скажу.

С утра после всенощной делившие одну комнату Ласка, Бенвенуто и Доминго спустились в корчму. Заговорили о планах на ближайшее будущее.

— Я завтра поутру поеду в Волынь Вольфа встречать, — сказал Ласка, — И батюшку Анджею отвезу, чтобы там покойников отпел, — Потом Полоцк, Витебск, Смоленск, Москва. Кому не по пути, с теми прощаюсь.

— Куда мне деваться? — покачал головой Бенвенуто, — В Вене я работу не нашел. В Краков не вернусь. В Вильно не поеду. Нечего мне там делать, если Люциус Чорторыльский воеводой станет.

— Поезжай в Москву, — сказал Ласка, — Там католиков не то, чтобы много, но есть. Земляку только рады будут.

— Какие у вас католики, интересно?

— Живописцев не слышал, а архитекторы бывают. Крепости строят, церкви строят. Про литейщиков слышал. Купцы там разные, доктора, посланники, путешественники. Погости у нас, присмотрись. Не по нраву Москва придется, так можно еще Новгород посмотреть. Тоже славный город, богатый. Или у остзейских немцев счастья попытать. Вольф говорит, Рига хороший город, а через море еще шведы с датчанами живут, про тех не скажу, что за люди. Но сразу туда не сворачивай, хоть посмотри на Москву.