– Мы дадим бой! – вопила она, чувствуя себя свободной и счастливой от того, что можно быть настолько безумной. – Там, внизу, в пропасти, дьявола нет, потому что он здесь, рядом с нами, он – мы, он – она, это я, и ты, и ты, – Дэйра старалась коснуться каждого, чтобы передать то, на что слов не хватало. – Это голос духа смерти, и он говорит, что страха больше нет. Мы забьем их камнями, сломаем спины своими могучими руками, утопим их в собственной храбрости. Слушайте меня! Я – Белая Госпожа, я – все, что меня окружает. Назад мы не вернемся, а бегать от смерти не будем. Мы посмеемся над врагами, и пусть боги нам не мешают.

Она пробежала до последнего донзара, заряжая своим безумием всех, кто стоял на краю бездны. Люди зашевелились, сначала вяло, потом бодрее, развернулись к лесу, выпрямили головы. Кто-то сделал первый шаг, за ним последовал другой, и вот уже обрыв опустел, а горстка донзаров решительно двинулась вперед, словно собираясь раздавить вековые дубы, глядящие хмуро, сонно, враждебно.

– Хорошо, – шептала Дэйра, подбирая с земли камень. – Сейчас можно все, запрещаю лишь одно. Не смейте уходить в одиночку. Заберите жизнь хотя бы одного врага, но лучше пусть их будет много.

– Я отомщу за твоего ребенка, милая, – сказала она женщине, которая стояла рядом с пустыми глазами, держа в руках палку. Мертвого младенца она отдала дьяволу, бросив его в бездну.

Преследователи появились внезапно. Темнота леса будто размножилась, выпустив из себя огромные черные силуэты, гораздо выше человека, и Дэйре потребовалось время, чтобы осознать, что на этот раз породил мрак. То были всадники. Не спеша, но неумолимо группа людей на скакунах приближалась к беглецам, которых было мало, очень мало. «Вот почему они перестали стрелять, – подумала Дэйра. – Они возьмут нас живыми». Она не знала, когда появилось это «мы», срастившее ее с беглыми донзарами воедино. Наверное, когда женщина с мертвым ребенком назвала ее Белой Госпожой. Это было прозвище проклятых, и оно подходило Дэйре идеально.

Когда донзары, заразившиеся ее безумием, побежали с камнями на всадников, вооруженных мечами и сетками, какое-то время она еще верила в чудо. Бежала рядом, что-то кричала, но себя не слышала, так как ее голос тонул в криках донзаров, которые так рьяно бросились на преследователей, что те даже придержали коней. Видимо, им тоже стало любопытно, что будет дальше.

А дальше были горькие слова старой герцогини о том, что учиться на ошибках похвально, но не ценой чужой крови.

Когда на Дэйру кинули сетку и, опрокинув, поволокли за конем, словно зверя, она подумала, что, наверное, никогда не сможет больше охотиться с прежним азартом. Рядом лаяли борзые и гончие псы, и вероятно, среди них был тот, чьего хозяина она убила. Наверное, это его клыкам принадлежали те укусы, которые она почувствовала на руках, едва успев прикрыть ими голову. Стэрн был прав. Боль была такой, словно ее коснулись раскаленным мечом. Однажды на охоте под ней осыпался край склона, и Дэйра покатилась вниз, пролетев по кочкам, камням и кустарникам почти сотню метров. Тогда она умудрилась ничего не переломать, но сейчас, когда всадник, волочивший с ней сетку, пустил лошадь бегом, Дэйре показалось, что в ней разом сломались все кости. Чувствовался каждый толчок от ударов копыт, каждая выбоина и неровности тракта.

Пусть я потеряю сознание, взмолилась она, но в голове, как назло, было ясно и больно. Вцепившись в ячейки сетки, Дэйра подтягивала себя вверх, чтобы уберечь свою безумную голову от столкновения с копытами лошади, порой мелькающими слишком близко с ее носом. Их волокли по дороге – очевидно, для быстроты передвижения, хотя она была уверена, что поездка по лесу доставила бы всаднику куда большее удовольствие. Человек не раз оборачивался, когда ей не удавалось сдержать крик, и громко усмехался или бросал в ее сторону злобный короткий смех.

Как же сильно нужно ненавидеть своих донзаров, чтобы наказывать их подобным образом. Странно, но Дэйре еще удавалось подумать над философскими моментами жизни. Успокаивало одно – по сравнение с тем, как вели себя преследователи, ее безумие было лишь легкой формой душевного расстройства. Из всех причин, которые могли заставить вабаров обходиться с подчиненными столь жестоко, в голову приходило немного. Донзары должны были совершить чудовищное преступление, изуверским способом убить семью своего барона или поджечь его дом, в котором сгорели дети, или…

Дальше Дэйра увидела столб с надписью «Копра» и почувствовала, что слезы она сдержать не в силах. Почтовая станция была так близко. Наверное, там все давно спали. О смерти не думалось, но на пятки та ей уже наступила. Дэйра не чувствовала ног, а руки, на которых пришлась вся тяжесть тела, стали тяжелыми и чужими. Однако стоило ей бросить взгляд в сторону – куда, впрочем, она старалась не смотреть, потому что не все донзары сумели уцепиться за сетки, как она, и некоторые всадники везли трупы, – как ее накрывало отчаяние. Дэйра его прогоняла, потому что Поппи всегда говорила, что отчаяние – удел слабых, а дочь герцога Зорта слабой быть не может. Но смех дьявола, так и не дождавшегося ее в бездне, говорил об обратном. И тогда просыпалось малодушие, которое тоненько нашептывало: а может, лучше было бы прыгнуть?

***

Веревка на шее ощущалась странно. Еще более странным было то, что Дэйра могла стоять на двух ногах и даже дышать без особой боли в груди, а значит, ребра тоже сломаны не были. В боках щемило, сбитые локти и коленки горели огнем, тянуло предплечье и почему-то болело горло, но в целом, она легко отделалась. Наверное, ирония ее судьбы заключалась в том, чтобы быть повешенной в сравнительно хорошем самочувствии.

Семерым донзарам, которые стояли рядом, повезло не так сильно. У одной из женщин был открытый перелом ноги, она пыталась стоять на одной, но удерживать равновесие со связанными сзади руками и кровоточащей раной было трудно. Однако солдаты не давали ей сидеть, поднимая ее пинками с земли каждый раз, когда женщина падала.

Дэйра хотела попросить у нее прощение за то, что не сдержала слово, но потом вспомнила, что у нее во рту кляп – грязная тряпка, которой волочивший ее всадник отер коня, и решила, что сделает это там – в другом мире. Сначала ей нужно достойно умереть. Как это сделать, когда ее собирались вешать, она не знала.

Из всех, кто выжил после поездки в сетях по ночному лесу, Дэйра выглядела самой непотрепанной, наверное, поэтому палач, дородный заспанный мужик в драной шубе с черным колпаком на голове, выбрал ее первой. К тому времени Дэйра ничем не отличалась от других донзаров – такая же поцарапанная, вымазанная в крови и грязи и облепленная сверху листьями, хвоей и другим лесным сором.

Когда ее вынули из сетки, первым чувством была надежда. Это было плохое чувство, подпитанное малодушием и трусостью. В Эйдерледже каждый барон знал своих донзаров в лицо, и Дэйра решила, что, по крайней мере, ее спросят: кто такая. А там уже все зависело от вабарского терпения и ее красноречия. Но когда она встала на ноги и попыталась заговорить, человек, тащивший ее через лес в сетке, молча и не разбираясь, ударил ее в лицо кулаком. Она не потеряла сознание, но способность видеть левым глазом исчезла. К тому времени когда ей на шею надели петлю, глаз заплыл, и теперь даже Марго с трудом различила бы в ней Дэйру Зорт.

Если с синяком на глазу Дэйра согласилась – нечего было отворачиваться от тех, кого подвела, то вот с виселицей смириться не смогла. Надо было выбирать ледяную реку.

Казнь через повешение считалась в Сангассии позорной, особенно для вабаров. Обычно знатным сангасситам рубили головы, потому что чернь, присутствующая на казнях, не должна была видеть предсмертной агонии благородного тела. К тому же, отсечение головы обычно происходило быстро и без мучений.

Дэйра много раз видела, как вешали донзаров, когда ей приходилось заменять отца и мать во время казней в Эйдерледже. Но даже в кошмарах она не могла представить, что когда-нибудь окажется на виселице сама.