«Тело довезу, а за душу не ручаюсь», – приветствовал пассажиров новый возничий, после чего Марго пришлось принимать сердечные капли. «Плохая стоянка лучше доброго похода», – говорил он же, когда у одной из карет таки отвалилось колесо, и они застряли на ветхом мосту, скрипящем от любого неверного движения. «Шибко ехать – не скоро доехать», – отвечал наглый донзар, когда Говард Белиорский попросил его ускориться из-за наступающих сумерек. Но коронным высказыванием кучера стала реплика, которую тот бросил, когда у капеллана прихватил живот, и экипажу пришлось ждать, когда священнослужитель найдет подходящий куст посреди огромного луга, через которое тянулось Белопутье. «Выйдешь утром в поле срать, далеко тебя видать», – философски заключил кучер, глядя на то, как бедный Карлус, так и не найдя укрытие, пристроился в жухлой траве.
Дэйра не выдержала и накричала на кучера, который отчего-то перепугался так сильно, что не проронил больше ни слова до самой почтовой станции. А она ведь даже не собиралась его ругать, думала вежливо попросить заткнуться, но крик вырвался сам собой – так же неожиданно, как покраснели шрамы на лбу, став горячими, словно раскаленные обручи. Запоздало вспомнив, что не одела шапку, Дэйра спряталась в карете и, накрывшись одеялом по самые глаза, больше не высовывалась.
Бесснежный декабрьский пейзаж наводил на воспоминания. Большей частью дорога петляла по лесам, где деревья-исполины скребли небо корявыми, черными ветками, к которым от земли длинными нитями тянулись лианы. Иногда открывались равнины, поросшие чахлым кустарником и бурьяном, и тогда Белопутье становилось еще тоскливей. Изредка встречались причудливые нагромождения наполовину вросших в землю камней, которые были единственным напоминанием о скалах, оставшихся далеко позади. Те немногие донзарские деревни, что располагались у дороги, напоминали эти камни, потому что были такими же застывшими во времени. Казалось, что наступившая зима придавила домишки в землю по самые крыши. Редко в каком окне горела свеча, в воздухе не пахло дымом из печей, а случайно оказавшиеся на пути донзары глядели хмуро и затравленно. Беднота донзарских общин в Бардуаге, о которой Дэйра слышала от Стэрна и Поппи дома, не была вымыслом. «Стоячая вода гниет, принося болезни и смерть», – сказала как-то Маисия, когда на кухне в замке болтали об очередном восстании донзаров. Дэйре ее слова запомнились.
На третий день пути Дэйра поняла, как сильно была привязана к людям, которые всегда незримо присутствовали в ее жизни. Поппи, Стэрн, Норад, Маисия, знакомые служанки из кухни, стражники, конюхи и другие – всех их не хватало. Как ни странно, но по «свите» из подружек и родственникам, например, о матери она не скучала. А вот отец вспоминался часто. Наверное, он уже вступил в чагарские земли и сейчас направлялся с данью к столице ханов – желтому городу Армурату. Пусть боги вернут его обратно, пусть слухи о войне останутся только слухами.
Как ни странно, но думала она и об Амрэле Лорне. Этот человек всколыхнул потаенную часть ее души, которую она тщательно прятала от себя самой и окружающих. Каждая встреча с ним вспоминалась особенно отчетливо, требуя нового осмысления ее поведения. То, с какой насмешкой Лорн глядел на полураздетую Дэйру в Пещере Радости, заставило ее желать создать маску, как можно скорее, – чтобы ее не боялись, не презирали, не называли сумасшедшей. Дэйра знала, что была нормальной, куда «нормальнее» той же Ирэн или брата Томаса, оставалось доказать свое право быть «на равных» с остальными. Она была уверена, что, окажись в пещере на ее месте Ирэн, Амрэль не упустил бы случая воспользоваться приготовленным ложем. Бабушка убеждала Дэйру, что все обернулось неплохо, и, если бы у Амрэля и Дэйры случилась бы «радость», она сейчас чувствовала бы себя куда отвратительней. В замке девушка охотно согласилась с умершей родственницей, но сейчас, трясясь в карете под грудой одеял, с трудом сдерживала слезы.
Амрэль разбередил ту часть ее души, которой обычно не давали голоса. Та Дэйра подпирала стенки на балах, предпочитая объедаться сладостями, глядя, как порхают по залу юбки подруг, та Дэйра пряталась за старыми книгами, с презрением отзываясь о дамах, которые предпочитали пыльным страницам духи и помаду, та Дэйра пугала любого, кто проявлял к ней интерес – часто вызванный богатством и знатностью ее родителей. Она верила, что должна ехать в Хальмон, чтобы стать доктором и лечить людей, но Белопутье, мрачные бардуажские дубы и хмурое декабрьское небо твердили в один голос – ты врешь. Может, и врала. Одиночество, наконец, сломало стены башни, где долгие годы росло и крепло, пока не превратилось в чудовище, захватившее власть над ее душой. Нет, не права была бабка София. Дэйра предпочла бы, чтобы Амрэль поступил с ней так же, как с рыжеволосой красавицей Ирэн, окажись она вместе с ним в Пещере Радости. И пусть бы она жалела о последствиях и попранных женских чувствах, зато изгой в ней стал бы чуть меньше, а ниточка, соединяющая ее с реальным миром – чуть крепче.
Дэйра тяжело ворочалась под своими меховыми накидками, толкала Ирэн, переворачивалась в другую сторону и видела замерзшего Нильса, который, словно нарочно, держался поблизости от ее окна. Если уж кто и был странным в их компании, то этот загадочный парень из Лаверье, который был таким же донзаром, как Дэйра – куртизанкой. Сначала Дэйра бесилась от того, что никто не хотел думать о том, как нелепо звучала его ложь о любви к оружию, тайному самообучению в зале фехтования барона Лаверье и странствующем монахе, который якобы довел его врожденные таланты до мастерства. Но видя, как проглотили это вранье остальные, в конце концов, успокоилась и Дэйра, вычеркнув Нильса из своего ближайшего окружения. Она еще не поняла, зачем этот человек появился в ее жизни, но убедила себя, что смысл в спасении Нильса из воды был в Амрэле. Все это было одним большим уроком, апогей которого случился в Пещере Радости. Она умела делать выводы. Скоро у Дэйры появится маска, которая больше не позволит совершать подобные глупости.
Сам Нильс тоже не выказывал желания с ней общаться. Всю дорогу он ехал хмурым и сосредоточенным. От Томаса Дэйра знала, что донзар сопровождал их только до Бардуага. Узнав историю его сестры, Томас заверил Нильса, что тот должен, непременно, отправиться на поиски девушки. Нильс же, в свою очередь, обещал вернуться и продолжить служение Томасу после того, как найдет Дженну. Томас взял с Дэйры клятву, что она не выдаст Нильса, но Дэйра больше не собиралась вмешиваться в судьбы людей. Она была уверена, что Нильс лжет, как проворовавшийся кладовщик, однако ее это больше не беспокоило. Пусть Томас сам разбирается.
Грустной и молчаливой была и Ирэн Карлбири, ее «подруга», навязанная Дэйре в компаньонки матерью с рождения. Дэйра была уверена, что Ирэн терпела ее с таким же трудом, как и она, но сейчас много, что изменилось. Ирэн ехала к жениху, Феликсу Бардуажскому, с которым должна была обвенчаться в канун нового года. С Дэйрой они расставались, и незачем было больше казаться милой и любезной. С другой стороны, в их отношении появилось что-то по-настоящему искреннее. Ирэн не старалась угодить Дэйре, та не пыталась поддерживать натянутые разговоры, отчего редкие минуты их общения впервые были наполнены чем-то осмысленным. Девушка не поверила Дэйре, что та отправилась в Майбрак не по своей воле, но поддержала в том, что Амрэль – опасный тип, который затеял свою игру, намереваясь отомстить Зортам за какие-то обиды в прошлом. В том, что участие Дэйры в церемонии выбора невесты было нацелено на унижение Зортов, Ирэн не сомневалась. Ведь Дэйра однозначно не сможет тягаться с красавицами, отобранными со всей Сангассии, а значит, ничего хорошего дочь герцога в Майбраке не ожидало. Ирэн даже прослезилась, а после поведала о собственных тревогах. Ее главной бедой был жених Феликс, в любви которого она уже сомневалась, но за которого собиралась сражаться до последнего вздоха. Дэйра не представляла брак с человеком, который к тебе равнодушен, но Ирэн была убеждена, что ее любви хватит на них обоих.
