– Рвение подобно чайнику и может легко охладиться, – с умным видом заявил Беркут, не двигаясь с места. – Все, что могло быть сделано, уже сделано. Мы ничего не изменим.

– Чушь! – возмутился Арлинг, усаживаясь на песок у скамьи. – Все можно исправить! Например, ты мог бы отказаться от поездки в Пустошь.

– В тебе говорит зависть, – бесстрастно заметил Беркут. – Не завидуй мне, Ар. У тебя свой путь, у меня свой.

– Как же я мог забыть! – притворно воскликнул Регарди, бросая в мальчишку горсть песка. – Дороги, дороги… Вы в Балидете все на них помешались.

– «Мы» помешались, – поправил его Шолох, отряхиваясь. – Не спеши проводить черту между нами. Я уже тебе говорил, мы на одной стороне.

– Если это так, ты пойдешь со мной тренироваться, – Арлинг хлопнул Беркута по плечу, оставив на его белой рубашке отпечаток грязной ладони. Он сделал это осознанно, стараясь разозлить кучеяра и вытащить из непроницаемого кокона, в который тот кутался последние дни.

– Нам не нужно больше тренироваться на Огненном Круге, – спокойно ответил Шолох. – Ты это знаешь, но понимать не хочешь. Возможно, иман как раз ждет, когда ты ему об этом скажешь. А «двойной конь» у тебя хорошо получается и без меня.

– Ты это называешь «хорошо получается»? – Арлинг оттянул грязную штанину, показывая ее Беркуту. – Да я упал в этот проклятый ров раз десять!

– У тебя короткая память, – упрекнул его кучеяр. – Вспомни, когда ты в первый раз пришел к этому бревну, то даже ходить по нему не мог. А теперь вспомни, как на прошлой неделе ты показывал новичкам «Мышиный Бег». Никто из учеников его не делает лучше тебя. А причина твоих падений ясна. Ты злишься на меня и имана, и до тех пор, пока в тебе живет эта злость, будешь падать. Тебе не тренироваться надо, а успокоиться, прогнать зависть из сердца и принять мир таким, какой он есть.

– Заладил тоже, «зависть», «зависть»! – вспыхнул Регарди. – С чего ты взял, что я тебе завидую? У меня все отлично. Кто из учеников живет в собственной комнате, да еще и в одном доме с учителем? Кто может все дни и ночи тренироваться, не тратя время на дурацкую прополку грядок или стирку белья? Кто удостоен чести проводить уроки у сопливой мелкотни? А еще у меня есть собственный пес, пусть и старый, друзья, пусть и предатели, и право на одно пирожное в неделю. Блеск! Разве у любимчика имана могут быть дела иначе? И незачем меня успокаивать. И в твоих похвалах я тоже не нуждаюсь.

– Никто тебя не предавал, – поморщился Шолох. – Ты бы поосторожнее о друзьях. Не припоминаю, чтобы Сахар тебе сделал что-то плохое. Или Ол.

– Они не единственные мои друзья, – буркнул Регарди, мечтая врезать товарищу по уху. Жаль только, что повода для этого не было. Пока.

– Пойми, когда я стану Индиговым Учеником, на самом деле, ничего не изменится. Мы так же будем стоять рядом. Может быть, даже ближе, чем сейчас. У нас с тобой все будет по-прежнему.

«Ты спрашиваешь или утверждаешь?» – сердито подумал Арлинг, стараясь не замечать, с какой уверенностью Шолох произнес заветные слова каждого ученика школы: «когда я стану Индиговым Учеником». Нет, друг мой, прежним уже ничего не будет. Даже в этот миг все иначе – не то, что секунду назад.

– Мне нужно собираться, – вздохнул Беркут, грустно его разглядывая. – Завтра я уезжаю.

– Не смею вас задерживать, – фыркнул Арлинг, из последних сил стараясь не сорваться. Как же хотелось затеять с Шолохом драку!

Ему показалось, что кучеяр собирался сказать что-то еще, но в последний момент передумал и, молча развернувшись, зашагал к Дому Неба. Регарди искренне надеялся, что у Шолоха на душе теперь было так же погано, как и у него. Разбежавшись, он пнул землю и с наслаждением прислушался, как осыпается поднятый им в воздух фонтан песка. Если Беркут станет Индиговым, то в кого тогда превратится он, Арлинг Регарди, живущий с учителем под одной крышей и получающий знания, о которых даже рассказать никому было нельзя? Может, он действительно всего лишь любимчик? Тот, кого приютили из жалости и использовали, как объект для неудовлетворенной отцовской заботы? Впрочем, обращение учителя вряд ли можно было назвать «отцовским». Порой, ему казалось, что иман относился к нему не лучше, чем к породистому псу из своей псарни.

Давно у него не было таких дум. Чувствуя, что он недалек от бунта, Арлинг решил остудить голову и сделать пару кругов по крепостной стене. В это время дня там как раз поднимался хороший ветер, который выдувал все ненужные мысли и оставлял тело пустым и легким.

Регарди повернулся, чтобы покинуть Огненный Круг вслед за Шолохом, как вдруг услышал сердитые голоса, которые доносились из розариума, примыкавшего к тренировочной площадке. Один был до боли знакомым, потому что еще утром отчитывал его за недостаточную скорость при исполнении «Львиной Охоты», другой был забыт, но вспомнился с первых слов. С ним у Арлинга было связано много неприятных моментов в прошлом.

– Останься, ты ведь меня даже недослушал, – говорил иман, и в его голосе слышалось несвойственное ему беспокойство, за которым тщательно скрывались любовь и забота.

– Не хочу тратить время, – отрезал Сохо, шумно шагая по усыпанной гравием дорожке. – Года идут, только ты не меняешься. Никогда тебя не понимал. Те Бои Салаграна, от которых ты бежишь, давно в прошлом. Сегодня это искусство – высокое, редкое, безграничное. Это то, чему ты посвятил свою жизнь, и то, что живет в твоих учениках. Сегодня все по-другому.

– Смерть не может быть другой

– Чего ты боишься? Неприятностей с властями? С Аджухамами можно договориться. Они не посмеют пойти против Пустоши, а Беркант тебя поддержит, как никто другой. Он давно ждет твоего возвращения. Хватит воевать с прошлым, отец. Участие в Боях Салаграна станет первым мостом между тобой и серкетами. Сколько лет вы не общаетесь с настоятелем? Десять, двадцать?

– Мост построить нетрудно, – вздохнул иман. – Вопрос в том, сколько он простоит. Наши с Беркантом мосты обычно не держались и суток. Мне кажется, ты кое-что забыл, Сохо.

– Я прекрасно помню, что вы сделали для Боев Салаграна, – процедил кучеяр. – Именно поэтому вы должны вернуться. Это не уличная драка, не цирковой балаган, это… искусство! Разве не ради этого вы обучаете своих учеников солукраю?

– Остановись! – велел иман, и в его голосе послышались опасные нотки. – Ты допускаешь слишком много ошибок, сын. Позволь тебе напомнить. Во-первых, возвращаться некуда. Пустошь давно ушла по ложному пути, и я не собираюсь ее догонять. Во-вторых, искусства бывают разными, и… они продаются. Беркант поторопил распускание цветка, выставив напоказ то, что поклялся хранить, принимая обет настоятеля. И, в-третьих, я не обучаю своих учеников солукраю и никогда не обучал.

Последние слова учитель почти прошипел, из чего Регарди сделал вывод, что ему на глаза сегодня лучше не попадаться. Арлинг не понимал, о чем спорили отец с сыном, но мог поклясться, что загадочное слово «Солукрай» в его собственных тренировках не звучало.

– Да ну? – тем временем, усмехнулся Сохо. – А в городе говорят, что твои «избранные» владеют им в совершенстве. Вот и развей слухи. Пусть они примут участие. Ты в любом случае будешь в выигрыше. Они проиграют – больше никто не станет упрекать тебя во лжи и распускать слухи о том, что ты нарушил клятву и обучил кого-то солукраю. Они выиграют – тем лучше. Никто и не вспомнит о запретах, а школа получит новых учеников, потому что все хотят учиться у победителей.

Дальше Арлинг слушать не стал. Он не знал, о чем просил Сохо, но догадывался, что речь шла о каких-то соревнованиях. Позиция имана была ясна. Школа Белого Петуха никогда не принимала участие в подобных мероприятиях, а вот упорство Сохо было странным. Неужели он не знал, что его отец считал любые игры такого рода пустой тратой времени? «Соревнования – это когда один болван пытается простоять на одной ноге дольше другого болвана», – ответил учитель Арлингу, когда он как-то спросил, почему школа не участвует в Летних Боевых Играх Балидета. Больше они на эту тему не разговаривали.