Через три часа после ночной тревоги, вызванной невыясненными пока неполадками в системе электроснабжения, «Лермонтов» вновь лег на другой курс. Теперь судно шло на северо-восток под острым углом к центру циклона. Перед самым рассветом оно пересекло невидимую границу, где в упорном противоборстве столкнулись массы теплого и охлажденного воздуха. Как обычно, фронтальные явления сопровождались обильными, хотя и не слишком продолжительными дождями, смывшими с окраски всю соляную пудру.

Ливень иссяк на рассвете, причем так же внезапно, как и начался. И когда всплыло похожее на радиобуй оранжевое солнце, палуба засверкала, словно какой-нибудь заливной луг, зеленый, прохладный, весь в парной и медвяной росе. Она высохла прямо на глазах, выпитая сухим холодным дыханием Ледовитого океана. Арктический воздух вообще отличается примечательными свойствами. Он на диво прозрачен, отчего небесный купол и предстает глубоким и синим, словно его наполнили сжиженным кислородом, который тает на солнце, курясь едва уловимым студеным дымком.

В океане, повторяющем малейшие изменения небесных оттенков, это явление многократно усиливается. Напитанная светом синь, которая проблескивает в волнах под линзой арктического ветра, не имеет названия даже на языке художников, потому что синий кобальт и берлинская лазурь лишь бледные тени в сравнении с ней. Даже сугубо практичные товарищи, вроде боцмана Снуркова, давным-давно переставшие замечать краски заката и моря, невольно залюбовались невиданной игрой тонов. Ленивые вспышки, вскипающие из самых недр, слепили и завораживали совершенно необычным, тягучим, как мед, переливом. Безотчетно хотелось зажмуриться и с радостным воплем сигануть в прохладные целительные глубины.

По крайней мере так мечталось Гене, когда он дремал в холодке, утомленный зеркальным мерцанием и вполне ощутимой бортовой качкой. Мысль искупаться пришла и еще кое-кому из ребят, так что у крана с забортной водой, которая была сейчас намного теплее воздуха, образовалась небольшая очередь.

До сих пор регулярными обливаниями занимался только боцман. Раскрутив до отказа вентиль, он подставлял спину широкой струе и сразу же принимался визжать, словно его щекотали. Вдоволь наоравшись, ложился прямо на залитую водой палубу отдыхать. Это называлось у него морской ванной.

— Для укрепления нервов, — объяснял он каждому, кто появлялся на палубе, и, щурясь на набиравшее высоту солнце, с наслаждением колотил себя в изукрашенную затейливой татуировкой грудь, которая гудела не хуже, чем у разгневанной гориллы.

Нужно было ловить последние часы тишины и хорошего загара, потому что контейнеровоз неуклонно сближался с зоной депрессии. Перистые, разметанные вдоль горизонта облачка сулили затяжное ненастье, и барометр падал на миллибар чуть ли не с каждой пройденной милей.

Свободные от вахт матросы надели плавки и расстелили полотенца на кормовых лавках, а женщины расположились на самой верхней палубе, которая к полудню становилась горячей, как сковорода. То и дело кто-нибудь бегал на ют напиться из автомата.

Судовое время перевели еще на час ближе к московскому. И поскольку завтрак соответственно сдвинулся, приходилось успокаивать аппетит, не ведавший о подобной перемене, опресненной водичкой. Особенно страдал второй электрик Паша. Он находился на ногах с самого рассвета — искали причину ночного инцидента — и успел облазить с тестером весь теплоход. Неисправностей в электросистеме он не обнаружил, зато подобрал возле мачты несколько летучек, привлеченных на свою беду топовым огнем. На Пашину долю приходилась всего одна штука, поскольку нужно было угостить свой стол и, разумеется, капитана, но это лишь разжигало жажду поскорее отведать редкий в этих широтах деликатес. Снабдив камбуз банкой испанского оливкового масла и выпросив у артельщика лимон из капитанского НЗ, Паша доверительно сообщил Ванде рецепт. Тайну кулинарного шедевра электрик почерпнул у одного писателя, который сделал на «Лермонтове» свой первый и, кажется, последний трансатлантический рейс. Никто не знал, насколько плодотворной окапалась для него такая не совсем обычная командировка — как-никак книги пишутся не в один год. Во всяком случае, прощаясь с экипажем, писатель восторженно клялся, что обогатился морской тематикой на всю жизнь и никогда не забудет друзей по плаванию. Наверное, ему было бы приятно узнать, что его тоже помнят или, во всяком случае, вспоминают, когда выдается удачная рыбалка и возникает вопрос о том, как лучше всего приготовить очередной морепродукт — «фрутто ди маре», как говорят итальянцы, «плоды моря».

По всему было видно, что летучки станут последним подарком судьбы. Как бы ни сложились дела с «Оймяконом», порыбалить до Сеуты вряд ли удастся. Время подгоняло, и нечего было мечтать о профилактическом ремонте. Даже если и возникла бы вдруг надобность в остановке, про настоящую ловлю говорить не приходилось. Все банки остались далеко позади, и поэтому шансы наткнуться на рыбу посреди океана казались ничтожными. Особенно в этом районе, где до известкового дна четыре тысячи триста метров.

Что и говорить, странное утро выдалось на «Лермонтове» в преддверии циклона. То ли особая сочность и глубина красок сказывались на настроении, то ли давал о себе знать голод по самым обычным радостям жизни, о котором не ведают свободные люди на твердой земле. В настороженные мгновения короткого затишья, когда какие-то чувствительные сосудики уже ловят штормовые сигналы приближающейся непогоды, он вырывается из неведомых закоулков и принимается томить душу несбыточными желаниями. Хороший завтрак и стакан горячего крепкого чая — лучшее лекарство в таких случаях. Ну и, конечно, работа, которая требует от человека полной отдачи, не оставляя ни времени, ни сил на самокопание.

Но пока завтрак не начался, каждый, как мог, справлялся с электромагнитной бурей, обрушившейся на теплоход при ясном небе: кто загорал, кто обливался забортной водой или выжимал штангу в спортуголке, рядом с рацией. Только олимпиец Снурков спокойно прилег подавить перед завтраком ухо. А старпом Беляй, тоже человек без нервов, покончив с бритьем, взялся за новую рамку.

Шимановский, как и Паша, которого несколько размагнитили безуспешные поиски и мечты о жареных летучках, с трех часов, не приседая, искал повреждение или ошибку в схеме. Он начал с ЦПУ и постепенно продвигался к менее крупным узлам, где от бесчисленных конденсаторов, реле и сопротивлений во все стороны расходились разноцветные жилки кембрика[18].

То и дело сверяясь с обширной, как простыня, светокопией, изредка подключал переносной осциллограф. Вглядываясь в очертания бегущей по экрану зеленой синусоиды, замыкал цепь на мост, чтобы снять параметры, а то просто тыкал пробником или проверял контакты на ощупь. Все было в полном порядке. Лишь на распределительном щите под одной из нижних площадок обнаружилась обуглившаяся на клеммах муха. Разумеется, не она явилась причиной вчерашнего замыкания. Так, на всякий случай, Петр Казимирович зачистил контакт и пустил в дело паяльник, которым орудовал, как виртуоз смычком. Лет сорок назад Петрик Шимановский слыл на четвертой станции вундеркиндом и под недреманным оком мамы действительно готовил себя к скрипичной карьера. Хоть что-то пригодилось из детства…

Обойдя машинные отсеки, он проследовал прямо в навигационную рубку, чтобы так же вдумчиво и с удовольствием покопаться на пульте. Озабоченный запутанными линиями электронных схем, он не учел настроения Дугина, которого ночная история совершенно вывела из себя.

Смерив маленького, коротко остриженного электрика неодобрительным взглядом, Константин Алексеевич покосился на его защитного цвета спецовку, пятнистую от смазки, ржавчины и расплавленной канифоли.

— Ишь, зеленый берет выискался, — призывая в свидетели помощников, капитан театрально простер указующую длань. — От кого это вы маскируетесь? — он брезгливо насупился. — Сколько раз говорил, чтоб не являлись на мостик в затрапезном виде. Вы офицер, как-никак…