Сокрушительный удар развернул Геню поперек платформы и бросил на рельсы. Задев за шпангоут плечом, он едва не размозжил голову об острый выступ. Лишь рваная борозда обозначилась от виска до щеки. Но все это — прошло уже мимо сознания, погашенного нестерпимой, всепоглощающей болью в ноге. Последнее, что запомнилось Гене, был рокот укатавшей тележки, замирающий в ржавой мгле.

СРТ[20]

Обнаружив на экране светлое пятнышко, третий помощник подкрутил дистанционный верньер. Следя за цифрами, мелькающими в прорези счетчика, подвел радиус к точке, одинокой звездой сиявшей на пустынном горизонте локатора. Размытый след, сохранившийся от предыдущего включения, показывал, что судно идет навстречу.

— Пароход какой-то по левому борту, Васильич, — доложил Мирошниченко старпому. — Четыре мили один кабельтов. Мы больше не одиноки, братцы. Еще один идиот забрался в эту пустыню.

— Рыбак какой-нибудь, надо полагать, — без особого интереса отозвался Беляй, наблюдая за тем, как одограф, связанный проводом с лагом и гирокомпасом, автоматически пишет курс.

— Вдруг наш? — насторожился Мирошниченко.

— На Бебеля жил до войны один знаменитый репортер, — начал издалека Вадим Васильевич, — виртуоз заголовков. Знаешь, как он назвал статью про старушку, которую сбил мотоциклист?

— «Бац! И нет старушки», — сказал третий, слышавший эту историю «дцатый раз».

— А статью о семье, отравившейся несвежими бычками?

— «Рыбки захотелось».

В море не только фильмы, но и шутки приходится прокручивать не один раз. С каким грузом поднялись на борт, с таким и остались. Анекдотами в иностранных портах не разживешься. Это не мороженое мясо, не топливо, не вода. В радиогазете, которую ежедневно отстукивает беспроволочный телетайп, тоже по части юмора слабовато. Разве что радист обменяется хохмой с коллегой. Такое, конечно, не поощряется — засорение эфира, но и не пресекается излишне рьяно. Во-первых, одесситы просто иначе не могут, во-вторых, смех, как известно, витамины души. Диалог между старпомом и третьим продолжал развиваться по неизменным канонам. В реестре Эдуарда Владимировича он значился под рубрикой «рыбачок-землячок».

— Для каждой рыбы существует своя приманка, — меланхолично уронил Беляй.

— Ставрида и скумбрия идет на луженый крючок, — тотчас же подыграл Мирошниченко.

— Тунец — на ставриду.

— Акула — на любую тухлятину, лишь бы нашелся кованный крючок.

— Но любая рыба… — Мирошниченко сделал вкрадчивую паузу, — даже рыба в консервных банках…

— Идет на краску, — закончил Беляй.

— Безотказно! — подсказал третий.

— Совершенно справедливо, — понравился старпом. — Безотказно идет.

До встречи с рыбаком оставалось минут семь-восемь, и Вадим Васильевич потянулся к большому восьмикратному биноклю.

— Наш! — торжествующе объявил он, когда стало возможно различить широкую красную полосу на трубе. — СРТ… Зови мастера.

— Мурманский, скорее всего, — сказал Мирошниченко, снимая телефонную трубку. — А может, латыш… Константин Алексеевич? Идите сюда! Рыбачок появился! — с капитаном он говорил так же напористо, как и с любым другим членом экипажа. К всеобщему удивлению, это сходило с рук.

— Что за рыбачок? — Беляй стоял рядом и слышал ответы Дугина. В голосе капитана слышалась заинтересованность.

— Какая нам разница? Лишь бы наш.

— Собираетесь останавливаться?

— Конечно! — Мирошниченко радостно подмигнул старпому. Вопрос мастера предопределял ответ. — Подумаешь, каких-нибудь пять — десять минут. Наверстаем, Константин Алексеевич.

— Положим, не десять, а все двадцать, а то и полчаса, но аллах с вами!.. Валяйте. Тут меня как раз Загораш одолевает, тоже короткую остановочку просит.

— Добро, — Мирошниченко весело потер руки и выскочил на пеленгаторную площадку.

СРТ был уже виден невооруженным глазом, крохотной белой чертой выделяясь на графитовом диске помрачневшего океана. Настраивая бинокль, третий помощник отметил, что ветер усилился и появились одиночные всплески пены. И верхушка волны смутно просвечивала недоброй желтизной. Того и гляди мог хлынуть дождь. На юго-востоке, где обтрепанные кромки грозовых облаков тяжело и косо льнули к горизонту, он уже начался.

— Я — теплоход «Лермонтов», — щелкая переключателем каналов, старпом вышел на УКВ-связь, — я — теплоход «Лермонтов». Рад приветствовать соотечественников в этих пустынных водах… Как меня слышите? Прием.

— Слышим вас хорошо, — пробился сквозь шумы и неожиданно сильно прозвучал в динамике голос с мягким латышским акцентом. — И тоже рады встрече. Моя фамилия Круминьш, старший помощник.

— Добрый день, добрый день! С вами говорит старпом Беляй. Домой идете?

— Совершенно, точно, товарищ Беляй, в Ригу.

— Завидуем вам… Рыбка хорошо заловилась?

— Ничего. Не жалуемся. Можно отвалить немного для вашего камбуза. Желаете?

— Спасибо, товарищ Круминьш. Весьма вам благодарны… А что за рыба?

— Рыба хек. И окуня взяли немножко.

— Хек, так хек, — согласился Беляй и передвинул ручку машинного телеграфа на «малый ход». Прозвенел звонок, взыграли сервомоторчики в логическом блоке, защелкали контакты. — Дареному коню в зубы не смотрят… Стопорите свою машину, будем подходить.

— Есть такое дело… У вас случайно краски не найдется? А то наша вся вышла. Четвертый месяц в море.

— Краски?.. — Беляй выдержал четко отработанную паузу. — Попробуем поискать.

— Поищите, пожалуйста. Все-таки домой возвращаемся. Хочется войти в порт в приличном состоянии.

— Понятно, понятно… Думаю, дадим вам бидончик-другой. Кинофильмами тоже не грех обменяться.

— Ну, что ж… Мы, правда, из разных ведомств, но, как говорят, двум смертям не бывать.

— Вот и я так думаю, товарищ Круминьш. Начальство как-нибудь между собой договориться. Вас по имени-отчеству?

— Ян Янович.

— Очень приятно, Ян Янович. Начинаем стыковаться?

— У вас имеется подходящая емкость?

— Не стоит возиться, времени нет. Валите прямо на палубу, мы кормой подойдем.

— Тогда майнайте вашу сетку.

— О'кей, Ян Янович! Стрела у нас вполне подходящая, хоть куда достанет.

Незадолго до того, как на ЦПУ поступила команда сбавить ход и начались маневры по сближению с траулером, Дикун сменил на вахте Загораша. Первым делом он наведался в отсек, куда поступало с цилиндров отработанное масло. Подставив ведро под ближайшую трубу, повернул кран и взял немного на пробу. Вязкая с синеватым отливом жидкость взъерошилась на бумажке мохнатыми иглами, едва приблизился магнит. Во избежание неприятностей нужно было стопориться и чистить дизели. Так Дикун и доложил Загорашу, который, оставшись за пультом, играл с Шимановским в дорожные шахматы.

— Как, Петр Казимирович, выяснили, что стряслось? — поинтересовался он, когда блиц завершился благополучным матом.

— Это я у нас хотел бы спросить, — отчужденно цедя слова, откликнулся Шимановский. — Почему не доложили, чем закончилось обследование?

— Какое обследование? — не понял Дикун, критически оглядев замасленную ладонь, он вытер ее о спецовку и вдруг все вспомнил: — В лазе, что ль? В полном ажуре.

— Так нужно было сказать, а то я звоню вам, звоню…

— Не слыхал, Петр Казимирович, бо спал. Когда сплю, так хоть из пушки пали… Верно я им кажу, Андрей Витальевич?

Загораш кивнул и спрятал шахматы в нагрудный карман.

— Пойдем, что ли, и мы вздремнем, Казимирыч? — предложил он, поворачиваясь в операторском кресле.

— Можно, — согласился Шимановский. — С чистым сердцем, что называется. Значит, в лазе порядок?

— Ну? — развел руками Дикун.

Шимановский сосредоточенно подпер кулаком подбородок. Оставалось предположить, что виновником ночного происшествия была насыщенная электричеством атмосфера и еще забортная вода, которая постоянно разъедает наружные механизмы кораблей.