— Каких именно? Любопытно? — быстро спросил Лосев. Разговор начинал становиться интересным.

— Не посчитайте меня за ретрограда, Герман Данилович, но я не любитель крайностей. Затронем хотя бы вопрос окружающей среды. Своевременно он поднят? Безусловно, своевременно. Самое время браться нам теперь за природовосстановление. Когда решалась судьбы угольных шахт, я первый поднял руку за консервацию, потому что преимущества газа были налицо.

Газ не только оздоровил атмосферу, но прямо-таки преобразил город, обеспечил его второе рождение. Но в последнее время пошли разговорчики, что и газ не так уж хорошо, что, дескать, напортачили мы с трубами и оттого, мол, страдают олени да песцы. Во-первых, нужно доказать, верно ли это. Я, например, сомневаюсь. Во-вторых, сама постановочка вызывает удивление. С одной стороны, индустриальный гигант, производство общегосударственного значения, с другой — сотня-другая диких оленей. Нонсенс! Дамский каприз… Вы не поверите, но нашлись у нас мудрецы, готовые чуть ли не отказаться от третьей, до зарезу необходимой городу, нитки. Представляете себе? Как видите, я не скрываю от вас наших недостатков. Напротив, по мере сил, ориентирую на них, потому что партийная печать — огромная сила.

— Все, что вы рассказали, очень интересно. Но надо выслушать и другую сторону. Кто конкретно предлагал отказаться от газопровода?

— А, задело за живое? Очень хорошо! Нужную, значит, подкинул темку. Уверен, что вы быстро сумеете сориентироваться и сделать верные выводы. Ну, да мы еще не раз с вами потолкуем… Но об одном хотелось бы с вами сразу договориться, Герман Данилович, — Кусов неуловимо перевел разговор в иное русло. — Прежде чем печатать статью, дайте пробежать взглядом… А? И вам страховка от непроизвольной какой опечатки будет и нам спокойнее. Я, как видите, тоже за всяческое согласование. Дело-то у нас общее.

Лосев начинал понимать, что Кусов совсем не так прост, как показался сначала, и, по-видимому, глубоко предан своему Заполярному городу, точнее, тому неизменному образу, который раз и навсегда запечатлелся в памяти. Было в этом что-то от слепой родительской ревности. От бессильной и горькой обиды на то, что дети зажили своей отдельной жизнью и строят ее совсем не так, как хочется отцам. По-человечески оно было понятно, социально — не внушало никакого сочувствия.

— Едва ли я смогу показать вам свой опус, — сказал после продолжительного молчания Лосев. — Я ведь не репортер и писать стану уже по возвращении.

Он видел, что его объяснение никак не удовлетворило Кусова, но не счел нужным ничего добавлять.

— Кем вы работали раньше, Петр Савельевич? — спросил, чтобы разрядить обстановку. Да и возникший в воображении типаж уже требовал уточняющих черт.

Но Кусов ответить не успел. Широко распахнув дверь, в кабинет заглянул худощавый человек, лет тридцати, не более, в отлично сшитом костюме. Лосев успел отметить депутатский значок на лацкане и чрезмерно яркий безукоризненно повязанный галстук.

— Наш первый, — Кусов поднялся, представляя вошедшего гостю, — Веденеев Игорь Орестович… А это товарищ из центра, специальный, — сделал на этом слове непроизвольный нажим, — корреспондент.

— Догадываюсь, — кивнул Веденеев, крепко пожимая протянутую руку. — К вашим услугам.

— Я вот просил только что Германа Даниловича проконсультировать с нами свое выступление… На всякий пожарный случай.

— Полагаете, редколлегия без нас не разберется? — спросил Веденеев и довольно жестко отрезал: — Я так думаю, разберется. С Владленом Васильевичем уже виделись? — обратился он к Лосеву. — Мой вам добрый совет: идите к нему с готовой программой. А мы, со своей стороны, позаботимся, чтобы вам показали наиболее интересные объекты.

— Для начала я бы хотел поговорить с людьми, с самыми разными. Наметить, хотя бы ориентировочно, узловые пункты, узкие места.

— Узкие места? — на выразительном и подвижном лице Веденеева промелькнула лукавая усмешка. — Этого добра хоть отбавляй. К сожалению, самое большое беспокойство внушают участки, которыми мы особенно гордимся. Именно там, где, по сути, решается будущее Заполярного, и наблюдаются сбои.

— Как раз об этом мы и толковали с Петром Савельевичем, — Лосев достал записную книжку. — Трудности возрастают прямо пропорционально масштабу. В известной мере это статистически обусловлено.

— Я такой точки зрения не разделяю, — произнес Кусов, упрямо поджав губы.

— Я бы тоже не стал возводить ее в принцип, — согласился с ним первый секретарь. — Если взять для примера горнодобывающую сферу, то здесь мы страдаем в кавычках, только от нежданно свалившейся на нас щедрости природы. Металлургические заводы просто не подготовлены к переработке такой богатой руды. В десять раз более богатой, чем та, которую давал «Маяк». Пришлось чуть ли не в корне менять все технологические процессы. Перестраиваться на ходу. В целом с этой задачей комбинат справился. Во всяком случае уже ясно, что основные трудности позади. Мы имеем дело с детской болезнью роста. По сравнению с добавочным потоком цветных металлов любые временные затруднения выглядят мелочью. Зато ситуация, сложившаяся в строительстве, куда сложнее.

— «Надежда»? — спросил Лосев.

— Не только. Причины замедления строительства новых цехов в общем ясны. И если мы не располагаем реальной возможностью выправить положение уже сегодня, то наверняка сделаем это в ближайшие месяцы. А вот диспропорция, наметившаяся в шахтном строительстве, — орешек покрепче…

— И что же там?

— Побывайте на Красной скале, сами увидите, лично мне будет очень интересно побеседовать с вами на эту тему.

— Едва ли я смогу сообщить что-то новое, — Лосев скептически пожал плечами. — И вообще, я совершеннейший профан в горном деле.

— Не скажите, Герман Данилович, не скажите… Тут, знаете ли, важен не конкретный подход, а более общий, системный. Я в свое время внимательно проштудировал вашу монографию и очень жду от вас помощи. Так и знайте.

— Монографию? — недоверчиво заинтересовался Кусов, покосившись на щуплого моложавого корреспондента.

— Да, Петр Савельевич, — с невинным выражением подтвердил Веденеев, — я имел в виду последнюю книгу профессора Лосева «Социология науки». Помните, я еще говорил о ней на партактиве?

Кусов побагровел и ничего не ответил, а Герман Данилович почувствовал себя крайне неловко.

Не пробыв в больнице и пяти дней, Мечов возвратился в холостяцкую однокомнатную берлогу. Жил он в стандартном вибропанельном доме свайной конструкции. Вся улица Прончищева, одним концом упиравшаяся в Главный проспект, другим — в тундру, была застроена точно такими же семиэтажными зданиями, поставленными для лучшей ветрозащиты в каре. Но, когда задувал северо-восточный, под фундаментами беспрепятственно гуляли поземки и дымными спиралями завивались вихри на широком, как плац, внутреннем дворе. Впрочем, так оно и было задумано. Выдувая застоявшееся под домом тепло, ветры сберегали от таяния верхний подвижный слой.

Беспросветным неуютом повеяло на Андрея от родимых, малость покореженных после осадки стен. Меж оконными рамами скопилась угольная пудра, в раковине громоздилась вымытая — не иначе Валя поработала, — но успевшая запылиться посуда, тусклая пелена пыли покрывала и телевизор, и хельгу с разномастными чашками и бокалами. В недопитой бутылке на подоконнике гнойно желтело пиво. Мысль о том, что нужно навести хоть какой-нибудь порядок, показалась ему омерзительной. В суставах еще пряталась неуверенная скучная ломота. Клонило ко сну. Немного побаливали глаза. Прикорнув на раскладном диване, с пачкой газет, которую нашел в ящике по возвращении, Мечов чувствовал, как его, почти против воли, засасывает тревожное забытье.

Испуганно пробудившись среди ночи, не сразу понял, где он и что происходит. Комната предстала чужой, настороженной. Взволнованно трепыхалось отравленное ночной тоской сердце. Мутным приливом прихлынули дурные предчувствия, запоздалые сожаления и прочие тяжкие думы, от которых наутро обычно не остается следа.