— Что я говорил? — воскликнул Дугин, выслушав сообщение. — Голову даю на отсечение, что это та самая бочка! Она мне сразу не понравилась, — не скрывая торжества, он наставительно погрозил пальцем. — Будьте уверены: эфэргешники отхватят приличный приз за спасение. И поделом — за беспечность надо платить.

— После столкновения плавающий предмет исчез, — с ноткой сомнения заметил Шередко. — Радируют, что пошарили прожектором все вокруг.

— Еще бы не исчез, — уверенно объяснил капитан, — они ее протаранили и окончательно затопили. Совершенно очевидно, что этот «Зюдерзее» шел с дифферентом на корму.

— Во океан загрязнили! — вздохнул Беляй. — Проходу нет. Чего только не плавает.

За долгие годы дальних походов Дугин научился воспринимать жизнь в неразрывном единстве противоположных начал и поэтому не верил в случайности. По его глубокому убеждению, чем-то близкому к симпатической магии первобытных племен, все висящие на стенах ружья рано или поздно стреляли. Избежать на море неприятных неожиданностей можно было только одним способом: заранее предусмотреть любую мелочь. И хотя в идеале этот принцип был, разумеется, невыполним, соблюдать его по мере сил и возможностей следовало неукоснительно. В случае с бочкой он увидел еще одно подтверждение мирового баланса, простегнутого бесчисленными стежками самых неожиданных, но всегда срабатывающих связей. Ведь не случайно даже в проливе, которым, снизив ход до четырнадцати узлов, следовал «Лермонтов», поверхностному течению соответствовал придонный противоток, выносящий в Атлантику избыточную соль Средиземного моря.

Огни Сеуты обозначились по правому борту уже во тьме глухой африканской ночи. Успокоительно помигивали маяки на обоих молах, рубиновыми жгучими точками были обозначены шпили старинных построек на горе Аго: форта и монастыря Сан-Антонио на северном склоне. Для «Лермонтова», как и для прочих советских судов, регулярно курсирующих через Гибралтар, сеутская бухта была чуть ли не родным домом. Здесь запасались углем или жидким топливом, брали воду, а шипчандлер Диас, почти сорок лет проживший в Советском Союзе и лишь после смерти каудильо Франко выехавший на родину, поставлял продовольствие с максимальной скидкой. Это у него перед выходом в Атлантику старпом Беляй закупил говяжьи туши, картофель и сливочное масло, получив в качестве премии несколько банок маринованных артишоков, ящик пива и упоительные оливки, начиненные миндалем и красным перцем.

На невидимой во мраке горе вспыхнула и колюче замигала голубоватая, как при электросварке, звезда: форт запрашивал по международному коду сведения о судне. Мирошниченко зажег фонарь и подвижными жалюзи просигналил с площадки ответ. Контейнеровоз застопорил машины и в ожидании лоцмана закачался на волнах, совершенно открытого с норда рейда. Отсюда была видна вся гавань от мыса Пунта-Пермеха до Санта-Каталины. Несмотря на позднее время, бухту во всех направлениях перерезали освещенные паромы, а на горе полыхали сполохи сварки. Связанный регулярным сообщением с Гибралтаром, Альхесерасом, Мальтой, Мелильей, город переживал строительный бум. Облитый мертвенным лунным воском, четко вырисовывался каркас первого его небоскреба в центральной части возле крытого рынка, похожего с моря на античный цирк. Подобно фантастическим грибам повсюду выросли серебристые цилиндры и сферы суперсовременных хранилищ мазута и дизельного топлива.

Маленький город, где давным-давно причудливо перемешались испанская старина и мавританское средневековье, совершенно нежданно обрел характерный акцент индустриального века. Каким загадочным и манящим казался он после трансатлантического перехода!

Окаймленная фонарным ожерельем, призывно переливалась в ночи дуга набережной, повторяясь в зеркале акватории, надежно защищенная молами. Словно полупрозрачная мерцающая линза парила в невесомости. Ночь скрыла не только лесистую гору с ее древними руинами, гротами и расщелинами, но и многочисленные узкие косы, далеко врезающиеся в залив, и скалы, и острые рифы, над которыми постоянно бушует вспененный накат.

Показав белую вспышку, приблизился буксир с белым и красным огнями на топе мачты. Знакомый толстяк пайлот[22] в нейлоновой зюйдвестке и колпачке с помпоном приветливо помахал рукой.

— Эдуард Владимирович, — напомнил мастер.

Второй помощник побежал встречать лоцмана. Придерживая портативную рацию на груди, испанец ловко вскарабкался по трапу и, не принимая предупредительно протянутой руки, спрыгнул на палубу. Все разыгрывалось как по нотам. Не успел лоцман, почтительно сопровождаемый Эдуардом, подняться в рубку, как подоспела принаряженная — в передничке и с наколкой — Лариса. Сервировав на угловом с подсветкой столе кофе, она сделала книксен и мелкими шажочками удалилась, эдакая невинная крошка из хорошего дома. Услышав, как шуршат ее туго натянутые чулки, испанец плотоядно причмокнул и должным образом округлил глаза.

— Will you take coffee with milk, sir? — Дугин собственноручно наполнил чашку. — Biscuit, sugar?[23]

— Thanks, — равнодушно поблагодарил лоцман, припомнив, возможно, золотые времена, когда на русских судах первым делом наливали стакан водки.

Наклонив голову, он дал команду по рации на буксир, где матрос, виртуозно словив конец, положил два шлага на кнехт. Буксир начал отваливать.

Дугин возвратился к себе на стремянку, предоставив судно в полное распоряжение лоцмана.

Пока пересекали опасную и неспокойную даже при самой благоприятной погоде бухту, Беляй связался по четырнадцатому диапазону с агентом.

— Просьба поставить сразу на буксировку, — по-английски сказал он. — Крайне спешно.

— Причал как раз свободен, но за ночную работу придется платить овертайм.

— О’кей, — ответил Вадим Васильевич, поймав кивок мастера.

— Воду брать будете?

— Да, техническую и питьевую.

Как только теплоход укрылся за мол разделенной надвое бухты, волна стихла, словно залитая маслом.

Взрезав затянутую мазутной пленкой гладь, буксир повернул, туго натягивая канат, к западному молу, куда от береговой нефтебазы шли черные нитки трубопроводов. Привалившись к каменным стенам амбаров, дожидались докеры и полицейский в широкой фуражке, а вдоль бетонированного причала уже неслась, светя фарами, «Вольво» шипчандлера Диаса.

— Вниманию команды! — объявил старпом. — Прекратить курение. В воду окурков не бросать. До конца стоянки огня не зажигать.

С началом швартовки лоцман задвинул телескопическую антенну и залпом выпил остывший кофе.

— Porcelain?[24] — поинтересовался он, разглядывая донышко с маркой Ленинградского завода и клеймом «2 сорт».

Капитан понимающе улыбнулся, разрешил взять чашку в качестве сувенира и подписал счет на пятьдесят долларов.

Агента, который вместе с властями поднялся на борт, Константин Алексеевич принял в своей каюте.

— Имею срочный телекс для вас, — на ломаном русском языке объявил дон Фернандес, агент, раскрывая солидный адвокатский портфель с серебряной монограммой. — От Слесарева и Туччи.

Внимательно проглядев сообщение, где ему предлагалось сначала зайти в Неаполь, а уж потом в Геную и Ливорно, капитан заботливо наполнил рюмки гостей.

— Ну, как у нас говорят, со свиданьицем, — провозгласил он, обмениваясь с Беляем недоуменным взглядом.

— В чем дело, Константин Алексеевич? — улучив момент, озабоченно спросил старпом.

— А черт его знает, — шепнул Дугин. — Я же всегда говорил: на этом пароходе не соскучишься, — он встал, давая понять, что капитанские обязанности заставляют его прервать приятную встречу. — Проследите за перекачкой, Эдуард Владимирович, — кивнул второму помощнику, заслышав, что заработал насос. — В два часа снимаемся.

Прыгая по барабану брашпиля и стопору, стремительно полетела цепь. Всплеснув нечистую пену, гулко плюхнулся якорь, и ржавый ореол сыпанувшей из клюза пыли мельком обозначился на пузырях.