— Потолще леску надо было захватить, Иван Гордеевич, — даваясь от смеха, посоветовал Дугин, — и крючок побольше…

Горелкин, чертыхаясь, крутил катушку.

— Чтоб она сдохла, проклятая! Два рубля на конном рынке за ставку отдал… Паша, у тебя запасного грузила не найдется?

Но Паша не ответил, потому что увидел, наконец, долгожданного кальмара, бурой нечеткой тенью проскользнувшего в темноте. Чудовища возникали из мрака одно за другим. Предпочитая держаться подальше от люстры, они шныряли где-то поблизости, подстерегая летучек или еще какую добычу. Судя по всплескам, их стремительные броски достигали цели. С кормы было хорошо видно, как один полуметровый кальмар пролетел над водой, меняя цвет с перламутрового на пурпурный, и плюхнулся у самого борта, где резвилась лохматая рыбка. Выбросив хватательные щупальца, он впился в летучку и ушел вместе с нею куда-то под киль, в несказанную глубину.

Тут-то и пошла сумасшедшая невиданная охота. Едва мастер выбросил первого моллюска на палубу, как заловилось у Паши. И пошло, и поехало. Не успевая подзаряжать кальмарницы возле люстры — свечение быстро ослабевало, — они азартно хлестали воду грузилами, а кальмары шли неистощимой жадной волной, словно какие-нибудь марсиане, окружившие чужой звездолет. Будто наполненные водой грелки шлепались на палубу и, скребя коготками присосков неподатливую краску, испускали потоки чернил. Пульсируя, как живые сердца, и многократно меняя оттенки, бились и прыгали между кнехтов, пока ликующий пурпур окончательно не исчезал из пигментных желез. Вначале бледнел, обретая сиреневые оттенки смерти, стреловидный хвост, затем тускнели мутные светящиеся глаза и закрывался хищный, как у попугая Юрочки, клюв.

Выскочив на воздух передохнуть — в машинном был аврал, — Шимановский чуть не поскользнулся в чернильной луже. Столько кальмаров зараз ему доводилось видеть разве что на рыбных рынках Токио или Бангкока.

— Ну вы даете! — восхитился он, приседая на корточки.

— Аск[21], — Дугин торжествующе прищелкнул пальцами. — Беляй грозился, что целую неделю будем лопать одну краску, то бишь рыбу. Черта с два! Кальмарины хватит до самой Генуи.

— Надо будет Ванде сказать, чтоб пожарила в сливочном масле с желтками, как писатель любил, — пробормотал в конец униженный Горелкин.

— Может, хватит, Константин Алексеевич? — предложил Шимановский, следя, как меркнет красноватый, почти человеческий глаз. — Шли бы лучше поспать.

— Спать? Сорокового вытащу и пойду, — легко взмахнув удилищем, он отпустил катушку.

Но выловить сорокового так и не привелось. Приплывшая на огонек рыба-молот, страхолюдная, как химеры Иеронима Босха, живо сделала укорот кальмарьему пиршеству. Всю живность как ветром сдуло.

— И на том спасибо, — перевел дух капитан, с трудом разгибая занемевшую спину. — А то б ни за что не ушел… Горелкин куда подевался? — обратился он к Паше.

— Пошел передачу для трансляции писать. Просил одолжить спиннинг, забросить раз-другой, но я не дал. Еще акуле скормит…

К семи утра состояние силовых установок в общих чертах прояснилось. Объем ремонтных работ оказался не столь велик, как это предполагал первоначально стармех. Впервые за весь поход у него появилась уверенность в том, что рейс пройдет, как положено.

Несмотря на незапланированный отход от линии, показатели выходили приличными. Наскоро вытерев ветошью нагар и масло, Загораш выскочил на палубу глотнуть свежего воздуха. Спать хотелось до звона в ушах. Только теперь он почувствовал, насколько вымотала его незаметно пролетевшая ночь. Голову поламывало, точно с похмелья, и в суставах ощущалась расслабляющая ломота. Теперь он мог себе позволить теплый душ и два часа беспробудного сна. Сперва только нужно было решить вопрос с токарем. Большую часть потребных деталей выточили сами механики, но там, где требовался высокий класс точности, без Гени не обойтись. Артельщик, неплохо владевший плотницким ремеслом, еще ночью сколотил специальные козлы, к которым штормовым креплением пристегивался стул.

Обойдя корму и подивившись черным несмываемым пятнам, Андрей Витальевич потрогал миллиметровую леску боцманской донки. Она легко подалась и пошла вверх. «Кто-то будет сильно разочарован», — подумал он, взбегая по внешнему трапу.

Увидев пустые ростры, с которых вместе с брезентом сорвало закрытый катер, стармех от неожиданности присвистнул. У себя в машинном он так и не почувствовал, в какой переделке побывал теплоход. Качало, конечно здорово, но чтобы так… Океан внизу расстилался присмиревший и голубовато-серый, как ожившая к вечеру полынная пустошь, и сразу вкус вспомнился горьковатый, влекущий, измученных Тониных губ. Его опять неудержимо потянуло к ней и, как всегда в такие минуты, угрызения совести, которыми он терзал себя, показались детскими, высосанными из пальца. Размышляя о том, как наладить отношения, Загораш вошел внутрь и неожиданно увидел ее. Судя по всему, она недавно вышла из душевой и почти излучала розовое сияние. Под мягкой ее косынкой молодыми рожками топорщились бигуди, а ногти покрывал свежий фиолетовый лак. С внезапной остротой, перехватившей дыхание, на Загораша повеяло свежестью и теплотой. Забыв про свои сальные от нигрола руки, он потянулся ее обнять, но она увернулась, выскользнула неуловимым движением.

— Оставь… И вообще не лезь ко мне больше.

— Но почему? — он беспомощно опустил руки.

— Сам знаешь.

— Как хочешь, — Загораш быстро оглянулся, тяготясь объяснением, но не решаясь оборвать его первым. — Ты сюда? К Гене?

— А ты? — равнодушно спросила она, берясь за ручку. — По работе, наверное?.. Так я могу подождать.

— Зачем же?.. Можно и вместе.

— Нет, — она медленно отпустила ручку, выпрямившуюся с глухим щелчком. — Я лучше одна.

— Как хочешь, — он поспешил войти, ощущая скорее облегчение, слегка омраченное неловкостью, нежели разочарование.

Обижаться не приходилось. Уж он-то знал, что Тоня права, даже больше, чем ей это казалось. Ему и в самом деле была нужна не она, а просто женщина, все равно какая, лишь бы не страхолюдная и ласковая. Кажется, он даже не особенно пытался это скрыть. Значит, все к лучшему. Тем более и рейс, кажется, подходит к концу. Самое время развязывать узел.

Присев возле белоснежной Гениной койки, Загораш глянул на свое отражение в кривом зеркале никелированного стерилизатора.

— Просыпайся, голубок, пора, — он осторожно коснулся Гениной руки и скорчил страшную рожу, которую тут же повторил с многократным усилением расплывшийся на выпуклой поверхности монстр. — Ишь, разоспался!

— Почему тихо? — Геня сразу открыл глаза. — Машины застопорены? Я сейчас, — он попытался вскочить, но стармех удержал его.

— Много надо точить? — спросил Геня, стряхивая сон. — Я думал, вы меня ночью позовете, и вот заснул.

— И правильно сделал. Тебе отдыхать надо, набираться сил. Мы сами кой-чего на станке выточили, короче, пока могли, не трогали. Но тут другого выхода нет…

— Так разве я не понимаю? — Геня боязливо спустил забинтованную ногу и потянулся за одеждой. — Пароход-то стоит.

— О том и речь… Болит?

— Если не шевелить, нормально.

— А наступить можешь?

— Только на пятку, но все равно отдает. По всему телу. Будто током.

— Три недели отдай, как положь. Загипсовать бы надо, — сочувственно вздохнул стармех.

— Оно бы, конечно, лучше, но не получилось у ней, у Аурики. Боль такая, что хоть на стенку лезь. Пришлось снять.

— Во всяком деле необходима квалификация, — кивнул Загораш. — Вот и мы тоже, инженеры, — он помог токарю одеться и встать, — по третьему классу точности еще куда ни шло, а дальше: извини-подвинься. Так что прости, Геня, но надо, давай, покрепче на меня обопрись… Палку возьмешь или костыль?