— Вы? — без удивления спросил капитан, только теперь разглядевший неподражаемое лицо и перепачканную одежду третьего механика. — Сперва сходите умойтесь. Такую разукрашенную рожу как-то не очень сподручно бить, — рука Дугина непроизвольно сжалась в кулак.

Но каким-то шестым чувством Дикун догадался, что гроза чудом миновала.

— Отставить связь! — выйдя на площадку, Дугин заглянул в иллюминатор радиорубки. — Все отставить, кроме карты погоды! Чего вы носитесь с вашим «червем»? — вспылил он, натыкаясь на четвертого помощника. — Не вертитесь под ногами и вообще ничего не делайте без приказа. Хватит с меня инициативников! — вырвав флажок, засунул его в гнездо, взял мегафон и выбежал на площадку — проследить за спасательной операцией.

Геню вытащили с помощью шкертов, которые боцман ловко завязал двойными беседочными узлами, бережно уложили на носилки и отнесли в медсанчасть, где Аурика спешно готовила портативную рентгеноустановку.

— Перелома, кажется, нет, — не слишком уверенно объявила она, разглядывая на свет мокрый, не профессионально сделанный снимок. — На всякий случай пусть полежит недельки две в полном покое.

— Так долго? — удивился старпом.

— Наверное, у него сильное растяжение, Вадим Васильевич, — объяснила Аурика. — Сухожилия очень медленно восстанавливаются. Так считают авторитеты.

— Ну, если авторитеты, тогда конечно. Против них не упрыгнешь, — старпом напрасно расточал запасы иронии. Аурика все принимала всерьез.

— Болит? — наклонилась над все еще бледным от пережитого волнения Геней.

— Побаливает, — признался Геня. — Когда не шевелишься, то не очень.

— А вы его, гада, витаминчиками, — пошутил Беляй.

— Попробуем УВЧ.

— У вас разве есть? — удивился старпом.

— У нас все есть, — категорично отрезала Аурика. — Но вы правы, витамины при таком астеническом сложении тоже не повредят.

— Тогда я окончательно пас, — старпом поднял руки и дал задний ход. — Поправляйся, Геня, и не волнуй доктора.

— Две недели?! — возмутился Константин Алексеевич, выслушав доклад Беляя. — Только этого не хватало! Мне токарь может потребоваться уже сегодня. Скажите боцману, чтобы приспособили кресло какое-нибудь или что-то вроде. Думаю, ничего не случится, если этот штукарь часок-другой проведет у станка?

— О чем разговор? Ему лишь бы на ногу не опираться… Только зря вы его штукарем обзываете, Константин Алексеевич. Геня парень тихий и работящий.

— Знаем мы этих тихонь, — проворчал Дугин. — Нечего было слушаться Дикуна, прохиндея болотного, так его перетак. У нас есть апельсиновый сок?

— Даже ананасный.

— Скажите артельщику, чтоб отнес несколько банок в медчасть. А вообще я сам туда заскочу. Хочу с докторессой нашей крупно побеседовать. Ни черта девка не понимает. Зачем, спрашивается, перевязку сделала? Пароход все-таки не санаторий. Гипсом надо залить, спокойнее будет. Как считаете?

— Вполне согласен, Константин Алексеевич. Вдруг действительно на станке придется поработать… Да и шторм на носу. Может так шваркнуть…

— Вот и я о том же. Как не крути, а судовой врач в первую голову должен быть моряком. Мужик мне нужен на этой роли, Вадим Васильевич. Неужели у Петрова хорошего мужика не нашлось? Удружил, нечего сказать.

На этом инцидент с Геней был исчерпан. Предстояла веселая ночка, и капитану хотелось хоть немного поспать. Всех дел не переделаешь, а на рандеву с Богдановым следовало явиться в лучшем виде. Тем более, что первый помощник все равно снимет стружку с виноватых и правых. Хорошо хоть радиограммы в эфир не пошли, и теплоход ни на йоту не отклонился от рассчитанного курса. Что и говорить, вовремя Геня нашелся, хоть за то спасибо!

Береговые станции, обслуживающие квадрат, где находился «Оймякон», послали сигнал безопасности. Вслед за троекратно повторенной группой «ТТТ» в эфир полетело штормовое предупреждение, переданное, как обычно, на международных частотах бедствия. Синоптическая служба предсказывала волнение восемь баллов. Расхождения с последним прогнозом получились весомыми, можно даже сказать, роковыми.

— Хоть на балл больше, — грустно пошутил Богданов, прочитав сводку, — зато на два часа скорее. Плевать, все равно перед смертью не надышишься. Выдюжим!

Радист не оценил юмора и не проникся оптимизмом. Он слишком хорошо знал море, чтобы не видеть различия между волной в семь и восемь баллов. С восьмибалльной волной, да еще усиленной ветром, сухогрузу не совладать. Даже на буксире у «Роберта Эйхе». Все диаграммы буксировки, заранее рассчитанные для различных вариантов, можно было спокойно отправить в утилизатор. Равно как и стальной трос, подогнанный в мехмастерских под длину ожидаемой штормовой волны. В течение считанных часов, оставшихся до подхода «Лермонтова», Олегу Петровичу предстояло решить беспощадную дилемму: либо пересадить экипаж на чужое судно, либо все же попытаться спасти «Оймякон». Оценить последствия буксировки не представляло труда. Направление ветра и волн в море обычно совпадает. Поэтому, если буксировщик возьмет насупротив, его неизбежно собьет носом под ветер, и легко догадаться, что произойдет с ведомым пароходом, когда лопнет, не выдержав динамических усилий, трос. Это один вариант, самый очевидный. Но можно пойти и по волне, чтобы поскорее выскочить из опасной зоны. В этом случае судно, как бы подгоняемое сзади, начнет рыскать, вилять кормой, обнажая руль и винты. Кое-какие шансы тут, конечно, есть, хотя настоящий моряк на многое пойдет, только бы не видеть бешеного вращения лопастей, взлетевших в непривычную воздушную стихию.

Впрочем, своего винта не увидишь. Только каждой кровинкой ощутишь истерический взвой двигателей и мгновенный удар о воду, неистовую и плотную, словно клокочущая лава. Такого и злейшему врагу не пожелаешь.

Мысленно поставив крест на буксировке в откровенно штормовых условиях, Богданов прикинул вероятность разойтись с циклоном.

«Если Дугин поспеет до шторма, такое может и выгореть, — решил он, — по крайней мере удастся хоть чуть-чуть увильнуть в сторону. Конечно, тогда на Дугина ляжет ответственность за оба судна. А он с грузом и потому сам выгребает против волны с трудом. Тут любой поостережется, тем более, что риск неоправданно велик, а шансы на удачу сомнительны. Как ни верти, а на чужую шею свои грехи не навесишь».

Критически взвесив все за и против, Олег Петрович вынужден был расстаться и с этой идеей. Даже могучий «Эйхе», так счастливо, так своевременно подвернувшийся под руку, оказывался теперь практически ненужным. Непогода его опередила, а людей, если не найдется иного выхода, мог снять «Лермонтов». Собственно, ради этого Дугин и шел в опасный район, ломая сроки, подвергая риску дорогостоящий груз. Можно ли было требовать от него большего? Прежде чем принять окончательное решение, Богданов решился опробовать на повышенных оборотах гребной вал. Этот последний резерв он приберег на крайний случай.

Винт «Оймякон» повредил, скорее всего, во Флоридском проливе, когда среди ночи натолкнулся на притопленный баркас. Унесенная ураганом от берегов Южной Америки пустая посудина несколько суток крутилась в Саргассовом море, пока не попала в один из рукавов Гольфстрима. С той минуты путь баркаса был предопределен. То ненадолго выплывая, то уходя в глубину, он устремился к северу вдоль одной из самых оживленных трасс судоходства. Так уж случилось, что течение вынесло его наверх прямо под киль сухогруза «Оймякон». Вины Олега Петровича в том не было. Да и с вахтенных спрашивать не приходилось, потому что радар никаких препятствий по курсу не показал. Вообще поломка лопастей, принимающих на себя многолетнее давление водной толщи, происходит довольно часто. Случись такое в спокойных условиях, капитану Богданову стало бы лишь досадно, не более. Без особой нервотрепки и спешки «Оймякон» дошел бы до Генуи или Триеста и сменил винт. Но лопасть отлетела именно теперь, когда береговые станции передали штормовое предупреждение. Жизнь, особенно морская, любит преподносить сюрпризы. После многих дней относительного покоя она, словно пробудившись от спячки, принимается восстанавливать равновесие, наверстывать упущенное, нагнетать ситуацию.