— Я работать пришел, — с достоинством ответил Шимановский, кротко моргая красными от хронического конъюнктивита, гноящимися веками.

— Ах, работать! — всплеснул руками Дугин. — Скажите, пожалуйста, — он повернулся к Беляю, по-прежнему играя на публику. — Когда на пароходе неизвестно почему отключается ток, все почему-то дрыхнут, а теперь, видите ли, поработать захотелось. Что ж, и на том спасибо… И где же вы намереваетесь работать? Не здесь ли?

— Здесь, Константин Алексеевич.

— Так-так, — капитан неторопливо прошествовал к пульту и нажал кнопку тифона. Надтреснутый утробный рев необычно глухо прокатился над разомлевшей голубизной. — Слыхали? Так вот, постарайтесь, чтобы к четырнадцати часам тифон был в порядке. По вашей милости отключился гирокомпас, и я не желаю, чтобы в довершение всего какой-нибудь идиот врезался мне в борт. Потому что скоро войдем в туман, Петр Казимирович, в туман, а этой гармошке, — он похлопал по черному тубусу на экране локатора, — я пока доверять не могу.

Капитан, конечно, явно преувеличивал. Вчерашний случай можно было сравнить разве что с коротким замыканием в городской квартире, когда на секунду гаснет свет и тут же загорается вновь, потому что сработали реле на лестничной клетке. Совершенная автоматика «Лермонтова» мгновенно отключила микроскопический неисправный участок, и все системы теплохода продолжали работать в привычном ритме. Но и тут Дугин полностью прав — неисправность необходимо было устранить. Даже самую незначительную, потому что не бывает мелочей посреди океана.

— Почему молчите? — спросил Дугин. — Не слышу ответа.

Шимановский виновато заморгал и поставил тяжелую сумку с контрольными приборами. Хотя он и отвечал за всю электротехническую часть, говорить о какой-то личной его вине за вчерашнее, пожалуй, было несколько рановато. Для начала все-таки следовало установить причину. Как и большинство низкорослых мужчин, Петр Казимирович отличался болезненным самолюбием и не боялся постоять за себя в споре с любым начальством.

Но сейчас он счел за лучшее промолчать, потому что, как и капитан, терпеть не мог загадок. Конечно же, дело прежде всего в гирокомпасе. Когда выключился ток, этот точнейший, но весьма капризный прибор перестал работать, как, впрочем, и все остальные. Но в отличие от других агрегатов, которые тут же закрутились в полную силу, как только возобновилось питание, гирокомпасу понадобилось еще какое-то время, чтобы выйти на меридиан. Пока этого не случилось, на приборы ориентации полагаться было нельзя, поскольку от гироскопного волчка, вращающегося со скоростью тридцать тысяч оборотов в минуту, ко всем компасам шли репитеры. Когда он встал, стрелки соскочили с истинного меридиана и стали указывать магнитный. Это, конечно, не лишало ориентации, поскольку можно было рассчитать поправку, но локатор самое большее будет давать немного искаженную картину. Пусть практически это ничем не грозит судну и отнюдь не делает его более уязвимым в шторм и туман, но, таков закон моря, на борту все должно находиться в идеальном порядке.

Шимановский понимал своего капитана, а, как говорят французы, понять значит простить.

— Чего молчите? — вновь буркнул Дугин и, не выдержав грустного, чуть укоризненного взора, отвернулся.

— Жду разрешения произвести осмотр пульта.

— Разбирать будете?

— Если придется.

— И, конечно же, попросите остановить пароход?

— Надеюсь, этого не потребуется, Константин Алексеевич, разрешите переключить управление на ЦПУ?

— Тогда валяйте, — устало отмахнулся Дугип. — Потому что останавливаться мне никак невозможно.

Всякий раз, когда он сталкивался с этим рыженьким щуплым человечком, похожим на рано состарившегося мальчика, у него почему-то пропадала охота спорить. Бросив из-под насупленных бровей взгляд на подволок, где над штурвалом покачивался лимб главного компаса, Константин Алексеевич взял бинокль и вышел на площадку.

— Когда устраните неполадки, прошу не забыть про тифон.

— Досталось? — виновато спросил Беляй, как будто это он, а не Дугин ни за что ни про что отчитал электрика. — Ничего не попишешь, «Оймякон» ждет, Петя!

Тот молча дернул плечом и склонился над сумкой, где в кожаных гнездах покоились всевозможные отвертки, пассатижи, безотказные монтерские резаки, выточенные из ножовки и любовно обернутые изоляцией.

Работал Петр Казимирович ловко, быстро и почти бесшумно, ничем не мешая ни штурманам, ни матросу Пете, который встал у штурвала, когда автоматику пришлось отключить.

— Докопался, где собака зарыта? — полюбопытствовал Беляй, заметив, что электрик поставил на место панель и завинтил болты.

— Ничего не понимаю… Остается только две возможности: либо случайность, либо какая-то незамеченная утечка.

— Случайность? — с сомнением переспросил Беляй.

— В сложных системах, где сотни тысяч деталей, такое возможно, — кивнул Шимановский, — но мне почему-то кажется, что здесь утечка. Придется облазить все дыры.

— Трюма? — насмешливо поинтересовался Беляй, вспомнив старую курсантскую покупку, когда неопытного «салагу» посылали в трюм за потерянной искрой.

— И трюма, на всякий случай, — на полном серьезе ответил Шимановский. — Чем черт не шутит, вдруг где-то что-то замкнулось на корпус.

— Прежде чем лезть в этот дурацкий аварийный лаз, проверьте у радистов, — посоветовал Мирошниченко, который и сам избегал лишней работы и других от зряшных усилий по-дружески предостерегал. — А то вываляетесь в грязи, да в паутине, а толку нисколько. У Михалыча же полно всяческих причиндалов. Свободно могла перегореть какая-нибудь малюсенькая проволочка.

— На пароходе нет ни грязи, ни паутины, — категорическим тоном, но с улыбкой, так что все можно было принять за шутку, поправил Беляй.

— Так значит, ржа, — стоял на своем третий помощник.

— А уж это откровенная клевета. Утверждаю, как старпом, — Беляй тронул свою цепочку. — Потому что не забываю своевременно производить окраску.

— Знаем, знаем, — рассмеялся третий, — зачем нужен пароход? Второй помощник говорит, чтобы возить грузы, а старпом — чтобы красить. Так? Старая хохма. За нее даже на привозе не подают. Пошукайте лучше у радистов, Казимирович.

— Думаю, они и сами в своем хозяйстве разберутся, — Шимановский методично собрал инструменты. — А вот у деда я, пожалуй, помощи попрошу, потому что вдвоем с Пашей нам никак не управиться.

Шимановский знал, что пока не выяснится причина вчерашнего инцидента, капитан не успокоится. Да и его самого не перестанет точить забота. Для загадок на борту нет места. Оставалось продолжать поиски.

— Приветствую вас, Василий Михайлович, — сказал Шимановский, появляясь в радиорубке. — Как живете-можете?

— Жить-то можно. Связи только никакой нет.

— Погода?

— А то ж шо? Як ножом отрезало.

— И «Оймякон»?

— Та не, он близко, балакаем помаленьку. Ихний маркони тоже жалуется, что ничего не слышит. Вот же циклон, клятый!

— А так у них в порядке?

— Без изменений, шторма ждут. А у вас шо?

— Никак не найдем, — Шимановский присел на кончик кушетки, на которой стоял разобранный магнитофон. — Может, что по вашей части?

— Ни, — радист залился добродушным, почти беззвучным смехом. — Тут же все на виду, смотрите.

— Вы бы сами взглянули для очистки совести.

— С радостью, только трошки попозднее. А то меня Москва зачем-то вызывает. Через пять минут прием.

— Выходит, есть все-таки связь?

— Та разве то связь? — Шередко брезгливо наморщил нос. — Передали на якой-то пароход, а те доложили дежурному. И де я буду шукать того дежурного? Может, и его уже не слыхать, — он озабоченно взглянул на часы и надел наушники.

Шимановский понимающе кивнул и поднялся с кушетки. Радисту действительно было не до него. Многоступенчатый радиомост, когда сигнал передается с судна на судно, дело крайне ответственное и нервотрепное. Ошибки при передаче возрастают почти в геометрической прогрессии.