– Мои дорогие, – провозгласила Алисия и обратилась к Паулю, которому Элизабет только что скрепя сердце придвинула свой десерт. – Сегодня Господь щедро одарил меня, за что я бесконечно благодарна. Поэтому и я хочу продемонстрировать добродетель и милость по отношению к вверенным моей заботе людям.

«Только не это», – подумала Элизабет. Она так надеялась, что Августу рассчитают.

– Я сообщу Августе, что она может остаться. Относительно ребенка мы найдем решение. Кто знает, может, Роберт передумает, когда родится малыш?

Алисия с улыбкой обратилась к мужу, тот только пожал плечами и кивнул.

– Ты считаешь, это хороший пример? – ввернула Элизабет. – Теперь и другие будут надеяться на твое великодушие.

– И кто, интересно? – рассмеялась Китти. – Йордан, что ли? Или Шмальцлер? А, ты имела в виду Брунненмайер, сестренка. Но я не думаю, что она преподнесет нам незаконнорожденное дитя…

– Катарина! Как ты выражаешься?! – недовольно посмотрела на нее мать.

– Брунненмайер, пожалуй, нет, – сердито проворчала Элизабет. – А вот как насчет Мари? На нее даже гости заглядываются. И молодые, и старые. Легко может случиться.

Китти хотела возразить, но на этот раз ее опередил Пауль.

– Поаккуратней со словами, Лиза, – предупредил он необычно резким тоном. – Мари слишком умная, чтобы пускаться во все тяжкие.

– Ты абсолютно прав, Пауль. – Китти со значением посмотрела на брата. – У Мари свои представления о любви. Точнее сказать, она не верит в любовь. В ее положении это, пожалуй, и к лучшему.

– Я тоже не думаю, что Мари способна на подобную глупость, – поразмыслив, сказала мама. – Я попрошу фрейлейн Шмальцлер сообщить Августе о моем решении. А еще надеюсь услышать на вилле детский смех.

Элизабет закатила глаза. Определенно, сентиментальность досталась Китти от матери.

– Ханна Вебер? Минуту, пожалуйста.

Сестра в белом чепце провела пальцем по списку, сдвинула на нос очки без оправы и оглядела обоих мужчин. Они походили на благообразных католиков.

– Я привез ее сюда позавчера, – объяснил Пауль. – Несчастный случай, девушка пострадала на фабрике.

– Позавчера дежурила сестра Бенедикта. Эта Ханна Вебер, она, наверное, протестантка?

Пауль вопросительно посмотрел на отца. У него на фабрике сотни рабочих, откуда ему знать их конфессию?

– А если и так?

– Тогда пациентка находится в западной части здания, где протестанты.

– Господи!

Сестра милосердия улыбнулась хорошо одетому господину с густыми бровями и села на свое место, дав понять, что больше ничем помочь не может.

– Спросим там, отец.

Они пересекли холл главного больничного корпуса и увидели вторую сестру, которая также сидела в маленькой комнатке за стеклом. Вместо чепца с широко расставленными крылышками на манер средневекового боннэ у нее на голове был скромный белый головной убор диаконисс, напоминавший завязанный под подбородком ночной колпак.

– Ханна Вебер? Да, конечно, девушка с фабрики. Подождите…

Снова ожидание, снова движение пальцем по списку. Если Ханны Вебер и здесь нет, это будет означать только одно: ее нет в живых. Пауль почувствовал напряжение и вслед за этим облегчение отца, когда диаконисса взглянула на них и объявила:

– Палата семнадцать. Не более десяти минут. Можете подняться на лифте. Третий этаж, направо, рядом с часовней.

В лифте они ехали с двумя дамами, очевидно, матерью и дочерью, и что-то бормотавшим себе под нос пожилым господином. Пауль с любопытством отметил про себя, что у дочери не зашнурован корсет, такая мода появилась вследствие реформы женской одежды. Правда, шнуровать там было нечего, девушка была плоская, как мальчик.

– Семнадцатая палата. Вон там, отец.

Иоганн Мельцер вытащил носовой платок и вытер им пот со лба. Запах дезинфицирующих средств, формалина и других мерзких субстанций вызывал тошноту. Да еще вспомнился тот визит в клинику несколько месяцев назад, который потряс его до глубины души и заставил испытать муки совести.

В семнадцатой палате стояли десять кроватей, маленькая Ханна лежала ближе к стене между двумя пожилыми женщинами. На кровати у окна, где было светлее и уютнее, сидела толстуха в розовом пеньюаре и болтала с сухопарым старым господином, предположительно ее мужем.

Пауль приветливо кивнул всем и подошел к постели девочки. Она не спала и, раскрыв большие карие глаза, с удивлением разглядывала незнакомых людей. Обе руки были в гипсе, грудь перебинтована, на голове тоже повязка.

– Ты меня помнишь, Ханна? – заговорил с ней Пауль. – Я Пауль Мельцер. Я позавчера привез тебя в больницу. Но я думаю, ты тогда крепко спала, помнишь такое?

Понимала ли она, что ей говорят? Какое-то время она просто смотрела на Пауля, потом прищурила глаза и пошевелила губами. Что она сказала, можно было расслышать лишь наклонившись. К тому же толстуха в розовом без конца болтала.

– Я… не… знаю…

Пауль тепло улыбнулся девочке. Слава богу, она разговаривала. Понимала ли она, что произошло? Но сейчас он об этом спрашивать не будет.

– У тебя что-нибудь болит?

Она хотела помотать головой, но из-за повязки оставила попытку.

– Мне… хорошо… – выдохнула она.

– Так и должно быть, – кивнул Пауль. – Мы о тебе позаботимся, Ханна. Ты выздоровеешь. И пойдешь в школу.

Ей понадобилось некоторое время, чтобы осмыслить, что сказал молодой господин. А поняв, скорчила личико в улыбке:

– Мальчики… ходят в школу. Мы с Эрной… ходим с мамой… на… фабрику…

Пауль понял. Он уже слышал, что в многодетных семьях девочки рано начинают работать на фабрике, чтобы по крайней мере мальчики смогли выучиться.

– Ты пока отдыхай и выздоравливай.

– Да… – послушно ответила девочка.

Она закрыла глаза, кажется, их короткая беседа очень ее утомила. Пауль выпрямился и вопросительно посмотрел на отца, который опять вытирал себе лоб.

– Пошли, – сказал Иоганн Мельцер. – Не будем злоупотреблять, она еще очень слаба.

В коридоре им попался врач, и Иоганн осведомился о состоянии больной. О том, выживет ли она. Сохранит ли руки. Повреждены ли внутренние органы. Молодой доктор на все эти вопросы ответил, что на восстановление нужно время. Что пациентка молодая, у нее вся жизнь впереди.

– Она ни в чем не должна нуждаться, – хрипло произнес Иоганн Мельцер. – Я покрою все расходы.

Врач улыбнулся и добавил, что в клинике для пациентки делают все, что в их силах и что господин Мельцер об этом знает. Несомненно, им и сейчас удастся спасти его протеже. Он немного склонил голову, пожелал хорошего дня и ушел.

– И сейчас? – повторил слова доктора Пауль. – Что он имел в виду, отец?

Иоганн Мельцер помедлил с ответом. Он не был рад глупой проговорке врача, но раз уж слово сказано, придется объясняться. Раньше или позже все равно все откроется.

– Полгода назад здесь лежала Мари. Кровохарканье. Она лежала в этой же палате.

Пауль так испугался, что остановился перед открытой дверью лифта.

– Мари? Ты имеешь в виду нашу Мари, камеристку Мари?

– Ну да.

Теперь пришел черед отца удивляться, он не ожидал от Пауля такого участливого тона.

– Кровохарканье? То есть начальная стадия туберкулеза?

Иоганн поспешил успокоить сына и тихонько подтолкнул его в лифт. Нет, к счастью, туберкулез не обнаружили. Скорее, физическое истощение, девушка хрупкая, и – так объяснил врач – организм не справлялся с нагрузками на производстве. Она полгода служила швеей у Штеермана и хорошо служила. Но потом сбежала от работодателя и вскоре заболела.

– И где же она была, когда болела? Не в Нижнем городе?

Иоганн Мельцер надеялся отделаться коротким ответом, но Пауль был настойчив. Отчего его так интересовало прошлое Мари? Да, девочка красивая. Вся в мать. Но мысль о том, что Паулю нравится Мари, не добавляла Мельцеру-старшему радости.

– В Нижнем городе? Чепуха. Она была в сиротском приюте Семи мучениц. Там, где выросла.