– Ну вот, мы так спешили, а вы все равно нас обогнали, – попытался пошутить Альфонс. Китти слабо улыбнулась и схватилась за его руку. Взгляд, которым Альфонс наградил ее, был исполнен такой нежности, что Мари поспешила отвернуться.

– Ждите здесь!

Они послушно остановились перед палатой, в которую зашла сестра. Послышался тихий разговор. С Алисией Мельцер? Наконец дверь открылась, и их взору предстал больной.

Иоганн Мельцер лежал на спине в напряженной позе, руки по бокам, от груди и ниже покрыт простыней. Лицо было землистого цвета, он казался старше, боль оставила свои следы. Его грудь мерно поднималась и опускалась, но, видимо, сон не способствовал расслаблению, а приносил тяжелые видения. У постели на деревянном стуле сидела Алисия, она не выглядела потерянной.

– Он не похож на себя, – прошептала потрясенная Китти.

Элизабет молча, не отрываясь, смотрела на больного, и Мари спросила себя, почему ее нареченный хотя бы немного не пытался ее поддержать. Клаус фон Хагеман привалился к стене и смотрел на будущего тестя с нескрываемым отвращением. «Как странно, – думала Мари. Кажется, он его боится. При этом профессия солдата – убивать». Она почувствовала легкое прикосновение и вздрогнула, когда поняла, что Пауль провел рукой ей по плечу. Она ощутила его близость, его теплое дыхание на затылке, и то, как он нуждается в утешении. Но она не отважилась пошевелиться, и момент прошел.

Медсестра вполголоса объявила, что пора покинуть палату, что больному нужен покой. Фон Хагеман первым последовал этому требованию, за ним потянулись остальные, Китти с Элизабет вышли последними. Сестры, которые перед этим ссорились, теперь в слезах обнялись, и Элизабет попросила у Китти прощения.

Алисия на короткое время покинула свой пост у кровати мужа и вышла в коридор. Она сообщила, что, по словам врача, случился сердечный приступ, так называемый инфаркт, при котором сгусток крови закупоривает коронарную артерию и препятствует притоку крови к сердцу. Согласно недавним исследованиям после инфаркта пациенту показан двухнедельный постельный режим.

– На ночь я останусь здесь, – сказала она. – Наутро посмотрим. Дай бог, не случится повторного инфаркта, и мы сможем переправить его домой.

Все решили, что это плохая идея, что дома Иоганн Мельцер точно не будет лежать в постели. Однако спорить не стали, а Элизабет восхитилась мамой, ее невероятным мужеством. Алисия действительно полностью владела собой и как военачальник распределяла обязанности:

– Элизабет, если завтра утром я не появлюсь, ты вместе с фрейлейн Шмальцлер займешься домом.

– Хорошо, мама.

– Китти, ты принимаешь посетителей и отмени все визиты на ближайшие дни.

– Да, мама.

– Пауль, прошу тебя, пока отец болен, возглавить фабрику.

– Конечно, мама.

Алисия оглядела всех и, несмотря на обстановку, мужественно улыбнулась.

– До завтра, дорогие. Как хорошо, когда в тяжелый час можешь рассчитывать на своих детей. Отец будет вами гордиться, когда поправится!

На прощание обнялись, и Китти сказала, что раз уж мама держит вахту, можно спокойно пойти поспать. Элизабет не ответила, а фон Хагеман ласково обнял ее за плечи, пока они шли к лифту:

– Вот увидишь, он скоро встанет на ноги, Лиза.

– Безусловно.

Пары расселись по машинам, Мари машинально села в машину к Паулю. Он завел мотор и не спеша поехал за двумя другими автомобилями.

– Ну вот, я директор фабрики, – горько произнес он. – Кто бы мог подумать, что меня так быстро повысят.

– Это только на время, господин Мельцер. Ваш отец поправится.

Пауль молчал. Они миновали ворота Якова и поехали к вилле. Дуговые лампы в этот поздний час давно не горели, но справа светились огни машиностроительной фабрики, которая работала круглые сутки. Проезжая по мостику, они увидели, что ручей блестит, словно разбитое стекло на земле.

Мари смотрела на задние огни машины Альфонса. В ней был виден силуэт Китти, она сидела рядом с Альфонсом, и по ее энергичной жестикуляции можно было предположить, что они беседуют.

– Мне очень жаль случившегося, – сказала Мари и остро почувствовала, насколько сухой получилась фраза.

По лицу Пауля пробежала горькая усмешка:

– Спасибо за сочувствие. Приятно сознавать, что служащие разделяют радости и горести своих хозяев.

Его ответ задел ее. Они молча обогнули клумбу перед виллой, и Пауль остановил автомобиль у входа для прислуги.

– Доброй ночи, господин Мельцер…

Она не слышала ответа, он дал газ и поехал к гаражам.

– Закройте за мной дверь, Йордан. И прекратите стучать вешалками.

Мария Йордан с ненавистью смотрела на медицинскую сестру, которая уже всю неделю наводила на вилле порядки. С каким удовольствием она поставила бы мегеру на место, но, к сожалению, это было невозможно.

– Слушаюсь, сестра Оттилия, – проговорила она подчеркнуто дипломатично.

Через три дня после госпитализации директора Мельцера максимально осторожно переправили на больничном автомобиле на виллу, где на носилках подняли на третий этаж в отдельную комнату. Врач прописал строгий постельный режим минимум на две недели. Это означало, что пациента нужно кормить, мыть, помогать справлять естественную нужду и поить из бутылки с носиком. Поскольку никто из женского персонала не мог совершать эти интимные процедуры, а Гумберт стыдливо признался, что еще никогда не видел голого мужчину, Алисия нашла через агентство сестру Оттилию Зюсмут.

Оттилии было около сорока, пшеничные волосы туго заколоты, на голове белый чепец и всегда белоснежный фартук поверх голубого платья. Она ожидала, что во время ее пребывания в доме не только персонал, но и хозяева будут следовать ее указаниям, в конце концов, именно от ее знаний и опыта зависела жизнь больного. Поэтому ходила она всегда прямо, выпятив свою пышную, в тугом корсете, грудь.

В кои веки Мария Йордан была не одинока в своей неприязни. Все видели в Оттилии бедствие, которое предстоит некоторое время терпеть.

– Как она нами командует, – ворчала повариха. – Можно подумать, она тут хозяйка. Если бы не бедный господин директор, я бы вылила горячий ромашковый чай прямо ей на ноги.

Однажды Ханна топила в комнате медсестры печку, из нее вывалилось полено, за это она получила от Оттилии затрещину. И госпожа стерпела. Ханна стиснула зубы и закончила работу, но потом прибежала к Мари и пожаловалась, что боится теперь идти к этой особе.

Даже Элеонора Шмальцлер признала, что медсестра ей несимпатична.

– Если бы состояние больного хоть немного улучшилось, – озабоченно сказала она. – Но он становится все более вялым.

– Неудивительно, – проговорила повариха. – На манной каше да на ромашковом чае ни один человек не поправится. Ему бы хорошего говяжьего шницеля с капустой и картофельным салатом – другое дело было бы.

– И вообще, должно быть, ужасно, что она трогает его своими холодными пальцами, – подал голос Гумберт.

Камердинер тут же вздрогнул, услышав плач младенца. Августа и Эльза выбивали во дворе ковры, Мари взяла малышку из ее деревянной кроватки и стала носить на руках по кухне, чтобы успокоить.

– А кто это у нас так кричит? – нежно ворковала она. – Мама скоро придет…

– Тише, плакса. Сейчас притопает Оттилия, – ухмыльнулся Гумберт и очень натурально передал интонацию медсестры: «Ребенка успакойте, бальной нуждается в абсолютном пакое!»

Рассмеялась даже Элеонора Шмальцлер: у парня настоящий талант. Однако тут же опомнилась и попросила Гумберта не устраивать спектакль:

– Ввиду несчастья, которое обрушилось на семью, мне такое поведение кажется более чем бестактным.

– Простите, фрейлейн Шмальцлер.

Все молча приступили к своим обязанностям. Мари унесла маленькую Элизабет Августе. Молодая мать устроилась с ребенком на траве, дала грудь и рассеянно принялась наблюдать за тем, как Мари с Эльзой трясут ковры. Не прошло и пяти минут, и как на третьем этаже распахнулось окно. Госпожа выглянула посмотреть, что происходит во дворе.