Иоганн молчал, пока Гумберт разливал суп. Странный молодой человек. Белокурый, очень худой и очень высокий, униформа сидела на нем настолько идеально, словно была свежевыглаженной. И эта его изящная, мягкая манера двигаться. Но нет, все-таки Роберт нравился директору гораздо больше.

– Какой вкусный говяжий бульон, – похвалила блюдо Алисия. – Нравится тебе, Иоганн?

– Спасибо, неплохой.

Он проглотил несколько ложек, взял хлеба и, жуя, посмотрел в окно. Дождь не переставал, капли расписывали стекла причудливой сеткой узоров и стекали на карниз.

– Китти не любила говяжий бульон, – задумчиво произнесла Алисия. – Я никогда не понимала, почему, пока Мари не раскрыла мне глаза. Во время наших прогулок Китти наблюдала за коровьими стадами. Она любила животных, и мысль о том, что для этого супа пришлось убить корову…

– Звучит довольно несуразно, – недовольно проговорила Элизабет. – Нам теперь умереть от голода только из сострадания мой младшей сестренки к коровам?

Алисия сердито подняла голову:

– Никто этого от тебя не требует, Лиза. Хотя за обедом не помешало бы вести себя сдержаннее. Китти – необыкновенно тонкая и чувствительная натура, нам нужно это учитывать, когда она вернется домой. – Элизабет покраснела, было похоже, что она вот-вот заплачет. Мельцер понял, что Алисия задела ее за живое. Его старшая дочь вопреки моде была пышнотелой. Но ему фигура дочери вполне нравилась. – Мы неправильно с ней обращались, Иоганн, – продолжала Алисия. – Китти ждала от нас большего понимания, вместо этого получала одни лишь запреты.

Он оставил при себе свои возражения, пока Гумберт менял суповые тарелки и сервировал главное блюдо. Элегантно, размеренно и плавно он управлялся с судками и блюдами, казалось, он с детства привык расставлять на столе соусники. Кроме того, он называл блюда:

– Форель с миндалем. Сливочный соус, дольки лимона…

– Спасибо, Гумберт.

Мельцер поковырялся в своей рыбе. Он ненавидел рыбу, ведь прежде чем начать есть, нужно совершить столько разных манипуляций, да и потом еще попадались коварные кости. Кроме того, у него не было аппетита. Он невесело слушал, как Пауль пытался объяснить матери, что Китти отнюдь не ребенок и не требует особого обхождения:

– Она сама несет ответственность за свои поступки, мама!

– Так и есть! – вмешалась в разговор Элизабет.

– Нет, Пауль, у меня другое мнение, – упрямо возражала Алисия. – Китти художница, мне это помогла понять Мари. Китти было нужно больше свободы, мы должны были поддерживать ее талант, должны были поехать с ней в Париж, как она хотела.

Тут уж Мельцер больше не мог сдерживаться.

– В Париж? Куда еще? Может, в Рим или Венецию? А может, избалованная дочка пожелала бы предаваться своим страстям в Нью-Йорке? Дорогая моя Алисия, я никак не разделяю твоего мнения. Китти не в свободе нуждалась, а в большей строгости. Об этом я сожалею сильнее всего. Нам не удалось воспитать нашу дочь в соответствии с заповедями Божьими. «Кто любит своего сына, тот пусть чаще наказывает его, чтобы впоследствии утешаться им», – сказал Иисус, и сегодня эти слова ох как верны.

– Господи, папа! – не выдержал Пауль, пока Алисия обиженно молчала. – Иисус. Это же не модно.

Его веселость не нашла поддержки за столом. А Мельцеру-старшему было жаль, что опять всем испортил настроение, но какие-то вещи нужно говорить:

– Все ваши рассуждения о понимании и свободе! Так послушную дочь не воспитаешь, Алисия. И еще кое-что скажу: если Катарина посмеет вернуться в мой дом, я дам ей понять, что больше не считаю ее своей дочерью.

– Ты же не серьезно, Иоганн! – в ужасе прошептала Алисия.

– Еще как серьезно, Алисия. Я не позволю ей вить из меня веревки. Она решила уйти из дома, отказалась от защиты родителей, семьи. Она это сделала тайно, за нашими спинами, да еще с французом и вымогателем. Китти для меня не существует!

Выплеснув свой гнев, он почувствовал облегчение, но вместе с тем – и угрызения совести. Конечно, он позволит с собой разговаривать, он же не изверг. Но сейчас он должен был так сказать.

– Я папу очень хорошо понимаю, – сказала Элизабет и ловко отделила мякоть рыбы от хребта.

– Ты забываешь, Иоганн, – с деланым спокойствием произнесла Алисия, – что это и мой дом тоже. И я заявляю тебе прямо: если моя дочь Катарина решит вернуться в лоно семьи, я приму ее с распростертыми объятиями. Я есть и до конца жизни буду матерью моей девочке. А уж если ты в качестве аргумента приводишь строки из Библии, то вспомни притчу о блудном сыне!

Мельцер, конечно, знал эту притчу, но сейчас она была некстати.

– Думаешь, балуя свою дочку, ты приносишь ей пользу? – ярился он.

– Я не допущу, чтобы мой ребенок оказался без средств к существованию на улице!

– Я разве сказал, что дам ей умереть от голода?

Он закашлялся, проглотив маленькую кость, выпил целый стакан воды и устало откинулся на спинку стула.

– Знаешь, папа, – Пауль вскочил со своего места, чтобы похлопать отца по спине, – Китти совершила изрядную глупость, признаю, что тоже на нее зол. Но она по-прежнему моя младшая сестра, и вернись она домой, я сначала вправлю ей мозги, но потом обниму.

– Можешь поступать как хочешь, Пауль, – буркнул отец. – Я со своей стороны решение принял и надеюсь, его будут уважать.

Алисия промолчала, только слегка подняла подбородок – жест, означавший решительное несогласие. А значит, между ними вновь война. Как же он это ненавидел. И почему он рубил сплеча? Все-таки дипломатия никогда не была его сильной стороной и, вероятно, никогда не будет.

– У меня дела, – объявил Иоганн и бросил на стол салфетку. – Ты можешь спокойно доедать, Пауль. Если буду нужен, я в ткацком цеху.

Он чуть не столкнулся в дверях с Гумбертом, тот принес очередное блюдо. Лакей без усилий увернулся, не расплескав ни капли.

– Прошу прощения, господин…

– Это моя оплошность.

Идя по коридору, Иоганн пытался отделаться от мыслей о сцене в столовой и переключиться на работу. Из Англии поступил заказ на новые набивные хлопчатобумажные ткани. Это подняло бы престиж фабрики. С другой стороны, его не покидало ощущение, что мир долго не продлится. Кайзер строил военные корабли с намерением подорвать превосходство английского флота. В долгосрочной перспективе англичане такого не потерпят. И все же…

Он остановился, увидев молодую служанку, спускавшуюся с третьего этажа на второй. Она тоже замерла, вероятно, осознавая, что идти следовало по служебной лестнице. Иоганн прищурился, в ненастную погоду в коридоре было темновато. Камеристка. Несет какую-то одежду – наверное, в прачечную. Йордан? Нет, это Мари.

Она сделала книксен, когда он проходил мимо, почему-то он счел ее жест проявлением иронии.

– Мари?

Она уже прошла, но теперь остановилась и обернулась.

– Да?

Разве прислуге не надлежало отвечать «да, господин Мельцер»? Или хотя бы «господин директор Мельцер»? Он хотел было призвать камеристку к порядку, но что-то в ее взгляде удержало его. У Мари были прекрасные темные глаза, взгляд был совсем не мечтательным, а живым и острым. Ему был знаком этот взгляд. Бог мой, как летит время!

– Мне нужно с тобой поговорить. Пойдем в библиотеку, там нам не помешают.

– Конечно, господин Мельцер.

Иоганн пропустил ее вперед и не мог отвести глаз. Какая легкая и уверенная. Спина прямая, но не деревянная, юбка слегка покачивается, но не так, как бывает при развязной походке. Перед библиотекой Мари остановилась, обернулась и хотела открыть дверь, но Иоганн ее опередил. Он бы не смог объяснить, почему так сделал, но сам нажал на ручку и придержал перед Мари дверь, как полагается кавалеру. Так же прямо, с достоинством молодой барышни она прошла в библиотеку.

«Непостижимо, – думал Иоганн. – Эта гордость, которую она унаследовала от матери. Даже детство в приюте не смогло ее сломать».

Он подошел к нетопленому камину и зажег лампу. Он не хотел никакого сказочного освещения, своего собеседника Иоганн предпочитал видеть четко. Мари остановилась посреди комнаты. Платья, которые несла, она сложила на одно из кресел и ждала, когда хозяин заговорит. Девушка излучала спокойствие и – каким-то непостижимым образом – решительность.