Мари на всякий случай решила сразу же отклонить это грандиозное предложение. Она хотела уйти, хотела перестать копаться в прошлом, не желала больше ничего знать о трагической судьбе ее матери. А прежде всего ей хотелось убежать от собственной тоски.

– Одним словом, госпожа Мельцер предлагает тебе позицию камеристки. Конечно, речь идет о незнакомой тебе работе, но поскольку ты показала себя как смышленая помощница, думаю, тебе не составит труда справиться и с новыми обязанностями.

Да, это было неожиданно. Мари еще могла представить себя в роли горничной, но чтобы сразу в камеристки… Коварное искушение. Ведь в конце концов молодой господин скоро опять уедет в Мюнхен учиться. Она увидит его лишь на каникулах. Но тут же одернула себя. Почему ей предложили это место? Почему именно ей?

Объяснение далось фрейлейн Шмальцлер довольно непросто, но в конце концов она подошла к сути:

– Ты будешь при фрейлейн Катарине. И я не хочу скрывать, тем самым ты сделаешь госпоже Мельцер большое одолжение. Прежде всего сейчас, когда фрейлейн Катарина заперлась у себя в комнате и никого не впускает.

– Почему она это делает?! – вырвалось у Мари, ей не очень-то интересны были подробности, которые сообщала Шмальцлер.

Домоправительница сделал глубокий вдох и смерила Мари долгим взглядом.

– Я отвечу тебе, Мари, но прошу хранить наш разговор в тайне, понятно? В сочельник господин Мельцер запретил своей дочери звать тебя к себе. По его мнению, кухарке нечего делать в комнате госпожи.

– Я… понимаю, – тихо ответила Мари.

Вслед за этим она чуть не рассмеялась. Фрейлейн закрылась в комнате в знак протеста, а госпожа Мельцер отыскала хитрую лазейку. Кухарке нечего делать в комнате госпожи. Но камеристке там работа найдется.

Мари помедлила. Собственно, настал момент для решительного шага, но вот решительность-то как раз и улетучилась. Могла ли она оставить фрейлейн? Именно в тот момент, когда та столь отважно борется за их дружбу? С риском для здоровья. Мужественное поведение, даже героическое. И Мари решила помочь молодой госпоже в ее борьбе. В конце концов, уволиться она всегда может. Весной или летом. Но не в январе, когда на дворе стоит холод собачий.

Спустя несколько минут она очутилась на третьем этаже, перед дверью барышни. Рядом, бледная из-за тревоги о своей дочери, стояла госпожа Мельцер. Ее сын побежал к садовнику за инструментом.

– Я не хочу, чтобы мой сын взламывал дверь. Прошу тебя, поговори с ней. Надеюсь, тебе она ответит.

Мари была тронута, еще ни разу она не видела госпожу в таком отчаянии. Она кивнула и подошла вплотную к двери.

– Фрейлейн Катарина? Это я, Мари. С сегодняшнего дня я ваша горничная.

Послышались торопливые шаги, звук опрокинутой табуретки, и в скважине повернулся ключ. В проеме двери показалась фрейлейн в белой ночной рубашке, волосы свисали у нее по плечам.

– Мари! Моя Мари! Входи, мне так много нужно тебе рассказать. Камеристка? Вот так идея! Замечательно. Пойдем, пойдем, что ты там стоишь? Мамочка, прикажи принести мне чего-нибудь сытного, хорошо? Я четыре дня сидела на рождественском печенье.

Фрейлейн была слегка взвинчена, хотя четырехдневная рождественская диета не очень сказалась на ее фигуре. Китти болтала больше обычного, бросилась на шею матери, а потом затащила Мари к себе в комнату. И уже там вывалила на новую камеристку все свои задушевные тайны.

– Ты единственная, с кем я могу говорить о нем. Он – как прекрасный сон, далекий принц, который улыбается мне и снова исчезает. Ах, Мари, если бы ты знала, как я страдаю и в то же время как я несказанно счастлива…

– Адель божественна, друзья. Голос… фигура… Нет, правда, матушка-природа была к ней щедра!

Пауля позабавила эта страстность в голосе друга. Они стояли в ложе и аплодировали артистам. Сегодня давали «Летучую мышь» Иоганна Штрауса, одна из арий в ней посвящалась шампанскому – весьма удачный выбор для новогодней ночи.

– Отойдите все, мне надо размахнуться. Вот черт!

Студент медицинского факультета Юлиус Каммер хотел бросить букет исполнительнице партии Адели, однако цветы, не долетев, упали в оркестровую яму, развеселив и музыкантов, и всю ложу. И только Юлиус расстроился. Ведь розы должны были выстлать путь к сердцу и к грим-уборной прекрасной Адели.

– Всегда так бывает, когда экономишь на посыльном!

– Смотри-ка, симпатичный паренек с тубой бросил на тебя тоскливый взгляд! И розочку твою из инструмента достал.

Друзья сыпали шуточками, и Юлиусу пришлось держать хорошую мину при плохой игре. Адель всю завалили цветами, шансов у него и так не было.

– До нового года остается полчаса, пойдемте вниз? – предложил Альфонс. – Первый бокал для всех за мой счет!

– Погоди-погоди, мне кажется, сегодня все бокалы за твой счет, а?

Подтрунивать над доверчивым Альфонсом Паулю доставляло некоторое удовольствие. Но лишь некоторое: тот не мог ответить на его колкости, пока вздыхал по Катарине. Да и требуемую сумму за седло он отдал без разговоров.

На сцене опустили занавес, кулисы быстро сдвинули в стороны, чтобы расставлять столы с выпивкой и закусками. Для исполнителей работа на сегодня закончилась, музыкантам же предстояло репетировать попурри из оперетт и играть во время танцев. Куртеатр[7] Гёггинген славился своими блестящими постановками и празднествами. Чугунное здание, первоначально курзал, использовали сегодня для театральных постановок и концертов, оно особенно нравилось горожанам и молодежи. Для респектабельной публики вроде четы Мельцеров этот помещение с высокими разноцветными витражами казалось недостаточно солидным. Госпожа Мельцер, побывав здесь, заметила, что в нем чувствуешь себя, как в цирке. Да и публика под стать…

Только хотели спускаться в партер, как служитель театра открыл дверь ложи.

– Можно? – ухмыляясь, спросил Клаус фон Хагеман. – Мы тут решили завалиться к вам. Но не волнуйтесь, друзья, сейчас будет шампанское!

Клаус явился в сопровождении своего хорошего друга Эрнста фон Клипштайна из Берлина – молодцеватого человека с усами и голубыми глазами. Типичный пруссак. С ними были две величественные блондинки, одна в сверкающем зеленом, вторая в небесно-голубом платье. Последнюю Хагеман представил как хористку.

Кельнер услужливо принес поднос с шампанским. В соседних ложах тоже угощались шампанским, было много знакомых лиц, и бокалы поднимались в знак приветствия. Зрителям партера пришлось ждать, пока уберут сцену и накроют столы.

– За все, что мы любим!

– За очаровательных артисток. Особенно за присутствующих!

– За кайзера и Отечество!

Этот тост, разумеется, поднял лейтенант фон Клипштайн. Пруссак! Один из тех, кому не терпелось вступить в войну за кайзера и отечество. Неважно с кем, главное, – воевать и отличиться.

Пауль почувствовал на себе взгляд хористки, он осушил бокал и спросил у нее, какую партию она исполняла. Ах, всего лишь в составе хора. В сцене с принцем Орловским, на рампе, перед большой арией Адель. Разве он ее не заметил? Пауль с трудом вспомнил и беседу продолжать не стал, хористка тем временем стала болтать о дирижере и репетициях, о злобных солистках и коллегах, которые поют уже лет тридцать и все никак не уйдут. Он обрадовался, когда в разговор вмешался Юлиус и отвлек на себя болтливую девушку.

– Осталось десять минут. – Клипштайн вынул карманные часы. – А ваши что показывают?

– Мои в ремонте, – буркнул Пауль.

Фон Клипштайн рассмеялся, заметив, что встречать Новый год без часов – не такая уж трагедия. Сегодняшнюю полночь в Аугсбурге не пропустишь.

– Это будет грандиозный год, – с воодушевлением продолжал лейтенант. – Он принесет победу нашему отечеству. А также мне и моей семье. В мае я женюсь.

– Поздравляю.

Какой целеустремленный тип! Вряд ли старше Пауля и невесту выбрал себе с прицелом на будущее. Адель Дойлитц, дочка промышленника из Берлина. Пауль вспомнил, что однажды уже слышал это имя в связи с машиностроительным производством. В Аугсбурге фон Клипштайн гостил у Хагеманов, у них были совместные деловые интересы.