– Я не знаю, – глухо проговорил Пауль. – Было время, мне казалось, она чувствует ко мне что-то. Но потом…

– Что потом?

Пауль сомневался, рассказывать ли. Отец еще чего доброго опять разволнуется и получит второй удар. С другой стороны, он хотел говорить о своей любви.

– Потом все закончилось не начавшись. Я сделал ей предложение, она его отвергла со словами, что хозяин не может жениться на камеристке.

Отец вдруг заохал. Пауль в испуге вскочил, хотел бежать звать врача, но остановился, когда Иоганн протянул к нему руку.

– Ты… ты… сделал… предложение? – выдавил он из себя и снова принялся охать. – Но это же великолепно. Она… сказала… нет?

До Пауля дошло, что отец смеется. Он смеялся над сыном, которому камеристка Мари дала от ворот поворот. Ну что ж, хорошо, конечно, что он так развеселился.

– Послушай, Пауль! – Иоганн взял сына за плечо. – Она мне нравится, твоя Мари. Любит она тебя или нет – неважно. Я хочу, чтобы ты на ней женился. – С этими словами Мельцер-старший откинулся на подушки и устало закрыл глаза. Пауль смотрел на него и думал, не сошел ли отец с ума.

– Пойми же, – пробормотал он. – Это мой последний шанс получить прощение. Несправедливость, которую я сотворил, будет исправлена тобой. Поговори с ней, прошу…

Пауль пообещал – что он мог сделать? Он должен был найти Мари, пусть для этого придется всю ночь бродить по городу. При мысли, что она могла сесть в поезд, у него становилось темно перед глазами.

Утреннее солнце мерцало сквозь кружево листвы буков и кленов, его лучи падали на старые камни, высвечивая кварцевую крошку. Птицы щебетали в ветвях, прыгали по клумбам, беззастенчиво скакали по вытянутой руке надгробного ангела. В этот час на кладбище Херманфридхоф было ясно и тихо – ни вздохи, ни слезы не нарушали покой усопших, только зяблики, воробьи да синицы пели свои хлопотливые песни.

– Это здесь.

Его преподобие Лейтвин указал на маленькую могилку на перекрестье дорожек, наполовину скрытую роскошной усыпальницей патрицианских семей Аугсбурга. Между могилами и дорогой была узкая полоска земли, слишком узкая для захоронения семьи и даже одного человека.

Мари медленно подошла ближе, рассмотрела прямоугольный мраморный бордюр, три бегонии, кустик незабудок, усы плюща, обвивающие серый камень. Буквы почернели от влаги и почти не читались.

Здесь покоится

ЯКОБ БУРКАРД,

конструктор

28.2.1857-29.1.1895

Отец. Ей не довелось с ним познакомиться, но она может хотя бы постоять у его могилы. Это было горестно, но одновременно приносило избавление. Вещи обрели порядок, все вопросы и сомнения остались в прошлом – здесь лежал ее отец, здесь он обрел свой вечный покой. Она тихо плакала и чувствовала, как тоска понемногу отступает.

Лейтвин стоял молча, не мешал и не пытался утешить. Только когда она наклонилась к могиле положить розы, которые принесла с собой, пастор прервал молчание:

– Господин Мельцер делал ежегодные пожертвования администрации кладбища. Могила, как видишь, ухожена.

Мари разложила розы и не ответила. Разумеется, господин Мельцер не скупился, жертвовал и на сиротский приют – мог себе позволить. Но привел ли он на могилу Якоба Буркарда его дочь? Наоборот – старался держать ее подальше.

– Знаю, что не бог весть. – Лейтвин правильно истолковал молчание Мари. – Но это свидетельствует о том, что совесть на него давила. Он любил твоего отца, и эта смерть подкосила директора.

Мари была далека от того, чтобы сочувствовать Иоганну Мельцеру. Он исповедовался лишь перед лицом приближающейся смерти, поскольку боялся вечного проклятия за свои грехи. Возможно, Лейтвин немного помог, объяснил, что покаянное признание нужно делать в присутствии Пауля и Мари.

Понять священника было не так легко, но Мари для себя решила, что ему важна не только небесная, но и земная справедливость. Именно поэтому и обратилась к нему в минуту отчаяния, и он предоставил ей убежище, отдал одну из чердачных каморок в своем доме, чтобы она спокойно могла там подумать и прийти в себя. Два дня и две ночи она провела в одиночестве, только время от времени экономка стучала в дверь и в своей грубоватой манере говорила, что принесла поесть. Она была странным человеком, резким, отталкивающим, всегда казалось, что ей мешаешь. И все же она добросовестно три раза в день приносила Мари полный поднос еды.

– Господи, даруй усопшему вечный покой и воздай ему за добрые дела в Судный день, когда праведники воскреснут во Иисусе Христе. Аминь, – произнес над могилой его преподобие.

Мари поднялась с колен, сложила руки, пока Лейтвин молился за ее отца, которого сам же и похоронил здесь девятнадцать лет назад.

– А моя мать? – спросила она потом. – Она тоже похоронена здесь?

– Да. Но в другом месте.

Лейтвин повел Мари обратно, мимо великолепных надгробий уважаемых семейств, похожих на узкие триумфальные колонны или трехчастные алтари, украшенные ангелочками и скорбящими святыми. Разве смерть не уравнивала всех? Но было заметно, что и после смерти между состоятельным депутатом городского собрания и простым сапожником или закройщиком гигантская пропасть.

Они пошли мимо часовни Святого Михаэля на другую сторону кладбища. Под белой аркой кладбищенских ворот показались две пожилые женщины. Тихо переговариваясь, они несли корзины с цветами и садовыми инструментами. Каменный колодец был запружен слетевшимися к воде воробьями, рыжей стрелой юркнула и побежала вверх по буковому стволу белочка. Пастор остановился на лужайке у ограды. Здесь не было ни ухоженных могил, ни мраморных бордюров, ни пестрого цветочного покрова. Лишь небольшие надгробия вдоль побеленной стены, среди которых встречались даже неотесанные камни с одним лишь именем.

У Мари перехватило дыхание. Это было здесь. Для ее матери Мельцер не приобретал участок, лужайки рядом с бедняками было достаточно.

– Там. Белый камень, пятый слева.

Это был странный камень с какой-то гравировкой. Рассмотреть ее было трудно из-за тени и мха, которым порос камень. Мари отыскала веточку и стала счищать ею мох. Стала видна женская фигура в ниспадающем складками платье до колен. Как и в случае с работами по дереву, которые Мари видела в Нижнем городе, изображенная фигура, казалось, тянет руки к небу и вот-вот высвободится из камня, но все же накрепко срослась с ним.

– Имя ниже, – указал Лейтвин. – Камень со временем врос в землю.

Написано был небрежно, будто кто-то впервые взял в руки молоток и долото. Луиза Хофгартнер. Больше ничего – ни даты, ни цитаты из Библии.

– Я время от времени навещал ее в Нижнем городе, – проговорил Лейтвин. – Она не хотела никаких священников, но всегда была рада побеседовать об искусстве. Я устроил ей два небольших заказа, но она отказалась использовать библейские сюжеты, и я ничем больше не смог ей помочь. Она была гордой, бунтаркой. Быть может, ей бы даже и понравилась эта могила. На лугу, под камнем, обработанным ею самой. Она была не из тех, кто стремился под мраморное надгробие…

Мари встала с колен, чтобы принести в лейке воды. Смочила платок и оттерла с рельефа на камне землю и мох. В этом месте светлый камень потемнел и, казалось, впитал в себя воду, но теперь он высохнет и, возможно, снова обретет свой настоящий цвет. Оставшиеся розы Мари положила на камень, и Лейтвин совершил молитву также и по ее матери.

– При жизни она бы на меня, наверное, обиделась, – улыбнулся священник. – Но думаю, со временем она стала спокойнее и мудрее. Она поймет, что я произнес эти слова и для тебя тоже, Мари.

– Благодарю, ваше преподобие.

Она сполоснула платок в колодце. Вода сверкала на утреннем солнце и лилась из обоих чугунных носиков блестящим потоком. Воробышки не боялись Мари, они с любопытством прыгали совсем близко, возможно, даже надеялись сесть на край колодца. С расположенного неподалеку вокзала послышался резкий гудок локомотива.