– Или к дяде Рудольфу в Померанию, или на курсы медсестер в Красный Крест… И это при том, что я не выношу вида крови, Мари.

Да, сурово. Мари опасалась, что Иоганн Мельцер сумеет продавить свое решение.

– В Померанию я ни за что не поеду. Пусть хоть свяжут меня по рукам и ногам и посадят в поезд. Лучше я брошусь в Лех. Или возьму из папиного стола пистолет и выстрелю себе в голову.

– Фрейлейн Китти! Нельзя такое говорить. Тем более в присутствие вашей матери.

– Мамы здесь нет. В комнатах в померанском поместье вечно стоит смрад. Несет как-будто старыми коврами и прошлым веком. Коровы с курами, несколько лошадей да старая кусачая собака. А люди такие ограниченные – дядя Рудольф думает только о еде и охоте. Тетя Эльвира не переставая говорит о своих детях, которые уже давно выросли и благоразумно уехали из этой глуши. Летом там навозные мухи. Отвратительно. Прямо под моим окном навозная куча…

Романтического в этом описании действительно мало. Хотя Китти, разумеется, описывала только неприглядные картины поместья, ее ведь туда отправляли в ссылку. Рудольф фон Мейдорн и его жена Эльвира приезжали на виллу на второй день после Рождества, и Мари пожилой господин показался довольно занятным. Хотя ей пришлось как следует дать ему по рукам, когда он попытался схватить ее за юбку. Но он не обиделся и оставил ее в покое.

– Поместье в глуши мне действительно кажется не самым правильным для вас местом, – покачала головой Мари. – Вероятно, там никто особо не понимает ни в искусстве, ни в живописи.

Китти нисколько в этом не сомневалась. Стены там увешаны оленьими рогами и чучелами животных. В основном совы и хищные птицы, дядя питает к ним слабость. Только в каминной висит какая-то замшелая мазня, трудно представить себе что-то более безобразное.

– И жить в окружении больных стариков я тоже не хочу, – причитала Китти. – Старые люди и так вызывают во мне брезгливость, а уж если у них короста или тремор…

– Тремор?

– Да, когда трясутся руки и голова. Ах, Мари, не знаю, что делать. Мама тоже не может мне помочь, никто не может мне помочь, я одна-одинешенька на всем свете!

Мари немного подумала. Должна ли она определять будущее Китти? Может, это и неправильно и принесет страдания. Но, возможно, это путь к долгому счастью.

– Почему вам не обратиться к Альфонсу Бройеру? – бесхитростно предложила она. – Он показался мне умным и человеком дела. Кроме того, вы ему очень нравитесь, фрейлейн Китти.

Та отняла руки от заплаканного лица и сдула со щеки прядь волос. Потом основательно высморкалась в кружевной платок, который Мари принесла ей из комода.

– Альфонс? – переспросила она еще хриплым от слез голосом. – Ты права. Он умный человек. И он обещал мне в Париже, что в трудной ситуации всегда будет рядом.

«Надо же, – подумала Мари. – Альфонс все продумал. Он, разумеется, понимал, что его прелестница, вернувшись домой, получит приличный нагоняй».

– Мари, ты на вес золота. Золотко-Мари. Альфонс – конечно, он придумает, как поступить. Позвоню ему сейчас же.

Про телефон Мари не вспомнила, им по большей части никто, кроме Иоганна Мельцера, не пользовался. Китти тем временем уже вскочила и побежала в коридор, остановилась вплотную к лестнице и поманила Мари.

– Посмотри, там пусто? – пошептала она. – Только бы папы не было в кабинете. Сегодня воскресенье, он, наверное, не пошел на фабрику.

Мари спустилась и встретила Эльзу, которая несла из столовой грязные наволочки. От нее она узнала, что госпожа и фрейлейн Элизабет уехали на машине на прогулку. Фрейлейн хотела лично провезти мать по парку, чтобы показать, чему она научилась.

– Господин директор? Он и молодой господин уехали на фабрику. Кажется, там снова беда со станком.

Мари подумала, что станки построил Якоб Буркард. Будь он жив, фабрика Мельцера была бы в лучшем состоянии. Но у Иоганна Мельцера не было даже чертежей. И почему ее мать не отдала их?

– Если быстро пойдешь на кухню, – шепнула ей Эльза, – еще успеешь отведать сладких бисквитов. Пока Августа их все не уговорила.

– Спасибо тебе, Эльза!

Горничная направилась со стопкой белья к лестнице, и Мари махнула ждавшей наверху Китти.

– Никого нет? Какая удача! – обрадовалась она. – Надеюсь, Элизабет не въедет во что-нибудь. Когда с ней рядом мама. Какая беспечность…

За отцовский стол она уселась очень уверенно и сняла с рычага телефонную трубку.

– Алло? Алло? Фрейлейн? Пожалуйста, соедините с виллой Бройеров. Номер? Я не знаю. Поищите для меня, пожалуйста. Как это вам некогда?

У Мари было нехорошее чувство, когда она выдвигала верхний ящик широкого резного шкафа: она не любила рыться в личных вещах хозяев. К счастью, «Официальный телефонный справочник главной почтовой дирекции Мюнхена – отделение Аугсбурга» лежал сверху.

– Смотри, фамилии в алфавитном порядке. Бадер… Бекер… Бартлинг…

Китти нетерпеливо вырвала книжку из рук Мари и стала водить пальцем по именам:

– Вот! Бройер… Эдгар Бройер, банкир. Его отец. Карлштрассе, все верно. Восемь, восемь, семь. Пожалуйста. Мари, теперь можешь спокойно заниматься платьем Элизабет.

Мари поняла, что Китти предпочитает говорить без свидетелей, и ретировалась. Она тихо прикрыла за собой дверь, на мгновение задержалась – не для того чтобы подслушивать, а чтобы немного успокоиться. Голос Китти звучал очень звонко, можно было подумать, что разговаривает девочка:

– Сурово – не то слово… Вы тоже считаете, что мне не нужно ехать в Померанию?.. Ни в коем случае… Совершенно верно… Рисовать? У меня не дошли руки из-за всех этих забот… Ах, да, моя сестра собирается обручиться… С Клаусом фон Хагеманом – да, наверное… Да, она очень счастлива… Я? Я умираю от тоски… Вы не можете себе представить, как я несчастна, дорогой друг… В четверг?.. На ужин?.. Сможете приехать пораньше?.. Да, буду очень рада…

Мари медленно пошла к лестнице, поднялась на третий этаж. Сердце билось неспокойно, но она была уверена, что все сделала правильно.

Мельцер распахнул дверь в цех и уставился на станки. Двадцать сельфакторов стояли плечом к плечу в лучах падавшего с потолка солнечного света, и ни один не двигался. Ужасная, угрожающая тишина заполняла большой зал, который в обычный день вибрировал от работы станков. Ни один работник не явился на дополнительную смену.

Позади скрипнула дверь, и в цех вошел мастер Хунцингер.

– Они устроили забастовку, господин директор.

Мельцер охнул. Перед этим он в бешенстве бегом пересек двор по направлению к первому прядильному цеху и теперь не мог отдышаться. Случилось то, чего он опасался, но не хотел до конца верить.

– Кто? – зарычал он. – Кто подстрекатель?

Хунцингер отшатнулся, и директору стало ясно, что мастер, отдавший фабрике тридцать лет, знает больше, чем он предполагал.

– Из рабочего союза, господин директор. Они рассказали работникам, что те не обязаны делать по две дополнительных смены в неделю.

– На прошлой неделе у меня вышли из строя пять машин! – Мельцер пытался унять гнев. – Прядильщики тогда стояли без дела.

– Это правда, господин директор. Но социалисты говорят, это их не касается. Они ведь пришли на работу, и если там нечего делать, это не их вина.

«Не их вина! – в гневе думал Мельцер. – Может, моя? Может, кто-то думает, мне доставляет удовольствие останавливать машины, чтобы рабочие бездельничали?» Но он хорошо понимал, чья это вина. И старая злость на эту ведьму, забравшую чертежи с собой в могилу, поднялась в нем с новой силой.

– И что теперь? Ткачи и рабочие из красильного цеха присоединятся к восставшим? Мне пора закрывать фабрику? Тогда ни у кого больше не будет работы – вы этого хотите? Этого?

Хунцингер постарался смягчить. Сказал, что не совсем так. Функционеры подбили на забастовку только рабочих из прядильного цеха. И только мужчин – женщины и девочки не захотели участвовать в забастовке.