— Ты такой большой, — стону ему в рот.

— Ты такая тёплая, — выпаливает он в ответ. — И такая чертовски мокрая.

— Мокрая для тебя. О Боже, прости. Это было так плохо.

— Ты плохая девочка, да?

Смех срывается с моих губ.

— Что это было?

Винсент тоже смеется, в глазах светятся самоуничижение и привязанность.

— Не знаю. Не очень поэтично с моей стороны, да? Может быть, нужно больше практиковаться.

— Не уверена, что смогу чем-то помочь. То есть, черт возьми, это я учусь на программе английского с отличием… предполагается, что я здесь самая красноречивая… И в десяти секундах от того, чтобы сказать: «О, Винсент, обними меня и заставь принять тебя.»

Винсент издает сдавленный звук.

— Видишь? Это бред. Люди на самом деле так не разговаривают во время секса, не так ли? Это только в плохой эротике.

Я шучу, конечно же.

Но затем рука Винсента опускается мне на плечо, большой палец сильно нажимает на ключицу и вдавливает в кровать, и это уже не шутка.

— Будь хорошей девочкой ради меня, Кендалл, — говорит он без капли юмора. — И прими мой член.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Я пытаюсь рассмеяться.

На самом деле, именно это и собираюсь сделать. Но почему-то звук, который вырывается из горла, оказывается самым низким и громким стоном, который я когда-либо издавала. Винсент не дразнит меня. Его глаза не отрываются от моих, терпеливые и темные от голода, пока тот дает время справиться со смущением. Я обхватываю рукой его запястье — то, которым он прижимает меня к матрасу — и киваю.

Когда он снова двигается, это ни медленно, ни поверхностно, ни нежно.

— Посмотри на себя, — бормочет Винсент. — Так хорошо внутри тебя.

Может быть, если бы он не был погружен в меня по самые яйца и, может быть, если бы смеялся, у меня хватило бы сил напомнить, как дешево я ценю грязные разговоры. Но, должно быть, я не в своей тарелке, потому что все, что выходит из уст Винсента, начинает звучать как поэзия.

— Еще, — шепчу я как в бреду. — Скажи еще.

Винсент читает меня как открытую книгу.

— Грязная девочка, — говорит он. — Кто сделал тебя такой мокрой? Для кого это?

— Для тебя, — выдыхаю я.

— Чья это киска?

Я всхлипываю от смеха.

— Моя.

Рука Винсента покидает мое плечо, чтобы схватить за подбородок, сжимая щеки достаточно сильно, чтобы мои губы растянулись в улыбке.

В его глазах смех..

— Ты и твой гребаный умный рот, — он подчеркивает каждое слово движением бедер, от которого веки трепещут, а дыхание перехватывает. Затем наклоняет голову и целует меня так крепко, что я вижу звезды. — Я сам себя на это настраивал. Но сыграно неплохо.

— Спасибо, — пищу я. — Не мог бы ты, пожалуйста…

Мне не нужно заканчивать мысль.

Винсент снова переносит вес на одну руку и опускается между нами. Он прижимает ладонь чуть ниже мягкого изгиба нижней части моего живота и проводит подушечкой большого пальца по клитору. Я возвращаю должок, сжимая его так, что перехватило дыхание, и я вознаграждена коротким движением бедра, прежде чем он снова находит ритм.

Это слишком хорошо. Слишком. Давление невыносимо и восхитительно, и когда он проникает в меня, я чувствую, как каждый дюйм его идеального члена протискивается внутрь. Мои бедра напряжены и дрожат, пальцы ног скрючены, одной рукой я крепко сжимаю его запястье — очарованная ощущением, как работают мышцы и сухожилия под кожей, когда он играет с моим клитором, а другой отчаянно схватила бицепс, плечо, темные растрепанные волосы. Что угодно, чтобы удержаться, пока волна поднимается все выше и выше.

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…

— Давай, — говорит он. — Ты сможешь это сделать. Я держу тебя.

Моя спина выгибается. Пресс сокращается. Ногти впиваются в его кожу.

— Винсент! — выдыхаю я.

Все дело в зрительном контакте.

Его руки, член и ободряющие слова довели меня до точки невозврата, но я, как уже поняла, мягкая и сентиментальная сука. Итак, все дело в очаровательных карих глазах Винсента, которые засветились нежностью, смыкаясь с моими, что толкает меня через край.

Ноющее давление внизу живота сжимается, а затем, внезапно, взрывается.

Веки трепещут и грозят захлопнуться, но я заставляю их оставаться открытыми. Мне нужно увидеть Винсента. Нужно, чтобы он наблюдал, как я буду кончать. И Винсент — моя опора, якорь, парень, который всегда держит дверь открытой для меня и дает больше, чем, как когда-либо думала, я заслуживаю — держит меня, когда я распадаюсь на части и снова собираюсь воедино. Последствия оргазма оставляют меня вялой и задыхающейся.

Но он не прекращает толкаться.

Глупый, бескорыстный, угождающий людям ублюдок. Он собирается убить меня.

Я стону и поднимаю голову, чтобы сказать, что на самом деле нет необходимости быть таким усердным, но потом замечаю маленькую морщинку страдания между его бровями. Он продолжает поглядывать вниз, туда, где соединяются наши тела, как будто пытается что-то рассчитать, точно рассчитать время. Я ненавижу это. Ненавижу, что он занят чем-то другим, кроме наслаждения собой. Кроме того, я думаю, он планирует выйти из игры и к черту это.

— Не надо, — говорю я.

Винсент моргает, глядя на меня, ошеломленный, но решительный. Я хочу запомнить его таким навсегда.

— Я кончу, — говорит он. — Все в порядке. Я близко. Я кончу…

В его голосе слышится едва заметная нотка нежелания. Он пытается скрыть это, но я слышу.

Мило, что он пытается быть таким внимательным, но, если думает, что я собираюсь позволить пожертвовать этим, потому что он чувствует себя виноватым, прося о том, чего действительно хочет — я убью его. На нем презерватив. Нина и Харпер с радостью оплатят мой план «Б» из-за явной ненависти к неожиданной беременности. Мы с Винсентом ведем себя как ответственные взрослые, а ответственным взрослым нужно немного пожить. Итак, я протягиваю руку через широкую часть рельефной спины и сжимаю его плечи. Это движение заставляет Винсента наклониться, прижимая наши тела ближе и позволяя использовать его впечатляюще крепкую внутреннюю силу в качестве рычага, чтобы приподнять бедра. Я встречаю его следующий толчок с такой силой, что трещат кости.

— Не надо, — повторяю я.

В глазах Винсента вспыхивает понимание. Он прерывисто втягивает воздух.

— Холидей.

Это еще одно предупреждение. И снова я решаю проигнорировать это. Я скрещиваю лодыжки на задней стороне бедер Винсента, крепко обхватываю его за талию и смотрю прямо в глаза, напрягая уставшие мышцы со всей оставшейся силой.

— Внутрь меня. Войди в меня, Найт.

— Срань господня, — говорит он, задыхаясь и начинает толкаться. Он повторяет эти два слова снова и снова, как мантру, когда лоб прижимается к моему. И затем он целует меня — небрежные, рассеянные касания губ на моей влажной от пота коже, а затем голодное проникновение языка в задыхающийся рот — пока я провожу ногтями по его волосам с утешением, любовью и… чем-то, чему пока не могу дать названия.

— Это твое, — шепчу я. — Это твое, это твое.

Я твоя.

Винсент обхватывает рукой одно из моих бедер и прижимает его к своей талии. При следующем толчке я с болезненной ясностью осознаю, что давление нарастает снова. Сейчас все по-другому — менее остро, но глухо и глубоко, что немного пугает. Мне всегда требовалась целая вечность, чтобы достичь второго оргазма. Я почти всегда откладываю это на потом, потому что переход к следующему занятию требует слишком больших усилий и заканчивается в промокшей от пота пижаме и сведенными судорогой запястьями.

Но это другое. Думаю, новый оргазм действительно мог бы прийти снова.

Винсент, должно быть, видит это на моем лице, потому что его глаза загораются.

— Еще один, — говорит он, не сбавляя темпа. — Дай мне еще один, Холидей.

— Я не могу…

— Да, ты можешь.