— Какого ты был роста? — уточняю я, все еще разглядывая этого нелепого мальчишку на фото.
— На этой фотографии? Без понятия. Однако, на первом курсе колледжа был уже 6,4 фута30. Отличный рост для баскетбольной карьеры и ужасный для одежды.
Я торжественно киваю.
— Найти подходящие штаны было кошмаром.
— Видишь? — говорит Винсент, убирая телефон. — Мы, вероятно, стали бы друзьями.
Я качаю головой.
— Ни за что. Эти волосы и щенячьи глазки? Ты бы разрушил мою жизнь, Винсент.
Мгновение он смотрит на меня, глаза мерцают, словно от желания что-то сказать, но Винсент просто качает головой и поворачивается обратно к книжной полке. Он берет с нее книгу в мягкой обложке. Это пьеса Оскара Уайльда. Если Винсент и заметил, что рядом стоит потрепанный экземпляр «Сумерек», то никак это не прокомментировал.
— Ты же не собираешься начинать читать это мне? — спрашиваю я, усмехаясь.
— Тебе бы это понравилось, не так ли? — бормочет Винсент. Он ставит книгу обратно на полку, прежде чем бросить на меня взгляд. — Я могу рассказать тебе Шел Сильверстайн, если это все еще интересно.
— Ты действительно выучил наизусть одно из его стихотворений?
— Нет.
— Оу.
— Я выучил три.
Из моего рта выходит шокировано-лающий, совсем не сексуальный, смешок.
— Зачем ты это сделал?
Он улыбается.
— Потому что я знал, что ты будешь смеяться именно так.
Я собираюсь сказать абсолютно нелепые вещи — слащавые, сентиментальные вещи, которые, вероятно, приведут его в ужас, поэтому вместо того, чтобы позволить себе открыть глупый рот, делаю шаг вперед и беру лицо Винсента в ладони. Он стоит неподвижно. Веки закрываются, когда я провожу большими пальцами вверх и вниз, прослеживая от подбородка к уголкам рта, к слегка веснушчатой коже на носу и скулах. На его челюсти немного темной щетины. Интересно, каково было бы ощутить это на внутренней стороне бедер.
Я опускаю руки по бокам. Винсент делает вдох, прежде чем открыть глаза.
— Моя смена в библиотеке начинается через три часа, — выпаливаю я.
Он выгибает бровь.
— Ты серьезно все еще думаешь о том, чтобы уйти?
— Нет. Я просто… — говорю я. — Пытаюсь придумать, что должна сказать начальнику.
— Что занята тем, что целуешься со мной, — говорит Винсент, как будто это очевидно.
— Да? И это все, что мы будем делать?
В глазах Винсента вспыхивает удивление, а затем он высовывает язык, чтобы облизать нижнюю губу.
Шаг, который он делает, уверенный. В глазах настоящий голод. Первобытный.
Я внезапно и яростно вспоминаю о том, как сильно мне нравилось держать его член у себя во рту.
— Думала, ты сказал, что хочешь не торопиться, — хриплю я.
Винсент улыбается и качает головой.
— Не могу двигаться медленно с тобой, Холидей. Но нам больше ничего не нужно делать сегодня вечером. Мы можем пойти домой, и ты сможешь познакомиться с моими товарищами по команде, если хочешь. Или могли бы пойти поужинать только вдвоем и поговорить о родителях, любимых песнях и обо всем остальном, о чем захотим.
Ну вот, он снова становится милым.
Но я не хочу двигаться медленно, не тогда, когда всю жизнь так и делала. Я знаю, что каждый бежит марафон, который является жизнью, в собственном темпе, и нет ничего плохого в том, что мне нужна была более длительная разминка, чем многим людям моего возраста… или в том, что собираюсь начать спринтерскую гонку, когда есть женщины на десять лет старше меня, которые все еще растягиваются. Это не гонка. Это просто круговая трасса, которую мы все разделяем. Я не пожалела, что прислушалась к интуиции и ждала, когда почувствую себя готовой.
Сейчас я готова. Возможно, даже слишком.
Я хватаюсь за подол рубашки и стягиваю ее через голову.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
В голове снятие рубашки было плавным и соблазнительным движением.
На практике воротник цепляется за нос, а правый локоть дергается и ударяется обо что-то очень твердое. Я резко чертыхаюсь, когда тупое покалывание пробегает вверх и вниз по руке, а Винсент хныкает, потому что твердый предмет, который я только что задела локтем, определенно был его подбородком.
— Прости! О… Боже, мне так жаль.
Винсент издает слегка болезненный смешок.
— Ты в порядке? — спрашиваю я, все еще прячась за задранной рубашкой.
— В порядке. Хотя у тебя убийственный хук справа.
Это унизительно. Не думаю, что хочу снимать рубашку, потому что почти уверена, что не смогу смотреть Винсенту в глаза, но я также не хочу надевать ее обратно, потому что это означает, что мне придется признать, что я действительно отстой во всей этой романтической истории.
«Может быть, если повезет», — думаю я, — «я просто умру прямо сейчас»
Винсент вздыхает.
— Вылезай, Холидей.
Он хватает меня за рубашку и помогает ее стянуть. Волосы потрескивают от статического электричества и разлетаются во все стороны. Я зачесываю их на место, делаю глубокий вдох и, подняв глаза, обнаруживаю, что Винсент смотрит на мою грудь с тем же застывшим выражением, которое решила назвать «сдерживающим лицом». Не могу сказать, хорошо это или плохо. Бюстгальтер бежевый. Без кружев. Без глупостей. У меня также есть линии на животе, там, где джинсы врезались раньше, но я ни о чем из этого не беспокоюсь. Винсент не изменит своего мнения обо мне из-за какого-то скучного нижнего белья и странных вырезов от джинс.
И все же, я бы хотела, чтобы он перестал пялиться.
— Что? — огрызаюсь я, из-за неловкости.
— Твои сиськи выглядят чертовски феноменально.
— Ты никогда не позволишь забыть это, не так ли?
— Ни в коем случае.
— Хочешь осыпать меня еще какими-нибудь комплиментами, прежде чем я тебя выгоню?
Винсент задумчиво хмурится и протягивает руку, чтобы провести пальцами по моим спутанным волосам. Его ладонь ложится на шею сбоку. Это прикосновение посылает электрический разряд по телу, подобно удару по локтевому нерву, но более приятно.
— Ты прекрасна, — говорит Винсент. — У тебя самый лучший смех. Ты одна из самых умных людей, которых я когда-либо встречал. И так хорошо пахнешь. Почему от тебя всегда так хорошо пахнет?
— Это, наверное, гель для душа «три в одном».
— Заткнись, — все еще держа за шею, Винсент притягивает меня ближе и опускает улыбающиеся губы навстречу моим. Он медленно целует меня. Лениво. Как будто у нас есть все время в мире. И я ценю его нежность, правда ценю, но в ту секунду, когда пробую его на вкус, все, что я чувствовала на чердаке книжного магазина, возвращается и сбивает с ног, как волна высотой в пятнадцать футов.
Я отстраняюсь, чтобы с чувством сказать:
— Мне так жаль, что я ударила тебя локтем.
Винсент качает головой.
— Все в порядке.
— Ты уверен, что я не сломала тебе челюсть или что-то в этом роде?
— Я выгляжу как человек, у которого челюсть сломана? — он снова накрывает мой рот своим, и нет, это определенно не поцелуй раненного мужчины. Я издаю звук, который может быть стоном и прижимаюсь грудью к его. Свитер Винсента невероятно мягкий на голой коже живота, что только подтверждает, что мое пристрастие к мужчинам в свитерах все еще живо.
Я отстраняюсь и ошеломленно моргаю, глядя на него.
— Пожалуйста, — я даже не уверена, о чем прошу.
— Терпение, — Винсент целует кончик моего носа.
Возможно, он прав. Не стоит торопиться. Наверное, следует насладиться этим. Я делаю глубокий вдох и пытаюсь насладиться медленным прикосновением его губ, скользящих по изгибу челюсти, вниз по шее и по ключице. Его руки скользят вверх по бокам моей грудной клетки, мозоли щекочут места, к которым никогда никто не прикасался, пока он не добирается до косточек дурацкого, неудобного лифчика. Прежде чем я успеваю предложить сжечь его, Винсент подцепляет двумя пальцами одну чашечку, опускает ее, оголяя грудь и наклоняет голову, чтобы взять сосок в рот.
