— Двумя, — выпаливаю я. — Я могу справиться с двумя.

Надеюсь. Не уверена, что переживу эту ночь.

— Хорошо. Итак, я собираюсь ввести в тебя два пальца, — говорит Винсент, осторожно переворачивая руку. — А собираюсь согнуть их вот так и ты кончишь мне на руку.

От одних этих слов кажется, что я вся горю. Но затем Винсент сгибает пальцы, прикосновение к коже и сила, которой он обладает в одной глупо огромной руке, заставляет мышцы глубоко в животе сжаться.

— Хорошо, — говорю я с дрожащим смешком. — Давай не будем слишком уверены в своих способностях.

Винсент невинно моргает.

— Я просто пытаюсь доходчиво объяснить.

Он точно знает, что делает. И лучше не останавливаться.

Я откидываюсь на кровать, мягкий порыв воздуха вырывается из подушки. Пуховое одеяло гладкое и без крошек под руками. Это не что-то вроде неубранного, кишащего клопами беспорядка. Нина, Харпер и я всегда шутим по поводу того, что в комнатах у парней из колледжа. Винсент следит за чистотой и светом в своем пространстве. Не знаю, что говорит обо мне то, что это сильно заводит.

Винсент следует за мной, руки по обе стороны от головы. Он выглядит таким красивым. Темные волосы падают на темные глаза. Бицепсы напрягаются под рукавами футболки, которая задралась ровно настолько, чтобы обнажить полоску кожи над поясом джинсов.

Это происходит.

Я потратила так много часов, читая о том, как персонажи раздеваются. Опосредованно пережила тысячу различных ритуалов поцелуев, раздевания, обмена горячими словами и нежными признаниями. И теперь, когда я здесь, на самом деле переживаю это все, о чем могла только мечтать, я очень, очень надеюсь, что Винсент считает меня красивой. Это такая глупая мысль. Еще на первом курсе я поклялась себе, что перестану позволять мужскому взгляду влиять на мои решения. Но взгляд конкертно этого мужчины все испортил. Винсент, должно быть, уже достаточно хорошо меня знает, чтобы распознать страдальческое выражение лица, потому что толкает коленом мою ногу.

— Поговори со мной, Холидей.

Мои глаза снова фокусируются на Винсенте, который наблюдает с некоторым беспокойством.

— Полегче, ладно? — я пытаюсь обратить это в шутку, но голос дрожит.

Винсент ловит эту перемену. Его рука — та, что наконец освободилась от бандажа — находит мою и переплетает наши пальцы. Она такая мягкая.

Я немного ненавижу его за это, потому что в груди что-то сжимается так сильно, что почти невыносимо.

— Эй, — говорит он.

— Эй, — как попугай, повторяю я.

— Я сделаю все, что скажешь. Ты здесь главная.

Не могу определить, то ли комната необъяснимо стала меньше, то ли низкий и рокочущий ритм его голоса подобен тяжелому одеялу, накинутому на плечи, но мне внезапно становится на десять градусов теплее. Та странная дрожь, которую начало испытывать тело, проходит. Я замираю. Спокойно.

Ты главная.

— Я доверяю тебе, — выпаливаю я, хотя он и не спрашивал.

Винсент мгновение смотрит на меня, темные глаза сверкают в мягком свете, прежде чем опуститься на колени и нежно поцеловать меня в лоб. Этот момент слишком серьезен и сентиментален, чтобы соответствовать приглушенным звукам студенческого разврата, просачивающимся сквозь половицы.

— Я не подведу тебя, Холидей, — говорит Винсент. Затем, с той же серьезностью продолжает: — А теперь давай снимем с тебя эти штаны.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Винсент, как истинный джентльмен, расстегивает пуговицу и тянет молнию на джинсах вниз, стягивая их с бедер и икр, оставляя меня носках, которые выглядят совершенно глупо теперь, когда ноги обнажены. Но Винсент не смеется над дурацкими разнокалиберными носками, один в цветочках, другой с мультяшным черным котом.

Его взгляд прикован к тому месту, где одолженное боди застегивается у меня между ног.

— Это… — говорит он, просовывая палец под ткань на бедре, а затем позволяя ей вернуться к коже со шлепком. — Мне нравится эта штука. Чем бы это, черт возьми, ни было.

Я фыркаю.

— Это называется боди.

Винсент поджимает губы, словно пытаясь удержаться от того, чтобы что-то не сказать.

— Ну что? — требую я, не в силах вынести красивую ухмылку.

— Ладно, ты возненавидишь меня за это, но когда-нибудь видела тренировочные штаны, которые баскетболисты надевают перед играми? Те, что с застежками по бокам? А потом просто, блять, срывают их?

Смех срывается с моих губ.

— Винсент! Почему ты так говоришь?

— Это одна из тех ситуаций? — спрашивает он сквозь собственный смех.

— О, ни в коем случае, — говорю я, стараясь выглядеть суровой несмотря на то, что все еще улыбаюсь. — Это боди принадлежит моей соседке по комнате. Оно ее любимое и я просто позаимствовала, так что нужно, чтобы ты, пожалуйста, воздержался от того, чтобы резко срывать его.

Винсент поднимает руки в знак капитуляции.

— Ну, теперь я сам себе не доверяю. Не могла бы оказать мне честь?

Я притворно вздыхаю, как будто это доставляет огромное неудобство, и опускаю руку между ног. Глаза Винсента следят за каждым движением, пока я осторожно расстегиваю застежки боди. Требуется несколько попыток, потому что я дрожу, но в конце концов удается их расстегнуть. Теперь я рада, что надела хорошее нижнее белье — простое, безобидное, из черного хлопка.

Вполне уместно, что я надела черное, как, вероятно, выразилась бы Нина, на похороны девственности.

— Вот, — говорю я, складывая руки одну на другой на животе. — Пожалуйста, продолжай.

Глаза Винсента скользят вверх и вниз по моему телу, оставляя горячие следы везде, куда смотрит. Вниз по шее, в ложбинку между грудями, между бедренными костями.

— Боже, я в беде, — шепчет он. Винсент протягивает руку и проводит пальцами по хлопку нижнего белья там, где оно туго натянуто на киске — и это первый раз в жизни, когда я подумала именно так.

Киска.

Я встречала эту терминологию только в эротических романах, и, казалось, она никогда не вписывалась в повседневный словарный запас. Слишком грубое слово. Слишком резкое. Но нежное прикосновение кончиков пальцев Винсента заставляет думать о самых разных грубых словах.

Я тяжело выдыхаю.

— Давай и это снимем, — бормочет Винсент.

Я не жду, пока он поможет. Просто просовываю пальцы под пояс на бедрах, упираюсь пятками в кровать и приподнимаюсь на матрасе. Несколькими рывками и подтягивая колени к груди, я снимаю нижнее белье и держу его в одной руке. Я швыряю его без разбора через всю комнату и даже не смотрю, куда трусики падают.

И тогда все готово. Я впервые полуголая перед кем-то другим.

Винсент не перестает пялиться.

— Что? — огрызаюсь я из-за смущения.

— Ничего, — говорит он. Затем мягко: — Ты хорошо выглядишь в моей постели.

Сердце сжимается. Я пытаюсь отогнать это чувство, потому что оно слишком сильное.

— Ну, я чертовски старалась. На макияж ушло полчаса. Ты не представляешь, как трудно нанести подводку для глаз.

Губы Винсента дергаются.

— Ты права. Понятия не имею.

Он наклоняется, чтобы поцеловать меня. Я рада, что на мгновение отвлекла его от наблюдения. Все это кажется намного проще, когда глаза закрыты, а рот Винсента на моем — или скользит по челюсти, вниз по шее, в ложбинку между грудей.

Его взгляд останавливается на том месте, где боди Нины обтягивает изгиб правой груди. Вспышка тепла в выражении его лица заставляет запыхаться. Винсент выглядит так, словно внезапно задумался о сотне способов чтобы погубить меня. И я бы позволила этому случиться. Я хочу, чтобы он просунул руку под ткань и делал с моими феноменальными сиськами все, что, блять, заблагорассудится.

Мне очень хочется, чтобы он провел большим пальцем по соску, лёгким, как перышко и нежным касанием, пока я извиваюсь и хихикаю. Хочется, чтобы он взял в руку всю грудь целиком и сжал ее, как будто взбирается на скалу и ему нужно найти опору. Хочется, чтобы начал крутить и сосать сосок, пока я не начну кричать, рыдать и умолять делать со мной ужасные вещи.