— Может, стоит побежать? — спрашивает он низким рокочущим голосом.

Я качаю головой и крепче сжимаю его руку.

У меня есть идея получше.

На лице Винсента появляется очаровательно смущенная гримаса, когда я веду его по отделу научной фантастики в дальний конец книжного магазина, где узкая лестница с перилами из кованого железа изгибается, поднимаясь этажом выше нас. Подниматься приходится гуськом, поэтому я отпускаю руку Винсента. Он издает тихий недовольный звук.

Я протягиваю руку назад и позволяю обхватить свой мизинец, пока мы поднимаемся на второй этаж.

Это бесплодный лабиринт научной литературы. Ни у кого в Клементе нет мотивации тащиться под проливным дождем только для того, чтобы просмотреть этот раздел магазина. Кулинарные книги, здоровье и фитнесс, философия, религия, путешествия — каждый проход, мимо которого мы проходим, пуст.

Винсент легонько тянет меня за руку, призывая остановиться.

Я тяну в ответ. Ещё нет.

Он фыркает, но следует за мной без жалоб. Мы пробираемся между стеллажами, пока не достигаем другой лестницы — более узкой и темной, спрятанной в дальнем углу. На самом верху находится чердак. Это моя любимая часть книжного магазина. Там есть маленькая скамеечка у окна, спрятанная под карнизом, где вас никто не побеспокоит; вы должны выбрать подходящее время, потому что без достаточного количества солнечного света слишком темно, чтобы читать без ущерба для зрения.

Я всегда думала об этом как о спокойном месте. Но сегодня, когда Винсент стоит позади, я не спокойна. Все тело гудит от предвкушения. Я чувствую себя наэлектризованной, как будто меня отделяет одна искра от возгорания.

— Иногда прихожу сюда почитать, — объясняю я, внезапно почувствовав смущение, когда останавливаюсь перед окном, обрамленным полками, забитыми старыми потрепанными книгами в мягкой обложке. Это была глупая идея. Это не роман и это не очень практично. Нам, наверное, было бы намного лучше в машине Винсента. — В академии немного пыльно и, типа, агрессивно темно, но я чувствую себя странно, сидя внизу, где меня могут видеть сотрудники. Мне всегда кажется, что они злятся за то, что я читаю часами, ничего не покупая. Что глупо, потому что здесь действительно хорошо. Но они никогда сюда не заходят. Никто не заходит. Так что это… личное.

Винсент не смеется надо мной или над странным маленьким чердаком, на котором я обитаю.

Вместо этого кладет подсолнухи на скамейку под окном и приближается, пока мои плечи не упираются в полку позади. Он втискивает меня внутрь, загораживая прохладный сквозняк из старого, залитого дождем окна и погружая нас обоих в мягкие тени.

— Пожалуйста, скажи, что ты привела меня сюда не для того, чтобы читать стихи, — говорит он.

Я притворно хмурюсь.

— А для чего еще?

Винсент берет мое лицо в ладони, но целует не сразу. Не так настойчиво, как нужно, чтобы меня поцеловали. Он держит меня так, что мы оказываемся нос к носу, теплое дыхание медленными ровными выдохами касается моего лица. И, да, все в порядке. Я полностью навлекла это на себя, выбрав неподходящий момент, чтобы подставить ему щеку. Но это просто жестоко.

— Такой подлый, — ною я.

— Думал, ты сказала, что я был слишком добр, — возражает Винсент. Затем, после минутного молчания, которое говорит о том, что он проигрывает наш разговор в голове, Винсент спрашивает: — Не могла бы ты снова потрогать мои волосы?

Я открываю рот, чтобы подразнить его, потому что уверена, что он дразнит меня, но затем замечаю легкий отблеск смущения на его лице и вспоминаю, как провела руками по его волосам в день рождения.

Винсенту нравится, когда с его волосами играют.

Не нужно просить дважды, чтобы я побаловала его. Я протягиваю руку, запуская пальцы в мягкую гущу волос и провожу ногтями взад и вперед по голове, мягко дергая, а затем успокаивая нежными нажатиями кончиков пальцев.

Я завороженно наблюдаю, как его веки трепещут, а горло вздрагивает.

— Как тебе?

Вместо ответа он стонет, а затем тает, выдыхая долгий и тяжелый вздох, как будто наконец сбросил с плеч какой-то невыносимый груз. Видя его таким уязвимым и расслабленным, хочется сказать то, что, как мне кажется, я не совсем готова.

Итак, я приподнимаюсь на цыпочки и целую все, до чего могу дотянуться. Его подбородок. Его челюсть. Уголок его рта.

— Я скучала по тебе, — признаюсь я шепотом. И затем, поскольку совершенно не умею справляться со своими эмоциями: — Видишь, что происходит, когда ты вежливо просишь?

Винсент наклоняет голову и ловит мои губы своими.

И на этот раз это нехорошо. Нисколько.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Я не осознавала, что Винсент был нежен со мной ранее.

Но не сейчас.

Потому что нет ничего нежного в том, как он царапает зубами мою нижнюю губу или прижимает большой палец к челюсти, побуждая раскрыться шире. Внизу наш поцелуй был полон облегчения, восторга и нежной тоски. Я думала, это снимет напряжение. Но все, что мы сделали, это сломали печать и теперь, когда язык Винсента проникает в мой рот, это похоже на галлон бензина, брошенный прямо в костер.

Бум.

Мои руки взлетают вверх, чтобы обхватить широкие плечи Винсента, костяшки пальцев побелели, когда ногти впиваются в гладкую ткань пиджака. Его руки скользят под мой кардиган спереди и ненадолго обхватывают бедра. Такое ощущение, что мы на танцах в средней школе.

Я хихикаю. А потом он проводит ладонями вниз по изгибу задницы и сжимает меня через джинсы так крепко, что хихиканье переходит в стон, затрудняющий дыхание.

Возникает странное чувство, что Винсент думает о том, чтобы прижать меня к этой книжной полке, как сделал в ту ночь, когда мы впервые встретились. Я бы позволила ему. Определенно позволила бы. Я бы ничего так не хотела, как позволить бедрам раздвинуться, обхватить пятками его ноги сзади и заставить прижаться ко мне там, где болит сильнее всего. Но, похоже, у Винсента другие планы — планы, которые включают в себя то, что его руки скользят вверх под подол моей рубашки и прокладывают дорожку от ложбинки на спине к животу, а затем вверх по чувствительной к щекотке грудной клетке.

Теплое, грубоватое прикосновение к обнаженной коже вызывает трепет, мурашки по коже и прерывистое дыхание.

А затем кончики его пальцев касаются косточек лифчика, и я никогда в жизни так сильно не ненавидела этот предмет одежды. Хочу, чтобы этот долбанный лифчик исчез. Сгорел. Пропал. Прочь с дороги, так чтобы ничто не помешало Винсенту делать все, что он пожелает.

Всю неделю меня преследовал тот факт, что он не прикоснулся к моим сиськам в свой день рождения. Я увидела голод в его глазах, когда тот провел пальцем по вырезу одолженного боди. Я услышала дрожь в голосе, когда он похвалил мои сиськи, наполовину дразня, наполовину серьезно. Но Винсент слишком беспокоился о том, чтобы сделать все остальное правильно — разобраться с застежками на боди, убедиться, что мне удобно и ноги расслаблены, спросить, должен ли он растянуть меня одним пальцем или двумя, и бедной груди достался короткий конец палки.

Я выгибаюсь навстречу, слепо надеясь, что он поймет намек и не отступит, чтобы сделать какой-нибудь остроумный комментарий о жадности, потому что мы давно это прошли. Я в гребаном отчаянии.

Но он отступает.

Только вместо того, чтобы мучить, он оглядывает меня с ног до головы, как будто пытается запечатлеть открывшийся вид в памяти. Это слишком. Как прямой солнечный свет в глаза или музыка в наушниках, когда я забываю, что включила громкость на полную.

— Что? — застенчиво требую я.

Винсент сильно прижимается к моим ребрам.

— Я все еще так зол, — шепчет он, наклоняясь, чтобы поймать мои губы своими. — Не могу, черт возьми, поверить, что ты думала, будто я не хочу тебя.

Я запускаю пальцы в его волосы и притягиваю ближе, пытаясь поцеловать достаточно крепко, чтобы он понял, как мне жаль. Чтобы знал, что больше никогда не буду сомневаться. Я крепко обхватываю его руками за шею и отталкиваюсь от книжной полки позади себя, прижимаясь к нему так, что наши колени соприкасаются, а сиськи прижимаются к его твердой груди.