— Айй, Господи.

— Ты собираешься играть за команду по софтболу?

— Отвали, — ворчу я, хватая книгу в мягкой обложке за корешок и встряхивая ее поверх одеяла.

Вываливается «закладка», которую Нина подарила мне на день рождения в прошлом году: ряд презервативов в фольге с леопардовым принтом. Я поднимаю их и изучаю обратную сторону упаковок.

— Все хорошо, — объявляю я, поднимая их вверх, словно выигрышный лотерейный билет. — Все в порядке. Срок их действия истекает только через два года.

Винсент выхватывает их у меня из рук, отрывает одну с конца ряда и зубами разрывает уголок упаковки.

— Повезет, если этого хватит на два дня, — говорит он. — Хочешь, я надену его сам?

Это не столько вызов, сколько открытое приглашение. Я протягиваю руку и он передает открытую упаковку, а сам встает на колени передо мной, чтобы я могла продемонстрировать, как много помню из школьного курса сексуального воспитания. Презерватив неоново-розовый, потому что, конечно Нина подарила бы неоново-розовые презервативы в фольге с леопардовым принтом.

Я зажимаю кончик. Сворачиваю его. Абсолютно уверена, что ногти не проколют ультратонкий латекс.

— Та-да, — объявляю я с гордым видом.

— Отлично сделано, Холидей.

— Все эти занятия по анатомии человека действительно окупились.

Он закатывает глаза.

— Ложись на спину.

Моя голова с мягким свистом ударяется о стопку декоративных подушек. Растянувшись на пуховом одеяле, до меня доходит тот факт, что я обнажена выше пояса, а на Винсенте нет ничего, кроме неоново-розового презерватива.

Сердце сильно бьется о грудную клетку. Я ненадолго задумываюсь о том, как неловко было бы, если бы прямо сейчас у меня случилась остановка сердца.

— Итак, сейчас будет викторина? — спрашиваю я, конечно, в шутку, но голос выходит дрожащим и пронзительным. Винсент, должно быть, понимает, что я снова использую юмор в качестве защитного механизма, потому что серьезно качает головой.

— Никаких викторин. Никаких тестов. Никаких игр.

— Ой, — сглатываю я. — Хорошо.

Он похлопывает меня по бедру.

— Поднимись.

Я упираюсь коленями в матрас и становлюсь в полуприсед. Винсент стягивает джинсы с бедер. Я плюхаюсь обратно и позволяю вытащить одну лодыжку, а затем и другую из штанов. Я открываю рот, чтобы спросить, не забыл ли он про нижнее белье, но затем Винсент снова проводит руками по всей длине моих ног — ладони обводят каждый изгиб, веснушку, целлюлитное пятнышко, растяжку и место, которое я пропустила после бритья, — прежде чем зацепить пальцами пояс трусиков и снять их.

И вот, наконец, мы оба голые.

Это заняло достаточно много времени.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Винсент кладет нижнее белье на прикроватный столик, чтобы на этот раз мы его не потеряли, прежде чем забраться на матрас.

Шелест пухового одеяла, скрип каркаса кровати и стук дождя по окнам почти заглушают наше тяжелое дыхание. Почти. Я с трудом сглатываю, позволяя бедрам раздвинуться, чтобы Винсент мог устроиться между ними, его руки упираются в матрас по обе стороны от моих плеч. Кожа искрится электричеством везде, где наши тела соприкасаются. И когда я смотрю на Винсента, лица так близко, что могла бы сосчитать едва заметные веснушки у него на переносице, если бы хватило терпения. Серьезность ситуации тяжелым грузом ложится на мои плечи.

Девственность — это социальный конструкт.

Я знаю это. Знаю, что введенный в киску пенис, не изменит меня фундаментально как личность. На самом деле это не имеет большого значения. Но так оно и есть.

Я мягкая. Сентиментальная. Романтичная. И мне хочется возненавидеть себя за это, но потом вспоминаю, что сказала Нина: мне позволено чувствовать. Позволено дрожать от нервов и кружиться от волнения в равной мере, и позволено ощущать тяжесть этого момента всей своей грудью.

— Я на самом деле не знаю, что делаю, — предупреждаю я Винсента. — Поэтому, пожалуйста, не убивай меня, если сделаю что-то странное.

— Ничего не обещаю.

Я шлепаю его по бицепсу. Прекрасному, рельефному бицепсу.

Он выгибает бровь.

— Это самый сильный удар, который ты можешь нанести?

— Продолжай смеяться, и ты узнаешь, Найт.

Винсент прижимается губами к моему уху и шепчет:

— Шутка за тобой. Мне нравится, когда грубо.

Но он не груб. Он душераздирающе нежен, когда наклоняется вперед, мышцы на предплечьях изгибаются, как у живой скульптуры из греческой древности. Мой взгляд останавливается на его левом запястье — которое было в бандаже и перевязано в ту ночь, когда мы встретились — и сердце замирает. Вот оно.

Маленький момент наедине с собой прерывается, когда Винсент снова двигает руками, пытаясь найти опору получше на слишком мягком матрасе, и ставит руку прямо на прядь моих волос там, где они разметались вокруг головы.

— Ой, — шиплю я. — Волосы, волосы, волосы!

— Черт, извини.

Винсент быстро поднимает руку и вместо этого прижимает ее к стене за мной. Мы смотрим друг другу в глаза. Оба немного подавлены, но как только видим, что это взаимно, фыркаем и сдерживаем смех, как дети на задворках класса.

— Клянусь, я знаю, что делаю, — говорит Винсент.

— Конечно, конечно. Ты кажешься настоящим…

Он отрывает руку от стены, опускается между нами и погружает в меня два пальца.

— Блять, — выдыхаю я.

Думаю, Винсент пытается одарить меня той самодовольной улыбкой, которую всегда надевает, когда ему удается доказать, что я неправа, но его веки трепещут, когда тот проводит пальцами по напряженным мышцам, а затем медленно, ищущими движениями втягивает и разжимает их.

— Черт, Кендалл, — ругается он. — Почему ты такая мокрая?

— Теперь ты напрашиваешься на комплименты, — хрипло говорю я.

Винсент не сводит глаз с моего лица, убирая пальцы, оставляя меня внезапно и мучительно опустошенной. К счастью, он быстро обхватывает одной рукой эрекцию и приподнимает наши бедра. Я чувствую его нежный, но настойчивый толчок между ног. И затем это происходит: головка члена Винсента толкается прямо в меня.

Лицо морщится против моей воли.

— Говори со мной, Холидей.

Единственный ответ — очень серьезное «Уф».

Винсент морщится.

— Ты слишком тугая. Следовало сначала разогреть.

— Не думаю, что смогу разогреться еще больше, — признаюсь я со сдавленным смешком. — Правда. Обещаю. Это просто… это просто, типа, первоначальные нервы. Я переживу.

По крайней мере, так всегда бывает в любовных романах. Первоначальный ожог, который проходит. Боль, которая становится удовольствием. Боже, я действительно надеюсь, что это не просто еще один прием, неприменимый к реальной жизни.

— Можешь продолжать. Серьезно. Хочу знать, каково это, когда ты полностью погружен в меня.

Винсент не выглядит убежденным.

— Скажи, если будет слишком, хорошо?

— Ладно, большой мальчик, — говорю я, закатывая глаза. — Ты не такой уж и огромный.

Но он вроде как такой, и мое отношение быстро меняется, когда тот принимает брошенную перчатку и погружается в меня еще на два дюйма. Я шиплю сквозь зубы и слепо хватаюсь за простыни.

— Дыши, Кендалл.

Я встречаюсь с ним взглядом и делаю, как говорят. Два глубоких, медленных, размеренных вдоха. Вдох, выдох. И снова.

Он кивает.

— Хорошая девочка.

Винсент знает, что эта фраза со мной делает. Более того, чувствует, как сжимается живот, потому что его веки снова трепещут, а на лице появляется румянец. У него лихорадочный вид. Дикий. Я кладу руки ему на плечи и сжимаю их, побуждая двигаться дальше, и Винсент возобновляет медленные толчки внутри меня, наполняя до тех пор, пока я не убеждаюсь, что больше не могу.

Последним движением бедер Винсент погружается в меня по самые яйца. Мы оба стонем. Мышцы трепещут и сокращаются, пытаясь приспособиться.

Винсент издает отрывистый смешок.