— Итак, — говорит он. — По четвергам и воскресеньям ты проводишь вечеринки.

— Ага.

— А по пятницам сидишь за стойкой администратора и читаешь порно.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Рот открывается от шока.

— Я не читаю… я не… это не порно!

Винсент поднимает руки ладонями вверх в знак капитуляции.

— Эй, нет ничего плохого в том, чтобы немного побаловать себя. Я не осуждаю. И обещаю, что также не буду отчитывать тебя за чтение на работе, если это то, о чем ты беспокоишься.

Он дразнит меня. Слепая паника сменяется раздражением. Я вздергиваю подбородок и смотрю на него с необузданной яростью, но вместо того чтобы выглядеть запуганным, Винсент просто сжимает губы, чтобы сдержать смех.

— Художественная литература, — рычу я, — это отличный способ развить воображение.

— Да ладно. Тебе не нужно воображение. Могла бы пойти на ближайшую домашнюю вечеринку и встретить очередь парней, готовых сделать все, что захочешь, — как только слова слетают с губ, Винсент морщит нос, словно те лучше звучали в его голове.

Я складываю руки на груди. Отсутствие у меня опыта в сексуальной близости — больное место, и он ткнул в это, как в свежий синяк.

— Я вполне способна переспать с кем-то, если бы захотела, — говорю я. — Но не делаю этого, поскольку парни из колледжа — незрелые маленькие гремлины, которые играют в видеоигры в грязных подвалах, несут женоненавистническую чушь ради смеха и не могут найти клитор. Мужчины в моих романах страстные, состоявшиеся и..

— Вымышленные.

При виде испепеляющего взгляда Винсент приподнимает бровь, провоцируя меня сказать, что он неправ.

Вместо этого я спрашиваю:

— Итак, ты признаешь, что парни из колледжа — отбросы?

Винсент смеется. Я отказываюсь гордиться собой за то, что извлекла из него звук, и вместо этого поворачиваюсь к одной из полок, глаза пробегают по корешкам, но на самом деле не улавливают ни имен авторов, ни названий.

Когда я решаюсь еще раз взглянуть на Винсента, он улыбается так, словно нашел последний кусочек сложной головоломки.

— Теперь я понял, — говорит он.

— Понял что? — требую я.

Винсент поднимает книгу в руке.

— Есть причина в том, почему тебе так нравится это стихотворение.

— И почему же?

— Потому что ты тоже боишься.

Я смеюсь, скорее с горечью, чем с юмором.

— Боюсь чего?

— Сегодня вечер пятницы. Ты молода и чертовски кра… умна, и так глубоко погрузилась с головой в этот любовный роман, что мне практически пришлось вытаскивать тебя. Итак, либо ты думаешь, что выше всего этого, либо боишься выставить себя напоказ. Не хочешь терять контроль, но также не стремишься что-то делать, не имея спойлера к концовке. Но люби меня ради любви? Книги не меняются. Люди меняются. Ты, — он указывает на меня антологией Энгмана, — Ты трусиха.

Ярость разливается по венам как лесной пожар, такая горячая и ужасная, что щиплет глаза.

— Ты ошибаешься.

— Уверена?

Нет, шепчет голос в голове.

— Абсолютно, блять, уверена.

Я пристально смотрю на него. Он смотрит в ответ. А потом, всего один раз — так быстро, что могла моргнуть и пропустить это, — самоуверенный взгляд Винсента скользит по моим губам.

— Докажи это.

Мир уходит из-под ног. Я внезапно становлюсь Алисой, спускающейся в кроличью нору, или Люси Певенси, пробирающейся сквозь гардероб, — девушкой, с головой погружающейся в фантазию.

Может быть, это вызов, сверкающий в темных глазах Винсента, или, вероятнее всего, это гнев делает меня такой храброй, решительной, заставляя показать, что он нихрена не знает. Потому что в один момент я пристально смотрю на него, грудь вздымается, а сердце бешено колотится, а в следующий — поднимаюсь на цыпочки, кладу руки ему на плечи и глубоко впиваюсь ногтями в хлопок черной футболки. Как будто хочу наказать парня за то, что тот был невыносим, невероятно самоуверен, что у него хватило наглости подвергать меня психоанализу в собственном священном пространстве.

Я целую его. Сильно.

Винсент стонет мне в рот, его губы приоткрываются, а в груди что-то вибрирует. На мгновение я горжусь собой, потому что думаю, словно удивила его, но затем чувствую, как липучка бинта цепляется за мою рубашку и понимаю, что раненая рука зажата между нами.

Я отлипаю от него и отступаю на шаг.

Я действительно только что это сделала?

— Вот черт, прости, — говорю я, задыхаясь. — Твоя рука..

Я даже не успеваю закончить вопрос.

Винсент роняет антологию Энгмана. В тот момент, когда книга с тяжелым стуком приземляется к ногам, его теперь уже незанятая рука обхватывает меня сзади за шею. Винсент, может и сложен как кирпичная стена, но в том, как рука удерживает меня, есть нежность. Это не требовательное прикосновение. Оно терпеливое, поддерживающее.

Он мягко сжимает мою шею, безмолвно прося встретиться с ним взглядом. И я делаю это. В них горит огонь, который соответствует моему собственному.

— Перестань извиняться, — говорит он очень серьезно. — И сделай это ещё раз.

Это дико.

Как он заставляет чувствовать, что я здесь главная? Словно являюсь той, кто командует? Потому что, очевидно, Винсент — тот, кто держит меня одной рукой, в то время как тело угрожает разлететься вдребезги.

— Я никогда никого не целовала, будучи трезвой, — признаю я, шею заливает румянец.

Лицо Винсента смягчается.

— Тогда потренируйся на мне, — предлагает он. — Я здесь. Весь твой.

Он не пытается давить на меня или уговаривать. Вместо этого держится спокойно и непоколебимо — как скала, за которую можно уцепиться в разбивающихся волнах тревог — и дает время, необходимое, чтобы собраться с мыслями.

Я хочу поцеловать его. Это само собой разумеющееся. И если Винсент не самый убедительный лжец в мире, он определенно не против того, чтобы поцеловать и меня тоже. Но взбудораженный мозг не может разобраться в этом уравнении. Нормальные люди не целуются в течение десяти минут после знакомства, если только они не пьяны в стельку — даже если эти десять минут включают в себя несколько горячих подшучиваний и чтение сонетов в темном углу практически пустой библиотеки.

Реальная жизнь никогда не бывает такой, как в романах.

В чем подвох?

Винсент неправильно истолковывает колебания.

— Если я тебе не нравлюсь, можешь вернуться к книге. Мое эго выдержит этот удар, обещаю. Но не отталкивай меня только потому, что боишься.

Огонь во мне разгорается снова.

— Я не…

Рука Винсента снова сжимает мою шею, более настойчиво.

— Тогда иди сюда, — бормочет он.

К черту все, говорю я себе. Да, волосы в беспорядке, а макияж нанесен несколько часов назад. Да, лампы дневного света и грязный ковер точно не создают настроения. Я бы хотела чувствовать себя более собранной, более готовой к тому, чтобы меня обнимали и прикасались.

Но Винсент, кажется, не возражает против того, что я не идеальна, и, возможно, это все, что имеет значение.

Жизнь слишком коротка, чтобы упустить шанс почувствовать себя героиней любовного романа.

Сделав глубокий вдох, чтобы набраться храбрости, я снова приподнимаю подбородок и подставляю Винсенту рот. Он держит меня, большим пальцем касаясь точки пульса, а остальными — волос, когда наклоняет голову, чтобы нежно поцеловать меня один раз, второй. Это быстрые, легкие, как перышко, прикосновения его губ к моим. Я издаю нетерпеливый звук, подозрительно похожий на хныканье. Винсент смеется.

А затем целует по-настоящему.

Я задыхаюсь, когда рот Винсента накрывает мой. Губы приоткрываются, а языки соприкасаются, сначала неуверенно, а затем более смелыми, исследовательскими движениями. Это не похоже на неуклюжие, пропитанные алкоголем поцелуи, которые у меня были раньше — это нечто совершенно другое. Целенаправленный поцелуй. Преднамеренный.

Вот каково это — целовать кого-то, когда единственное, что затуманивает голову — это отчаянная потребность узнать, каков он на вкус.