«Посмотрите, пожалуйста» — глаза Бауэра отразили мерцающий свет.

«У нас есть комната в гараже», — заметил Лессинг. «Мы храним там наши инструменты для ремонта автомобилей. Он звуконепроницаемый».

— Ботт, я никогда не имел в виду… я только хотел…

«Кто, Бауэр? ВОЗ?»

«Копли… в Париже. Он никогда не говорил, что ты листаешь. Просто… некоторые люди вокруг вас могут умереть! Я… я понял, что он имел в виду… я предполагал, что он имел в виду… — Бауэр перехватил бутылку пива, держа ее горизонтально так, чтобы можно было разбить ее о край стола и ткнуть противнику в глаза. Бауэр изучал драки в баре с экспертами.

Так же поступил и Лессинг. Он указал. «Давай, попробуй. Стол сплетен из ротанга, и есть большая вероятность, что бутылка не разобьется. Ты хочешь воспользоваться этим шансом?» Он улыбнулся.

Бауэр снова сел. — Просто дай мне слово, а? Никакого вреда мне. Я не хочу ничего знать. Я мог бы даже заплатить тебе… немного. Он постучал по карману помятой рубашки.

«Мне не нужны твои чертовы деньги. Нечего знать. Никакого перелистывания. И я не смогу защитить никого из нас, пока не узнаю, что происходит.

«Почему? Почему Хьельминг и Холлистер? Почему Копли? Он много сплетничает с евромерсами. Должно быть, он что-то услышал.

«Он слышал слухи! Просто дерьмо. Бред сивой кобылы. Разговаривать!»

— Хьельминг и Холлистер… это были не просто разговоры, — вызывающе пробормотал Бауэр.

Лессинг издал насмешливый звук. «Личные обиды? Жестокое преступление? Вы знаете, это ходит по кругу.

Бауэр отнесся к этому замечанию серьезно. «Нет. Не так. Вы убиваете руководителей. Вы похищаете руководителей и техников. Вы стреляете в шпионов. Но никто не убивает наемников, находящихся вне службы! Мы всего лишь солдаты, солдаты, мышцы и кости. Он сделал паузу, а затем закончил на оборонительной, но упрямой ноте: «Почему Копли должен лгать? Он сказал, что люди вокруг тебя могут умереть!»

«Кто их убьет, черт возьми? ВОЗ? Индоко? Лессинг немного расслабился, все еще настороженно глядя на бутылку Бауэра.

Бауэр вновь обрел самообладание и некоторую степень неповиновения. «Как я должен знать? Копли только предупреждал о тебе. Может быть, позже кто-нибудь еще поставит тебе лайк.

Бауэр звучал еще безумнее, чем думал Лессинг. Он подавил зевок. Было бы хорошо избавиться от этого нежеланного гостя и вернуться наверх, к Джамиле. Это происходило в три часа ночи!

Немец заглянул в бутылку пива, но она была пуста. «Это была работа… штука в Нью-Мексико… я думаю».

«Что насчет этого?» Настала очередь Лессинга занять оборонительную позицию. «Черт, Indoco задолжала мне отпуск, а мне нужны были деньги. Мой знакомый агент сделал мне предложение: увидеть в бюджетном плане Юго-Запад Америки! Его план и его бюджет! Я сделал то, что мне сказали, и мне заплатили. Я не спрашиваю и не говорю».

«Да, но….» Бауэр поджал губы, изображая чопорного европейского бюрократа. Потом: «Вы ничего не видели, вам ничего не говорили?»

Лессинг прижал руку к верху пижамы. «Ничего. Честь скаута.

Бауэр не заметил сарказма. «Действительно? Ничего?»

«Ничего. Все, что мы здесь видим, — это протестующие студенты: «Янки, иди домой!» Такие вещи. Полиция стоит вокруг до тех пор, пока не подумает, что нас собираются захватить, затем они атакуют и разбивают несколько голов. Это местный ритуал, вроде брачного танца павлина!»

Бауэр моргнул, глядя на него.

Лессинг сказал уже более доброжелательно: — Послушайте, вам уже слишком поздно возвращаться сегодня вечером в Лакхнау. Оставайся здесь и успокойся. Мы можем вас пристроить. Завтра, после завтрака, поговорим. Черт, может быть, Ренч сможет устроить тебя охранником на фабрику.

«Почта? Нет… я…

«Вы боитесь заражения? Загрязнение? Розовая вода с примесью цианида? Радиоактивный порошок кумкума? Именно это, по словам индейцев, мы делаем здесь». Он ухмыльнулся, показывая, что шутит.

Бауэр только смотрел на него широко раскрытыми глазами. «Мне нужно вернуться. Мое… мое такси ждет у заводской сторожки. Водитель пьет чай с вашими сторожами. Он поднялся на ноги: чопорный, величавый, решительный и извиняющийся одновременно. «Спасибо.»

Лессинг отпустил его. Он не мог винить немца за то, что он ему не доверял. Кто будет? Он смотрел, как Бауэр марширует по дорожке и скрывается из виду вокруг гаража на шесть машин. Затем он поплелся обратно наверх, в служебную квартиру с кондиционером, которую он делил с Джамилой.

Если кто-то обиделся на их команду, почему они не пришли за ним? В конце концов, он был руководителем миссии. Однако он ничего не слышал и не видел. Чутье на неприятности еще ни разу его не подводило. Стал ли он самодовольным? Старческий? Ослеп в старости?

Он решил — предварительно — что Бауэр, вероятно, страдает от боевой усталости: «простых придурков», как мило назвали этот синдром таблоиды.

В трехкомнатной квартире квадратного, побеленного старшинского дома было полутемно; только лампа Лессинга, имитирующая Аладдина, — электрическая, с 220-вольтовой лампочкой вместо фитиля и масла — тускло горела в том, что в брошюрах по трудоустройству Indoco восторженно описывалось как «гостиная». В квартире было жарко и душно; даже большой немецкий кондиционер не смог справиться с индийской жарой.

Джамила спала в спальне, вытянув одну тонкую руку на подушку Лессинг, над тонкой простыней виднелась копна воронова крыла волос. Она пошевелилась, и Лессинг остановился, чтобы посмотреть на нее. В отличие от американок с более широкими плечами и мальчишеской талией, Джамила Хусайни имела более мягкую и пышную фигуру. Она напомнила Лессингу фрески Аджанты: овальное лицо с высоким лбом; глаза с длинными ресницами; кожа цвета старого золота («как южногерманец в пасмурный день», — сказал Ренч); высокая, стройная, длинноногая фигура; твердая, поднятая вверх грудь; узкая талия; и бедра, как у какой-нибудь индуистской богини со скульптурного фриза. Однажды он пытался сказать Джамиле, что предпочитает ее красоту американской угловатости, но слова у него были не очень хорошие. Она поняла, что он имел в виду, что ее бедра — прямо скажем — толстые, и не прощала его уже месяц. Она по-прежнему каждое утро яростно играла в теннис с семью европейскими сотрудницами Indoco, и он знал, как она завидовала самой красивой из них. Ей не было в этом необходимости; это они ей завидовали.

Он не стал ее будить, а лег рядом на тонкий жесткий матрас. Джамила придвинулась к нему, и он начал погружаться в сон, ее распущенные локоны щекотали его плечо и наполняли ноздри острым жасминовым ароматом.

Крики и шум разорвали ткань его мечты в клочья.

Он сел, застонал, зачесал назад свои тонкие пепельно-светлые волосы и пробрался на крошечный балкон квартиры. Ему это не приснилось; внизу было еще больше шума. Он смотрел на черный атласный мрак, на непроглядную ночь Индии, на запутанную ромбовидную паутину фабричных фонарей: гирлянды лампочек висели на каждом резервуаре, трубе, подиуме и башне, превращая прозаическую фабрику в сказочные шпили и восточные дворцы, богаче Синдбада, чудеснее Тысячи и одной ночи. Он покосился на двор поближе, прямо под балконом. В ярком свете прожекторов у ворот он увидел танцующую мешанину белых штанов, белых рубашек, белых зубов, черных бород, темных лиц и кожи, словно подброшенных в воздух обрывков черно-белой фотографии. Сначала он ничего не мог разобрать.

Однако одно алое пятно посреди всего этого было ясно: тело на ротных носилках.

Лица он не видел, но чувствовал, что это Бауэр.

Когда появился Лессинг, Ренч уже был у ворот. Оба покорно выдержали уроки хиндустани Индоко, но это была особая обязанность Джамилы Хусайни, и Лессинг пришлось вернуться, разбудить ее, а затем с нетерпением ждать, пока она наденет костюм шалвар-камиз, который ей нравился, по сути, тунику и брюки, сильно отличающиеся от других, из индуистского сари. Она взяла с собой шаль, которой обернула голову и плечи, когда пошла поговорить со сторожами завода, патанами чаукидарами, которых Малдер нанял в дополнение к своим людям из европейской безопасности. Патаны окружили ее, сообщая, воспроизводя и жестикулируя. Достаточно драматического таланта для сериала.