«На первый взгляд да», — сказал Ренч. «Почти все тела утилизированы, но они до сих пор работают под землей: в метро погибли тысячи людей. Ганс Борхардт считает, что Старак заставлял своих жертв искать темные и прохладные места. Они заползли туда, чтобы умереть».
Лессинг вздрогнул. Фотография забитого трупами зала ожидания в штаб-квартире израильской полиции на улице Дерех-Шехем всплыла в его памяти, а затем снова исчезла. Он еще не закончил с этим. Вероятно, он никогда не станет таким.
Ледяно-голубой.
Открытый, пристальный глаз с темными ресницами.
«В метро внизу водятся грибы-мутанты», — заявил Ренч с жуткой радостью. «Все цвета и чертовски ядовиты. Некоторые даже могут двигаться… ползти по трубе и падать вам на голову.
«Ох, чушь!» Морган усмехнулся. «Вы читали таблоиды на кассе!»
«Клянусь, это правда! Так сказал доктор Васильев, тот русский биолог, которого мы подобрали из Новой Москвы. Он их видел. Большой, зеленый, синий, белый… неприглядный, извилистый.
«Иди, обожрайся!»
Ренч мило ухмыльнулся миссис Малдер, которая уже некоторое время стояла позади них в дверном проеме.
У Моргана хватило грации покраснеть, как школьник, которого поймали за косичками девочек. Забавно, что отношения остались прежними, подумал Лессинг, даже когда все остальное изменилось до неузнаваемости.
«Доброе утро!» Фея-крёстная предпочла проигнорировать непристойности Моргана. — Ты позавтракал? Она дернула рукавом своего пушистого синего домашнего халата в сторону «утренней комнаты», как она это называла.
Они хором сказали, что у них есть. Она посмотрела на Моргана, и он пошевелил пальцами ног, показывая, что его чистые белые носки не испачкают ее дорогую мебель. Затем она пошла в Ренч и заменила нежную бледно-лиловую подушку темно-серой подушкой. В доме Феи-Крёстной чистота имела решающее преимущество над благочестием.
«Герман ждет тебя в кабинете», — сказала она Лессинг.
Когда он встал, чтобы уйти, экран телевизора прояснился и показал зал, увешанный американскими флагами и партийными знаменами. Черно-коричневая униформа смешивалась с разноцветной гражданской одеждой художника. Зазвучали трубы и застучали барабаны, когда процессия начала двигаться по центральному проходу.
Ренч закричал: «Эй, смотри, это Эбнерхэнд…!»
Пока он говорил, диктор сказал: «И именно в этот момент была брошена граната».
Экран взорвался шумом и дымом. Миссис Малдер ахнула и закрыла глаза. Остальные смотрели, ошеломленные.
«Пять членов Партии Человечества были убиты на месте, семеро ранены. Два человека из аудитории также погибли, еще четверо находятся в больнице с травмами различной степени тяжести: от легких до тяжелых. Ответственность пока никто не взял на себя, и это пока неизвестно».
— Дерьмо, черт возьми, дерьмо! — крикнул Ренч. «Конечно, они знают, кто это сделал! Они просто не скажут!»
Миссис Малдер затрепетала пальцами цвета слоновой кости. — Пожалуйста… о, дорогая…
Невозмутимый голос с экрана продолжал: «Кадр-капитан Эбнер Хэнд, очевидно, главная цель бомбы, выздоровеет, сообщил представитель больницы».
«Пришло время что-то сделать». Морган зарычал.
Лессинг сказал: «Я говорил вам: ФАЗЫ Годдарда недостаточно. Что у него есть? Бывшие полицейские, ветеринары, частные охранники, кобылы… и шестидесятилетние ночные сторожа. Но он не солдат. Он не может взломать такие вещи. Партии нужны зубы». Он с усмешкой посмотрел на Ренча и Моргана. «Я нужен партии. Я зубы».
Он оставил их смотреть ему вслед.
Кабинет Малдера сильно отличался от того, что проводился в Индии. Это была «дворцовая вечеринка», призванная вызвать трепет, ошеломить и заставить дрогнуть влиятельных деятелей. Вид на широкие лужайки и аккуратно подстриженные сады за монументальным столом из тикового дерева с черной мраморной столешницей в северном конце комнаты был реальным, но западная стена представляла собой еще одну головидео фреску. В зависимости от психологического профиля посетителя, отображаемого на скрытом экране за столом Малдера, голо-видео представляло почти трехмерные живописные панорамы, классические статуи, искусство ацтеков, абстрактные скульптуры, металлические мобили или звонкие витражи, или — для всех Лессинг знал — фотобюст самого Первого фюрера в героических размерах!
Комната дышала роскошью. Пол был погребен на три сантиметра под пышным темно-бордовым ковровым покрытием; потолок был цвета слоновой кости; стены были обшиты панелями из вишневого дерева с одинаковыми текстурами, отполированными до атласного блеска. Телевизоры, телефоны, компьютерные консоли и средства связи занимали южную стену вместе со входом для посетителей, а двери в восточной стене вели в кабинеты секретарей, в частную гостиную и бар, а также в крошечную «военную комнату» с собственная кровать и ванная комната, необходимые в случае чрезвычайной ситуации. Где-то здесь также находился секретный лифт, который должен был доставить Малдера и его команду на сто метров в подземный бункер, где они, по-видимому, могли пережить что угодно, кроме непостоянного пальца Бога.
Стол Малдера был завален беспорядком. Партийные отчеты, файлы, предложения, финансовые прогнозы и сводки данных были аккуратно разложены на одном конце четырехметрового чудовища, а законопроекты, ожидающие рассмотрения в Конгрессе, корреспонденция, сводки с пометкой «Совершенно секретно» для Малдера, когда он носил свой секретарь Государственная шляпа и «бумажная метель» высокопоставленного правительства были сложены друг на друге. Неподалеку на полу беспорядочно валялись остатки жидкости.
Цветной свет от экрана настольного телевизора окрасил лысину Малдера в радугу и превратил в призмы очки для чтения, которые он теперь регулярно носил. Он поджал губы и нахмурился.
— Я знаю, — сказал Лессинг. «Мы наблюдали внизу».
— С Эбнером все будет в порядке. Я связывался с врачами в Бойсе, где это произошло. Мы потеряли Йохансена, Партриджа, Картера, Колберта и того мальчика из Огайо… как его звали?»
«Амслер, Кит Амслер. Я могу что-нибудь сделать?
«Нет. Не сейчас. Может быть, позже свяжитесь с их родственниками… вы знали Йохансена и Картера на Понапке, не так ли? Малдер сердито посмотрел на свое отражение на полированном столе. «Боже, Алан, наши оппоненты верят в свободу слова только тогда, когда это их речь. Свобода только тогда, когда это их свобода. Для них все, что мы делаем, — это «фанатизм», «угнетение» и «зло»! Когда они делают то же самое с нами, это «справедливость». И они смеют обвинять нас!»
«И все же партия прошла долгий путь». Малдеру нужно было успокоиться; он выглядел как человек, готовый взорваться.
«Да…. Что ж, я никогда не думал, что увижу партийные школы рядом с государственными школами… и более популярными, потому что мы предлагаем лучшее образование. Ни открытых митингов, ни выборов, на которых победили кандидаты от партии, ни газет, которые… время от времени… рассказывают все так, как оно есть».
«За исключением Home-Net, телеканалы нас по-прежнему не любят».
Черт побери, он не хотел этого говорить. Это напомнило бы Малдеру Эбнера Хэнда.
Это не так. Малдер нажал кнопку пухлым пальцем. «Сети? Позволь мне показать тебе что-то.» Западная стена прояснилась, и появилась сложная блок-схема: лабиринт цветных линий, прямоугольников и прямоугольников, заполненных текстом. «Восемьдесят пять?»
«Да, мистер Малдер?»
Лессинг не знал, что в этом офисе есть кукурузная связь. Малдер повсюду установил терминалы, как автоматы по продаже презервативов!
«Покажите нам цепочку поглощений, выкупов, банкротств и покупок акций, которая приведет к тому, что мы приобретем Omni-Net и, возможно, Yama-Net к июлю следующего года». Он кивнул Лессингу в сторону одного из просторных кожаных кресел на стороне стола для посетителей.
Коробки загорались, линии соединяли их, и точки цветного света перемещались от одной к другой, пока Восемьдесят Пять проецировали будущее. Часть диаграммы оторвалась и повисла в воздухе: далекая вероятностная цепочка, последствия которой не имели непосредственного значения. Рядом с соответствующими полями появились гистограммы красного, синего и желтого цветов, обозначающие инвестиции, персонал, ресурсы и вероятные прибыли или убытки. Наложения заменили части диаграммы, а некоторые части полностью исчезли. Временная шкала вверху мигала, отображая дни и месяцы.
