— Наш общий друг, — проговорил он, — трудяга Аспен, как-то здорово проигрался мне в кости. От коварно-любезного предложения удвоить и отыграться — отказался. Надо уметь вовремя встать из-за стола. Так он сказал.

Канделябры в оплывшем воске, давно зажжённые и коптящие, давали много трепещущих теней. Пара огарков даже погасли от резкого движения, вздрогнув неверными огоньками. Шипящий фитиль испустил вонь палёного пера.

— Мне нужен совет. — Эйден смутился, толком не зная, чего просить. — Протекция перед главами Лиги. Рекомендации к тем…

Подняв тяжёлый бронзовый подсвечник, Раос на мгновение замер с ним в руке. Отвязал от пояса кошель, ухнул на стол перед Эйденом, и, свернув трубкой листы, молча удалился вглубь своего замка-шатра.

Эйден проводил его взглядом. Когда парчовый полог опустился и успокоился, в главном зале стало темнее. Догорали последние свечи. Он взял оставленный кошель и также молча вышел прочь.

Снова бирнийская земля. Уилфолк — сильнейшее из графств, вечно враждующих соседей. И, высоко надо всеми, рассевшись нагло, раскинув длинные руки, свободный город Редакар. До его стен, действительных, толстых и каменных, было ещё далеко, но «руки» заметны и здесь. Частые трактиры и постоялые дворы, чьи окна светились жёлтым в ночи, были видны один от другого. Взойдя на пригорках и перекрёстках, примостившись у ручья или излучины реки, они матерели, обрастали строениями помельче, кладовыми, конюшнями и лавками, иногда дозревая до полноценных деревень. Всё это живое, неспящее хозяйство росло и развивалось в тени зубчатых стен. Тех стен, что чеканили на золотой редакарской марке.

Устроившись на взгорье, видя с высоты сразу несколько работающих заведений и рябящую в лунном свете речушку, Эйден считал деньги. Это всегда успокаивало, ободряло. В его кожаном футляре для монет уже не было места серебряным тейлам, оба желобка заполняли плотные столбики золотых. Малой части такого добра легко бы хватило, чтобы снять лучшую комнату с мягкой периной, задать ослу целый стог сена и накормить собак чистой вырезкой. Но он, как и псы, упрямо жевал последнего вяленого журавля, а Ушастый глодал кустарник где-то поблизости. Почему-то никто не спал. Ни здесь, на взгорье, ни там, внизу, у самой реки. А ведь едва ли всех в округе мучала совесть, за оставленных где-то позади детишек, женщин и всяких стариков.

Как называлась эта река, мелкая и спокойная, Эйден не знал. Должно быть — один из незначительных рукавов Севенны, отошедший у самого моря подальше от главного русла. Значит, если идти вверх по течению, можно было добраться и до Каменных бродов, границы между Уилфолком и Хертсемом… Вот уж куда точно идти не стоило.

Неподалёку в тёмном ельнике ухала сова. Он бы мог уронить её даже не глядя. Чтобы заткнуть, завялить или просто от скуки. Мог, если бы крепко постарался, подпалить ельник, прямо отсюда, не вставая с камня. Полыхнуло бы так, что рассвело бы и в Редакаре. Или нет. Границы возможного, пределы собственных сил и намерений, казались ещё менее ясными, чем серебристая рябь неизвестной речушки.

Отыскав случайно кремниевую глыбу, с характерными резкими сколами, Эйден тюкал по ней торцом трости старого Гаспаро. Звонко щёлкало, вылетали мелкие искры. Подобрав острый каменный отщеп, он проверил пальцем рваное ребро. Острое. Кровь выступила быстро растущей каплей. Солёная на вкус и почти чёрная при лунном свете. Подумалось, что очень многое происходит напрасно, неосмысленно, само по себе. Расколотые зря камни также и режут, зря. Он будто снова видел всю кровь, что пускал и проливал напрасно. Должно быть, в голове ещё шумел эль.

Руку защекотало. Кольнуло, точно иглой, потом ещё и ещё раз. Кожу в нескольких местах стало щипать. Запалив дыханием огарок свечи, Эйден рассмотрел крохотных нападавших. Муравьи, жившие под кремниевой глыбой и растревоженные среди ночи, отчаянно впивались куда только могли. Бегали по сапогу, карабкались по штанине, норовили заползти в рукав. Самоотверженные, храбрые букашки. Он поднялся, отряхивая насекомых и потягиваясь, смотря вокруг, но не видя, не замечая ничего. Муравьи, скала, острые осколки камня, всё это напоминало другое место, руины забытой башни на крутом берегу. Хорошее, в общем-то, место. Там и думалось как-то живее, и смотреть вперёд было проще.

Под утро двинулись. По нахоженному, широкому тракту, ещё до рассвета встречаемые и обгоняемые путниками. По обеим сторонам к дороге вплотную подступали поля, сады и огороды. Самое ценное и часто воруемое — огорожено плетнями и частоколами. Вместе с канавами для отведения лишней воды, всё это походило на укрепления Вала в миниатюре. Заграждения, траншеи, даже пугала-часовые. Вороны, беззастенчиво сидевшие на жерди, изображавшей руки пугала, переругивались между собой, поглядывали на проходящих и жидко гадили на потрёпанный кожушок, единственное одеяние неподвижного «караульного». И такой вот «мундир», насквозь сырой от росы, в чёрных пятнах плесени и белых потёках помёта, всё же соблазнил одного из прохожих.

Нищий парень, одетый сразу в две рваные рубахи разно-линялых цветов, просвечивающих в хаотичных прорехах, отогнал хлопками сонных ворон. Рванул вверх и на себя шест, тело пугала, повалив всю незамысловатую конструкцию, какое-то время возился, раздевая павшего сторожа, и, вытряхнув с силою кожушок, нарядился в него сам. Не оставив без внимания и остальные трофеи, подобрал шест, весьма и весьма путёвый посох, и даже старую, толстокожую тыкву, служившую ранее головой.

— Невелика добыча. — Отметил Эйден, неспешно проходя мимо. — Замёрз и оголодал?

— Да не очень. — Легкомысленно пожал плечами парень. Он улыбался чуть придурковато, показывая неполный комплект зубов. — Но и бросать такие вещички нехорошо. Всё одно пользы нет, вороньё не боится. А мне, глядишь, пригодится.

— Пусть так. Посох хорош. Кожушок в ручье прополоскать, над костром просушить, сносу не будет. А вот тыкву бы я бросил, пожухла совсем.

— Э-э хитрый. — Парень рассмеялся, зачесал насторону сальные патлы. Погрозил пальцем. — Так и скажи честно, самому приглянулась. Местные всё остальное уж убрали считай, ничего почти и не найдёшь, ничего не валяется, не лежит плохо. А последнее — всегда дороже. Давай, уступлю за медяшку. Накормишь скакуна своего, да сам похрустишь.

«Скакун» мерно шагал за Эйденом, запряжённый в телегу, шевеля длинными ушами и подмечая проплывающие мимо кусты кизила. Следом шли собаки. На большой дороге, в окружении людей, они вели себя спокойно, не подавали голоса, не лезли под ноги.

— Давно я не ел сырой лежалой тыквы. — Признался Эйден. — Но вкус помню. Не возьму и даром.

— Кто б мне такую подарил. Ладно, дядь, не хочешь торговать — просто так дай, а? Медяшку. Хлеба куплю. А то и пива.

— Нету медяшки.

— Э-э-э… — протянул сочувственно паренёк, — понимаю. У всех сейчас так. И ладно самому выходить не жрамши. А скотинку жаль. Давай так. — Щербатый поотстал немного, поравнялся с телегой. Шваркнул о её борт тыкву, ловко и уверенно, разбивая точно пополам. — На! Возьми, не отказывайся. И осёл пожуёт, и собачки, на осла глядя.

Волкодавы настороженно обходили щедрого нищего с двух сторон, то ли отрезая ему пути к отступлению, то ли не желая слишком приближаться к чудаковатому. Эйден вздохнул глубоко и устало. Отказать теперь он бы не мог.

Перейдя вброд речушку, воды было совсем немного, по щиколотку, вышли к живописной полянке у кромки соснового бора. Сотни две шагов от большой дороги, втрое дальше постоялый двор, солидный, в два этажа, а здесь было тихо, журчала вода, шептали на ветру сосны. Остановились на завтрак. Эйден, успевший до того закупить лепёшек и варёных яиц, раздал всем одинаковые порции. Парень, представившийся Луко́й, принялся за угощение с аппетитом и усмешкой.

— Ладно псы, — говорил он, — этим яйца любить положено. Птичьи есть, свои полизывать, неприятельские — откусывать. Но как скорлупкой хрустит ишак — вижу впервые.