— Вышло. — Недовольно подтвердил Раос, в задумчивости царапая стол птичьей костью. — Здоровенная трирема под флагом Леммаса заходила к ним в порт, как раз два месяца тому. Сардийцы, те, что за Редакар и держат блокаду морем, получили приказ впустить и выпустить. Не трогать, не приближаться. Приказ был от Боргранда, оспаривать никто не решился. Гномы точно были на борту, и много. Я подозревал, что там может быть и маг, но проверить возможности не было. Судно ушло быстро, на вёслах, мимо Редакара и до леммасийских берегов. Моих людей там нет, все заняты здесь.
— Отправишься искать его?
— Ты ведь не думаешь, что я по собственной воле и на свои деньги угнездился в этих холмах? — Кондотьер утёр от жира рот, расстегнул рубаху, вывалив пузо, и откинулся на своём деревянном троне. — Вижу, переживаешь за карских малюток из этого своего притона… то есть хм… приюта. Но ведь я, клянусь честью, ни одного ребятёнка в жизни пальцем не тронул. Карского уж наверняка. И даже если всё и всех брошу, и бегом отправлюсь до Леммаса, а там продолжу бегать обезглавленной курицей, твои тощие сопляки не заметят. Ни холодно, ни жарко. Да, Аспен запомнился мне толковым дядькой, как-то раз подлечил меня от чего-то попроще. И в целом он на знающего походит, внушает, так сказать… Что делать с этим, — Раос шмыгнул двумя провалами ноздрей, звук получился свистящий, резкий, — толком не знаю. Думал, может артефактик знает. Или ты?
Эйден снова, ещё более подробно и обстоятельно, разъяснил всё, что знал и думал о проклятии или болезни. Он и сам не мог быть уверен, что именно носила с собой Мэйбл, как распространяла и сдерживала это, многие годы сохраняя не только жизнь, но даже красоту.
— В конце концов, — подытожил алхимик, — я не знаю даже, зацепило ли это и меня. Зараза может переходить с касанием, дыханием, как угодно. Смотря, что это за зараза. Если же речь о магической технике, что-то связанное с некромантией, быть может, что-то дахабское, в чём я и вовсе не силён… Когда и как проявится, сколько суждено, сколько осталось… Дело случая. Как всегда.
Раос наполнил свой любимый рог густым элем. Отпил задумчиво. Погонял горький напиток за щеками, проглотил, ощущая, как глоток устраивается в объёмном животе. Указал толстым пальцем на собеседника.
— Так и знал. Так и знал, что вы, грязное колдуньё, ещё и гадкие мужеложцы. — Он расхохотался, прогоняя уныние и оповещая лагерь, что унывать не думал. — Оттарабанил, значит, какого-то старого дахаба, а всем теперь страдай. Ну или он тебя. Кто вас, колдунов, разберёт. Поражает дерзнувшего овладеть тем, чем не удалось владеть старику? Так ты сказал?
— Она сказала. Но была пьяна и напугана. Мало ли…
— Да ваш грёбаный говорок трезвому и не осилить. Бог с ней, с бабой. И с бабами. Позже решу, казнить своих или отпустить. Благо, скалы никуда не денутся. Ты мало пьёшь, мастер Эйден, никак брезгуешь? Или боишься сболтнуть чего?
Эйден отстранился от еды, сам налил себе уже распробованного вина. Не стесняясь, до самых краёв. Прикрыв глаза от усталости или удовольствия — выпил одним махом, будто вливая в пустую бочку. Снова наполнил кубок с чисто мальчишеской бравадой, даже не порозовев.
— Х-хе. Другое дело. — Одобрил Раос. — Вижу — из наших. Не люблю тех, что клюют робко, и пьют, точно украдкой. Но со мной тебе всё одно не тягаться. Не тот вес, не тот опыт.
— Раз угощаешь, грех не попробовать. А о наших… Ты всё говорил про поговорки, про говор, сам-то, выходит, не бирниец, так откуда будешь? Слушая тебя, даже и после эля, ни акцента, ни намёка не разберу.
— В Бирне таких не делают, это точно. Здесь худосочные плоские бабы и злые сутулые мужики. Я из Золотой долины. — Дальше он нараспев продекламировал несколько фраз, которых Эйден не понял. — А ты не вслушивайся. Не разбирай звуки. Наш язык — он плавный, тягучий, сам льётся, неся естественные общие смыслы. Я говорил о истинном живом золоте, о его живительной силе и славе. Даже этот самый эль, плесни и себе, кстати. Да плюнь ты это вино, кислятина! И этот эль, говорю, сварен из нашего собственного зерна, такого не найдёшь больше нигде в мире, негде такое не нарастёт и не вызреет. А уж на таком эле, на таком хлебе — естественным образом растут и самые лучшие люди. — Раос смеялся, отвлечённым хвастовством отвлекая себя от прочих мыслей. — И я не шучу. Ну то есть не вполне и не только. Здоровый и крепкий муж вырастает не внезапно. Он крепнет с годами, сызмальства питаясь вдоволь, согреваемый добрым солнцем, обдуваемый свежими ветрами. Пахать, сеять, ходить за плугом с волами. Раздаёшься ввысь и вширь в самых правильных местах. — Он ещё какое-то время восхвалял родные просторы, напоминая сразу всех прошлых собутыльников, во хмелю тоскующих по дому. Рисовал бескрайние поля пшеницы и ржи. Потом, как ни старался взбодрить себя, стал снова вязнуть в беспокойном ворчании. — Так расписал, что и засомневался, а стоило ли уходить. Из дому. Родные края. Вроде и опостылели, порядками своими особенно, а протаскавшись бродягой по свету, понимаешь — не так там было плохо, не так уж в чужих краях хорошо. Да вот как раз было тут, недавно… Или давно, уж несколько месяцев с тех пор прошло. Я тогда только заметил все эти, как ты сказал, проявления. Симптомы. Почти собрался скоропостижно помирать. А мои молодцы, из старших, уже и приглядывались, шныряли, думая, как чего делить. Оптимистичные шакалы. Но их надежды и чаяния живо рассеял. Собрал самых нетерпеливых, да и повёл в атаку. Сам, разумеется, впереди. Бойцы должны видеть вожака в деле, знать его силу, бояться поболе врага.
Жирная ленивая муха, осоловевшая на холоде, кружила у самого лица кондотьера. Вероятно, всё не могла решить, интересует её больше эль или грязные потёки обветренной язвы. Раос остановил на ней взгляд, к тому времени уже тяжёлый, серьёзный. Быстро хлопнул в ладоши, с такой силой, что мог бы ранить и человека, не то что размозжить муху.
— Вот так я их. Точно так. Те, что при штурме выжили, присмирели заметно. И с тех пор зубов не показывали. Пока. Но ведь речь не о том. Знаешь, кого я встретил за карскими укреплениями? В тот раз мы вошли глубоко, показывая удаль врагам и друг другу. Рубились крепко, с плеча. И схватился я с крепышом, коих средь бирнийцев и карсов почти не бывает. Хороший такой сучёныш, массивный, вонючий, точно боров. Чуть не пришиб меня деревянным молотом. Умирая, а я пробил его сбоку дюймов на десять, прорубив рёбра, вспоров лёгкое, тот здоровяк принялся меня душить. И ругаться по-нашему. Шутка ли, услышать родную речь в такие моменты? Как обмяк, бросил руки и, должно быть, обгадился, он простонал кое-что… Далеко от дома. Вот и выпьем за дом, уж в который раз. И за тех, кто помер, не успев вернуться.
Спросив себе бумагу, перо и чернила, Эйден принялся писать. Неловко, не имея должной привычки, но аккуратно, старательно, он выводил букву за буквой. Медленно и отрывисто поясняя, что и как купить, изготовить, применять. И хотя сам вовсе не был уверен, что его средства помогут, не упустил ни единой мелочи.
— В этих бумагах теперь тома. — Подытожил алхимик, заканчивая. — Тома и годы, не только мои, но и людей куда более опытных. Толковый аптекарь смешает всё нужное по рецепту. А можно даже и самому, если точно, внимательно. Тысячелистник не должен быть пересушенным, а мирра лучше всего меланорская, это я тут тоже пометил. Анис с белладонной использовала и она, про это подробно описал здесь, с ними особенно осторожно. И, конечно, всё это может не сработать.
— И что же будет? Совсем голова отвалится?
— Мясо вполне может сползать лоскутами. Видел такое. Всё тело может ныть, рассудок мутиться, дерьмо — вываливаться. А может и нет. Что бы это ни было, с ним возможно жить годами. Не всем и каждому, должно быть, и не без алхимической поддержки, но возможно. Дело случая.
Раос потянулся к бумагам перед ним, перебрал листки, близоруко щурясь и шевеля губами. Аккуратно натянул повязку, с которой походил на боевито раненного в лицо. Допил эль, отбросил рог, энергично поднялся.
